Джон Тренейл - Шпионы «Маджонга»
Несколько мгновений Сунь разглядывал ничего не выражающим взглядом своего подчиненного, на лице которого застыло жалкое выражение.
— Пошли, — сказал он, прервав раздумья Цю. — Поговорим о мистере Юнге и о нашем Хризантеме. Тебе еще многое предстоит узнать. — Он поднялся. — Можешь даже грести, — любезно предложил он. — Если от этого ты почувствуешь себя лучше…
Глава 8
В человеке, стоящем на корме, не было ничего несерьезного или легковесного. Он будто врос в палубу, уперев левую руку в бок, а правую подняв так, чтобы ее мог видеть рулевой на мостике. Он был высок, строен и крепок, каким и должен быть настоящий мореход. Под кожей зыбились узлы и канаты мышц, на которых не было ни миллиметра жира. Белые хлопчатобумажные брюки закатаны до колен, кроме них на нем только такая же белая рубашка. Ткань истончилась от времени и постоянной носки. Лицо его вполне соответствовало стройному торсу. Длинное и узкое, с упрямо торчащим подбородком и подтянутыми щеками, а к вискам пролегли резкие морщины. Хотя боссу перевалило за шестьдесят, его жесткие вьющиеся волосы были лишь слегка тронуты сединой, а все зубы целы и не нуждались в услугах дантиста. Движения его были быстрыми и точными, как у прирожденного моряка. При взгляде на него с некоторого расстояния возникало предположение, что это мастеровой, человек, привыкший зарабатывать на жизнь физическим трудом, обладающий необычайной ловкостью и силой. И только всмотревшись в его глаза, можно было догадаться, что человек этот сильно отличается от основной массы. Его звали Томас Эдвард Юнг, он был президентом и председателем Совета директоров Тихоокеанской и Кантонской банковской корпорации.
— Стоп машина.
Он почти не повысил голоса, но прозвучавшая команда была без труда услышана на мостике, и Люк Сен-Кай мгновенно нажал на кнопку выключения двигателей. Как только яхта плавно коснулась причала, Томас Юнг нагнулся, поднял кормовой конец и спрыгнул на берег одним ловким прыжком, рассчитав расстояние — как и многие другие свои действия — с точностью до сантиметра. Саймон Юнг с носовой части наблюдал, как его отец легко передвигается, наматывая конец на причальные кнехты, едва касаясь босыми пятками деревянного причала, и ощутил привычный укол зависти.
«Старик» — так он обычно называл своего отца, но трудно было представить себе человека, более молодого телом и душой. Саймон знал, что ему так не сохраниться к этому возрасту из-за привычки курить длинные сигары «Хойо де Монтеррей», пить виски, как чай, и работать по девяносто часов в неделю.
— Ты что, ночевать там собрался? — Том говорил с раздражением, словно ему было не по душе, что его оторвали от рабочего стола и вынудили провести субботний день, ловя акул в Глубокой бухте. Но это была неправда: Том любил охотиться на акул так же, как и расправляться с конкурентами. Однако он искусно изображал истинное неудовольствие, поскольку его заставили тратить драгоценное время.
— Извини, что озаботил тебя. — Саймон спустился по трапу и пошел к концу причала, предоставив старине Люку пришвартовывать носовой конец. Том Юнг пожал плечами: не в его привычках произносить бесполезные вежливые слова. Даже когда много лет назад он послал Саймона учиться в Англию, он открыто поглядывал на часы, провожая собственного сына в аэропорту. Когда сын, проходя через арку металлоискателя, оглянулся, он увидел, что отец уже исчез и только мать, прощаясь, махала юноше рукой с потерянной улыбкой на лице. Она всегда провожала его до конца, а отец сразу уходил. Лишь когда она умерла, отец начал интересоваться каждой мелочью в жизни Саймона.
— Ты останешься выпить? — спросил Саймон.
Том взглянул на часы. Этот непроизвольный жест давно врезался в память Саймона. Он не мог спокойно видеть, как отец спешит. В животе у него возник тугой комок неопределенных эмоций, поднимаясь к грудной клетке и горлу. Саймон не стал тратить времени, чтобы разобраться в том, что с ним происходит.
— Только на пару глотков. К шести мне надо вернуться в банк.
— Ты можешь принять душ и переодеться, если захочешь.
— Зачем? У меня не предвидится никаких встреч. — Том Юнг скривил губы в подобии улыбки, словно догадавшись, что сейчас ему не следовало отвечать так грубо. — Какая разница, как ты одет, если дела идут нормально?
О нет, подумал Саймон, разница есть, но ничего не сказал вслух. Хотя сын всеми силами стремился наладить отношения и найти общий язык с отцом, в вопросах бизнеса, как и во многом другом, их взгляды сильно расходились. В начале карьеры Саймона оба часто ссорились из-за денег, привнося в старые семейные разлады еще и финансовые конфликты. Между обоими мужчинами постоянно пробегал ток взаимной неприязни.
Саймон поднимался по узкой деревянной лестнице, что вела к дому, загнав вглубь все грубые слова, которые готовы были сорваться с его губ. Прямо перед ним маячили плоские ягодицы Тома. Вдруг отец резко остановился, и Саймон налетел на него.
— Боже Всемогущий! — рявкнул Том. — Ты посмотри, кто тут! Я — пас. Выпью как-нибудь в другой раз.
Поднявшись выше, Саймон заметил серебристый «Бентли-30», стоявший на подъездной дорожке к дому, и его сердце мгновенно сжалось.
Джинни, увидев обоих мужчин, входивших во внутренний дворик, поднялась с шезлонга и пошла им навстречу. В руке она держала высокий запотевший бокал, на лице ее застыла улыбка, вызванная, однако, чем-то другим, а вовсе не их появлением. Том Юнг кивнул, пожал невестке руку и пошел дальше. Саймон поцеловал жену в щеку, но его внимание было приковано к площадке у бассейна, где в шезлонге, элегантно развалясь, сидел человек, забросив ногу на ногу и положив их на бортик бассейна.
— Мой дражайший Саймон… как это здорово, что ты снова появился! Надеюсь, ты не возражаешь, что я заехал без предупреждения?
Чжао Ицян был большим англичанином, чем все англичане, вместе взятые. Для китайца он был очень высок, почти такой же высокий, как Саймон, но фигура у него была плотная, холеная — результат долгих лет хорошей жизни. Родители наняли ему няню из Норлэнда и в возрасте трех лет у мальчика уже был собственный гувернер (естественно, из Итона). В результате Чжао говорил на безупречном английском с великолепным аристократическим выговором.
Иногда Саймона раздражала речь этого человека. Безукоризненная артикуляция казалась несколько неестественной для человека с абсолютно восточной внешностью. Но Чжао ему нравился. Все в Гонконге его любили. Пекинские банкиры, с которыми имела дело «Д. Ю.», тоже были влюблены в него.
А Джинни? Нравится ли он ей, задумался Саймон. И, как обычно, этот вопрос остался без ответа. Саймона раздражало, что после стольких лет совместной жизни он все еще не мог ответить на некоторые вопросы о своей супруге.
— Роберт, не валяй дурака, — сказал он (Чжао присвоил себе английское имя, и любил, когда друзья называли его именно так). — Конечно, я не против. Как вижу, ты уже угостился? Пусть Ленни освежит твой бокал.
Чжао выпрямился и повернулся к бару, где Ленни — сын Люка стоял, переминался с ноги на ногу, готовый обслужить гостя. Китаец одарил подростка одной из своих улыбок, искрившихся очарованием, и сказал:
— Подай мне, Ленни, то же, что и раньше. Только чуть-чуть. Совсем чуть-чуть.
Том Юнг, очевидно уже передумавший по поводу аперитива, подошел к бару, отстранив Ленни, чтобы самому приготовить коктейль на свой вкус из «ленливет» и воды. Чжао весьма вяло улыбнулся ему.
— Привет, Юнг.
— Привет, Чжао.
Саймон был доволен, что Чжао приветствовал его первым, проигнорировав его отца. Очень немногие поступают так.
— Сыграем в гольф, Роберт?
— Времени нет, старая перечница. — Он поднял свой бокал. — Давай!
Саймон принял стакан из рук Джинни и улыбнулся.
— Твое здоровье! Ленни, ты не смешаешь мне джину с тоником?
— Несу, мистер Юнг.
— Итак, — Чжао подошел к столу и уселся в кресло, — Джинни сообщила мне, что Мэта отобрали на следующий сезон в основной состав. Воображаю, как ты этим гордишься, суперпапочка.
— Конечно. — Саймон смутился. Он и в самом деле невероятно гордился своими детьми, но не любил демонстрировать это своим китайским друзьям.
Чжао на этот счет особенно отличался от остальных, ибо сам часто вышучивал себя, и его самокритичность выбивала оружие из рук собеседника. Саймон испытал облегчение, когда Чжао не стал развивать тему отцовства, а просто спросил:
— Ну и как нынче обстоят дела у самого высокого из всех высоких тайпаней? — Чжао не преминул пошутить над ростом Саймона.
Том Юнг со стуком поставил свой бокал на стойку бара и плеснул в него воды с излишним возмущением. Он ненавидел это китайское слово «тайпань», которым называли Саймона, даже в прежние времена, когда обращение было модным.
