Дмитрий Вересов - Крик ворона
— Спишь? — спросила она.
— Не-а.
— Знаешь, у меня такое ощущение, словно все в жизни пошло по второму кругу. И в кино меня возвращают точно так же, как когда-то ввели туда. И фотограф тогда тоже подвернулся в самый нужный момент. Ловко у него все получается, да?
— У кого?
— У Вадима Ахметовича. Мне кажется, у него все получается ловко.
— Во мужик! — резюмировал Павел, повернулся набок и захрапел.
Таня заснула не сразу. И приснился ей неописуемый дом-дворец. Всякий раз, когда Таня пыталась повнимательней вглядеться в его очертания, они плавно изменялись. Но она точно знала: это замок Бродяны.
Двадцать девятого августа Таня, Павел и Нюточка выгрузились из такси возле подъезда своего дома на Школьной — загорелые, бодрые, несколько ошалелые от перелета и поездки. На скуле у Павла красовался свежий синяк — результат беседы с пьяным Луганюком, вздумавшим на банкете по поводу окончания смены недвусмысленно и крайне незамысловато лапать Таню. После разговора с Павлом к Луганюку пришлось вызывать «скорую», а самому Павлу вместе с Таней, представителями администрации и отдыхающих — долго и нудно объясняться с милицией. Не считая этого инцидента, отпуск закончился без особых происшествий.
Шеров не подвел — на столе в гостиной лежал большой конверт из плотной коричневой бумаги с надписью «Т. В. Лариной» и запиской от Дмитрия Дормидонтовича:
«Получено с нарочным. Я расписался, но не вскрывал». Сам дед, верный себе, их не встречал, а вовсю копался на участке, ловя последние, может быть, погожие деньки. В конверте лежал красный заграничный паспорт на имя «Tatiana Larina», фирменный билет на «Красную стрелу», красивая брошюрка на несколько страниц, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся авиабилетом на рейс компании CSA «Москва — Братислава», и второй конверт, поменьше, на котором было аккуратно выведено: «Подъемные» Таня пересчитала непривычные денежки — две с половиной тысячи чешских крон. Последним из конверта был извлечен многоцветный бланк Министерства культуры Словацкой республики с текстом на русском языке:
«Глубоко Уважаемая Госпожа Татьяна Ларина! Сильно благодарю Вас за милостивое согласие снимать себя в моем фильме. Надеюсь, чтобы работа с нами доставила Вам полнейшее удовольствие. Искренне Ваш, Иржи Биляк.
P.S. За информацией можно звонить Братислава 346–504. Ваш самолет встретят».
Первого сентября вышел на работу Павел. Третьего Нюточка, черная как негритенок, отправилась в садик. Еще через день Таня по договоренности с администрацией выступила в первом из шести концертов, которые должна была отыграть перед уходом в трехмесячный отпуск за свой счет. Оставшиеся до отъезда две недели Таня провела в приподнятом, чуть взвинченном состоянии, отбирая, ускоренно ремонтируя и по возможности покупая достойную заграницы одежонку, перечитывая сценарий и туристский путеводитель по Чехословакии, одолженный у соседей, репетируя перед зеркалом. Она словно излучала теплые энергетические искры. Щеки ее пылали, зеленые глаза светились, будто у кошки, в эти дни она была особенно прекрасна, притягивала к себе и заражала своим настроением. Посетители ресторана при первых звуках ее голоса прекращали жевать и завороженно таращились на сцену, которую она всякий раз покидала после трех-четырех «бисов» под оглушительные аплодисменты. Павел на работе сидел как на иголках и убегал домой при первой же возможности. Нюточка до отъезда мамы наотрез отказалась ходить в детский садик. Даже Дмитрий Дормидонтович, несмотря на сентябрьскую садовую страду, через день приезжал с Мшинской, не жалея ни времени, ни бензина, хотя и не имел в городе особых дел.
Провожали Таню всей семьей. Когда на крытую четвертую платформу подали красновагонный поезд, все зашли в купе, оказавшееся двухместным, посидеть с Таней на дорожку.
— Вы тут смотрите, берегите себя, по столовкам не питайтесь, — сказала Таня. — А вы, Дмитрий Дормидонтович, лекарство принимать не забывайте. А то если я не напомню…
— Слушаюсь, начальник, — с усмешкой отозвался Дмитрий Дормидонтович.
— Ты папу и деду слушайся, будь умницей, — сказала Таня Нюточке. — А я тебе что-нибудь привезу. Что тебе привезти, а?
— Сестричку или братика, — мгновенно отреагировала Нюточка. Черновы, не сговариваясь, хмыкнули. Таня на секунду отвернулась к окну.
— Это вряд ли получится, — сказала она. — Выбери что-то другое.
— Тогда Барби и маленького крокодильчика.
— Договорились. А тебе что привезти? — обратилась Таня к Павлу.
— Себя. Больше мне ничего не надо.
Она сжала его ладонь и прижалась щекой к щеке.
— Ты без меня не впадай в тоску, пожалуйста, — тихо сказала она. — Сам ведь настаивал, чтобы я ехала. К тому же не один остаешься.
— Не один, — повторил он.
— Ты на эту зиму загрузись чем-нибудь толковым, — сказала она несколько громче. — Лекционный курс возьми, помнишь, предлагали. Или сядь за большую статью. Тогда и скучать некогда будет. А с домом и без тебя управятся, правда?
Она посмотрела на Дмитрия Дормидонтовича.
— Управимся-управимся, — заверил тот. — С такой помощницей как не управиться. — Он погладил Нюточку по головке.
В открытой двери показалась подтянутая, отутюженная проводница.
— Товарищи, отправление через две минуты. Кто провожающий, прошу на выход.
Первым поднялся Дмитрий Дормидонтович. Он подошел к Тане, наклонился к ней и поцеловал в щеку.
— Ну, счастливого пути тебе… доченька. У Тани непроизвольно дернулись уголки рта.
— До свидания…
Нюточка бросилась Тане на шею.
— Мама, приезжай поскорее, ладно?
— Уж как получится, кисонька… Заботься о папе с дедой — ты теперь за хозяйку остаешься.
Дмитрий Дормидонтович взял Нюточку за руку и вывел в коридор. Таня крепко обняла Павла и стремительно поцеловала в губы.
— Ну, иди же!
Он вышел, пятясь и потерянно глядя на нее. Таня посмотрела ему вслед и обернулась на стук в окошко. Прижавшись лбом к стеклу, ей отчаянно махала Нюточка, забравшаяся на руки деду.
— Господи, чтобы только у вас все было хорошо! — прошептала она.
Под «Гимн великому городу» поезд плавно тронулся с места.
С Таниным отъездом жизнь в семье Черновых как бы сжалась и потускнела. На другой день рано поутру Дмитрий Дормидонтович сел за баранку, сделал круг по магазинам и рынкам, заглянул в распределитель, вернувшись, набил продуктами холодильник и буфет и укатил на дачу, ни с кем не попрощавшись — впрочем, и не с кем было:
Павел ушел в институт, по дороге забросив Нюточку в садик. Возвратился дед лишь в середине октября, когда умер Брежнев, потихоньку началась новая эпоха и зарядили сплошные серые дожди.
Нюточка ходила тихая, неразговорчивая, по вечерам забиралась с ногами в кресло, смотрела телевизор или читала книгу, подаренную Шеровым. Чувствуя, что начинает тихо сходить с ума, Павел стал изнурять себя многокилометровыми утренними пробежками — дворами до Приморского шоссе, оттуда через мостик и на Каменный, а там по всем дорожкам, вдоль и поперек. Потом, наспех позавтракав, поднимал Нюточку, отводил в садик и мчался в институт, обрыдший уже до предела. Позвонил в университет насчет почасовых — опоздал, естественно, семестр уже начался, предложили оформиться с февраля. Вытащил из ящика в кладовке старые свои бумажки, сел за статью. Но ручка отказывалась выводить на бумаге что-либо, кроме заштрихованных узоров и непроизвольного: «Таня Таня Таня».
Она звонила часто, примерно раз в три дня, расспрашивала о здоровье деда, Нюточки, о самочувствии, настроении, делах. Павел бодрился, отвечал оптимистично, но лаконично, и быстренько переходил к вопросам. Она рассказывала оживленно: встретили ее прекрасно, поселили в самом лучшем отеле со шведским столом и бассейном под крышей, приставили личную переводчицу. Братислава — чудесный город, и люди в нем замечательные, но времени на осмотр музеев и достопримечательностей практически нет. Буквально со второго дня пошли читки, репетиции на студии, пробы… Через неделю ей принесли контракт с русским переводом. Сумма умопомрачительная; даже несмотря на все здешние налоги и на то, что родное государство законно отберет половину оставшегося, она вернется богачкой. Когда? Ну, об этом говорить еще рано, сначала отснимут всю осеннюю натуру: народное гуляние в имении Фризенгофов, прогулку Натали с Дантесом, сцену охоты. Потом — потом, наверное, Париж, представляешь?! Или Вена…
Эти звонки заряжали Павла энергией, он словно погружался в кипящую веселым творчеством атмосферу, окружавшую Таню, ощущал рядом ее бодрое присутствие. Но длилось это недолго. Павел увеличил пробежки с часу до полутора, бегал в дождь и в слякоть, возвращался мокрый до нитки и грязный, вставал под ледяной, перехватывающий дыхание душ; второй такой же душ принимал после работы, смывая с себя ту внутреннюю серую смурь, которая овладевала им в кабинете, где помимо него сидели десять дам и девиц, располагались груды словарей и справочников, кипы журналов, вырезок, шкафы, забитые пыльными фолиантами и ящиками с карточками. Как-то в начале ноября кто-то услужливо положил ему на стол новый (всего-то полуторагодичной давности) американский информационный бюллетень в цветастой глянцевой обложке. Он пролистал его, задержался на одной странице и обмер:
