Дмитрий Вересов - Крик ворона
— Либо крупный милицейский чин, либо какой-нибудь министерский хозяйственник с большим блатом, — сказал Павел.
Шеров усмехнулся.
— Второе — это как раз про меня. Столичный чиновник-хозяйственник, занимающий этот двухместный номер исключительно по блату. Правда, я здесь ненадолго, вчера приехал, а уезжаю дня через три-четыре… А вот насчет моего партнера — тут вы того. Это же Алексей Львович Толстых, краса, так сказать, и гордость… Вы его эпопею «Братья Коромысловы» читали?
— Не читал, — искренне ответил Павел.
— Я тоже, — признался Шеров. — Но, с другой стороны, у нас всякий труд почетен.
Он подмигнул Павлу, допил коктейль и поднялся.
— Пойдем греть бока на вечернем солнышке? — предложил он.
Павел тоже встал.
— Спасибо за отверточки, — сказал он.
— Приходите еще, — откликнулся Шеров из комнаты. — Милости просим.
Они спустились и вышли из корпуса, не прерывая беседы.
— Как вам здесь? — спросил Шеров уже на аллее.
— Хорошо. Только скучновато немного. Карадаг закрыли. Поиграть вот сегодня в первый раз удалось, благодаря вам.
— Не мне, — поправил Шеров, — а товарищу Толстых. Впрочем, все поправимо, было бы желание. Хотите, запишемся на утро, с семи до восьми. Мешать нам не будут, других претендентов нет — писатели рано вставать не любят. Согласны?
— Согласен, — с радостью подтвердил Павел.
— А что Карадаг закрыт, так это тоже не для всех. Хотите, завтра после завтрака в бухточки смотаемся? Вы там бывали прежде?
— Да, студентом еще.
— А супруга ваша?
— Таня? Вроде нет.
— Вот и отлично. И ей, и девочке вашей интересно будет…
Суровый усатый отставник, дежуривший у калитки на закрытый для простой публики писательский пляж, пропусков у них не потребовал, а даже взял под козырек. На топчане у самого моря Павел заметил Таню, а Нюточка уже неслась к нему, и он еле успел наклониться, подхватить ее на руки и подбросить высоко в воздух.
— Мама! — заверещала Нюточка. — Папа пришел. Можно я еще раз искупаюсь?
— Потрясающе! — сказал Шеров. — Так вы и есть та самая Татьяна Ларина? Извините, что еще вчера не признал вас, но, поверьте, времени ходить в кино не остается, к тому же я теперь не так часто бываю на родине.
— А я в последнее время не снимаюсь, — тихо сказала Таня.
— Ну, что я могу сказать? — Шеров развел руками. — Только то, что режиссеры — дураки, но это вы и без меня знаете… Надо же, Татьяна Ларина! Мои друзья сейчас разыскивают вас в Ленинграде, в Москве, а вы — вот она. И как после этого не верить в судьбу?
Они лежали на пустынном берегу Сердоликовой бухты, неспешно потягивая прямо из горлышка чешское пиво, доставленное сюда Шеровым в специальной сумке-холодильнике. Павел и Нюточка, нацепив маски и трубки, ныряли на мелководье в чистейшей воде, охотясь на рапанов и куриных богов. Таня время от времени поглядывала в их сторону, но не тревожилась: ведь Нюточка не одна, а с отцом, стало быть, в надежных руках.
— И зачем они меня разыскивают? — спросила Таня.
— По моей просьбе.
— Вам-то я зачем, Вадим Ахметович?
— Хочу сделать вам интереснее предложение.
— Какое?
— Ну, какое предложение можно сделать актрисе? Роль, конечно.
— Но разве вы режиссер? Ведь сами вроде говорили, что не имеете к кино отношения.
— Считайте меня полномочным представителем режиссера.
— Так что же он сам?.. Впрочем, все пустое. — Таня обреченно махнула рукой. — Я свыклась с мыслью, что больше никогда не буду сниматься.
— Почему? — чуть нахмурившись, спросил Шеров.
— Потому что никто не утвердит меня даже на самую пустячную роль. Вам известно, почему я перестала сниматься?
— В общих чертах… Послушайте, Татьяна… э-э-э…
— Можно просто Таня.
— Послушайте, Таня. Во-первых, про эту историю с Огневым уже давным-давно и думать забыли. Во-вторых, все информированные люди прекрасно знают, что вы в ней никаким боком, не виноваты. А в-третьих, на студии, где работает режиссер, попросивший меня разыскать вас, плевать хотели на все наши московские дрязги.
— Прибалтика? — заинтересовавшись, спросила Таня.
— Не совсем. Видите ли, я пару лет проработал в нашем торгпредстве в Братиславе, да и теперь нередко выезжаю туда по делам службы. Там живет мой добрый друг Иржи Биляк, кинорежиссер. Я беседовал с ним месяца два назад. Тогда Иржи в соавторстве с одним писателем как раз завершил работу над интереснейшим сценарием исторического плана и начал заниматься подбором исполнителей. Ваша игра в… ну, в этом фильме из пушкинских времен…
— «Любовь поэта», — подсказала Таня.
— Да, именно. Так вот, она произвела на Иржи сильное впечатление, и в одной из главных ролей он хочет видеть только вас, и даже сценарий под вас написан.
— Странно, — задумчиво проговорила Таня. — Что же у них, своих актрис, что ли, не хватает? К тому же я слышала, что чехи нас последние пятнадцать лет не особенно любят.
— То чехи, — возразил Шеров, — а Братислава в Словакии. Это совсем другой народ, православный, предпочитающий, кстати, не пиво, — он отхлебнул из бутылки, — а белое вино и очень тяготеющий к русской культуре. К тому же роль ваша — сугубо русская.
— То есть?
— Картина, задуманная Иржи, посвящена судьбе вдовы Пушкина, Натальи Николаевны, и ее сестер. Он много рассказывал мне о них, так что я в некотором роде специалист по семье Гончаровых. Натали будет играть их первая красавица Дана Фиалова, польская звезда Эльжбета Птах приглашена на роль несчастной Екатерины, жены Дантеса…
— Что? — изумленно воскликнула Таня. — Сестра Натальи Николаевны была замужем за Дантесом?
— Представьте себе. Уже сюжет, не так ли?.. А вот в роли Александры Николаевны Иржи видит исключительно вас… Я читал русский перевод сценария.
— И все же непонятно. При чем здесь Словакия?
— М-да, Танечка, на пушкиниста вам еще учиться и учиться, хотя этот ваш вопрос более оправдан, чем предыдущий. Поясняю: года через три после смерти Пушкина Александрина вышла замуж за австрийского дипломата барона Фризенгофа и уехала с ним в Вену, а еще через несколько лет Фризенгофы приобрели замок Бродяны, расположенный возле Братиславы, и долго там жили, там и похоронены. Напомню, что в девятнадцатом веке Чехословакия была частью Австро-Венгерской империи. От Братиславы полчаса езды до австрийской границы. Кстати, Иржи собирается часть фильма снимать в Вене, а часть — в Париже.
— Как интересно! — невольно воскликнула Таня.
— Это хорошо, что интересно, — заметил Шеров. — Надеюсь, вы не откажетесь. Иржи нужно бы видеть вас в Братиславе к двадцатому сентября.
— Да как же я успею? — заволновалась Таня. — Все же заграница, одних бумажек, наверное, оформлять целый воз. Паспорт там, билеты, еще что-нибудь. Да и отпуск догулять хочется.
— Догуливайте и не берите в голову, — сказал Шеров. — Я дам знать Иржи, он даст знать дяде своей жены — и все проблемы решатся за пять минут, К вашему возвращению все бумажки будут у вас на столе.
— А что это за дядя? — спросила Таня.
— Густав Гусак.
Таня замолчала и посмотрела на море. Павел выходил из воды, таща под мышкой упирающуюся Нюточку.
— Не знаю, — сказала Таня. — У меня теперь семья, работа.
— С работой мы уладим, а семья, надеюсь, возражать не будет. Мы воздействуем на них нашим совместным обаянием.
Таня усмехнулась.
— Синяя вся, докупалась! — сказал подошедший Павел и принялся растирать Нюточку махровым полотенцем.
— Еще купаться! — дрожащими губами лепетала Нюточка.
— Нет, — строго сказала Таня. — Хватит.
Нюточка надулась.
— Ай, — сказал Шеров. — Что же делать? За нами скоро катер придет, а у нас тут шоколадка недоеденная осталась. Придется дельфинам отдать, наверное.
— Зачем дельфинам? — мгновенно насторожившись, спросила Нюточка.
На следующее утро, за завтраком, к их столику подошел Шеров и, пожелав Тане и Нюточке доброго утра, — с Павлом они уже виделись на корте с легким поклоном положил перед Таней сценарий — стопку листов в прозрачной папочке.
Папку Таня взяла с собой на пляж и не пошла купаться вместе с Павлом и Нюточкой, а села под навесом в шезлонг и принялась за чтение.
Сценарий, название которого было переведено как «Вальс разлук», произвел на нее странное впечатление. Казалось, авторы, Иржи Биляк и Мирослав с труднопроизносимой фамилией Црха, приложили максимум усилий, чтобы сделать из истории сестер Гончаровых слащавую салонную мелодраму. Текст буквально источал томную ностальгию по временам кринолинов, вицмундиров и тотального политеса. Герои изъяснялись между собой в лучших традициях «Бедной Лизы», диалоги зависали в воздухе и казались невнятными или вообще лишенными смысла. Не было числа целованиям дамских ручек, шарканьям ножкой, поклонам, реверансам, пылким объяснениям. Роль Натальи Николаевны сводилась к вздохам и красивым трепетаниям ресниц, Екатерины Николаевны — к обильному слезопаду, перемежающемуся истериками. Брак Александрины с чрезвычайно добродетельным, но приземленным Густавом Фризенгофом трактовался как брак по психологическому расчету, стремление бежать от мучительных воспоминаний о тайном, страстном и трагически оборванном романе с Пушкиным. Эти воспоминания прорываются на экран замутненными врезками — бал, прогулка верхами, будуар, — намеренно неразборчивыми шепотками и сюрреалистическими спецэффектами. Слава Богу, у авторов хватило такта не выводить на экран самого Пушкина, ограничившись смутным силуэтом из невозвратного прошлого.
