С. Тремейн - Холодные близнецы
Хуже всего, что именно так и есть.
Не знаю, подружится ли она когда-нибудь с кем-нибудь в школе. Что же она сделала – и почему довела Эмили до истерического припадка? Болтала на близнецовом языке? Общалась с умершей Кирсти в трансе? Говорила о призрачной сестре? И теперь Эмили расскажет об этом в школе, ее услышат другие дети, и Лидия окончательно сделается чокнутой с острова Торран. Безумным ребенком с голосами в голове.
А Дюрраны меня возненавидят за многое сразу – я разрешила их дочке играть в «Сердитую бабулю» и вдобавок та заявилась домой напуганная и несчастная.
Мы обречены. Может, переезд сюда оказался трагической ошибкой?
– А где она? – спрашивает Энгус, распахивая дверь кухни и взглянув на Эмили, стоящую в самом дальнем углу. – Где Лидия?
– Она в гостиной, – шепотом отвечаю я. – Думаю, она в порядке.
– Хм, – он пристально смотрит на меня.
«Совместные игры» с треском провалились. Я потерпела фиаско. Мой план пошел наперекосяк самым жутким образом.
– Энгус, пожалуйста, отвези Эмили домой.
– Сейчас.
Он подходит к Эмили, резко хватает ее за руку и выводит наружу – где угасает свет дня. Я даю ему рюкзачок Эмили с ее игрушками. Они вдвоем уныло бредут к лодке, и я слышу рокот мотора. Я поворачиваюсь и тоскливо иду в домик смотрителя маяка.
Здесь только я и Лидия.
Я заглядываю в дверь гостиной – она все еще там, якобы читает.
– Дорогая…
Она даже не поднимает голову. Ее личико залито слезами. В доме так тихо, лишь поют торжественную песнь волны и ветер да трещит голодное пламя. Жаль, что у нас нет телевизора. Было бы у нас несколько телевизоров, одного маловато! Жаль, что мы не в Лондоне. Неужели я действительно хочу вернуться в Лондон? Странно, но это так.
Но мы не можем. Мы здесь, как в ловушке. На острове.
Мы еле сводим концы с концами. Я вообще сижу без гроша. Мы вложили все свои сбережения в Торран, и нам едва хватило денег на основные работы по приведению жилища в порядок, а ремонт только-только начат! Дом пока – наполовину каркас, и если мы его продадим, то ничего не выручим, а, напротив, понесем убытки и разоримся.
Ночь проходит в зловещей тишине, воскресенье – в безразличии и подавленности. Наша дочь слоняется по комнате. Я чувствую, что если попытаюсь с ней поговорить, то сделаю только хуже. От Энгуса тоже нет никакой помощи – утром в понедельник он почти не говорит со мной, в каждом его движении сквозит неприкрытая злоба. За завтраком он сжимает кулаки, похоже, что он вот-вот меня ударит.
Я начинаю по-настоящему бояться его ярости – в душе Энгуса спрятаны насилие и жестокость. Энгус ударил своего начальника. И отец Энгуса, когда напивался, избивал до полусмерти его мать. А разве Энгус другой? Он часто пьет и вечно сердится. Вряд ли у него поднимется рука на Лидию, но я больше не чувствую себя в безопасности, когда он рядом. Когда он слишком близко.
Он молча встает и относит грязную посуду в раковину. Потом я позволяю ему отвезти Лидию в «Кайлердейл». Я не могу смотреть в лицо мамашам и папашам возле школьных ворот, особенно в лицо матери Эмили Дюрран. Не говорит ни слова и Лидия. Все молчат.
Когда я остаюсь совсем одна, то снимаю телефонную трубку и кладу рядом с аппаратом. Не хочу, чтобы меня беспокоили, мне нужно время подумать.
Потом я иду в спальню. Пять или шесть унылых часов валяюсь на кровати, разглядывая сырые пятна на потолке. Я думаю о словах моей матери. О странном поведении Кирсти перед той трагедией.
Почему Энгус тогда задержался у Имоджин допоздна?
Здесь есть некая система. Но в чем она выражена? Такое чувство, что я смотрю на объемную картинку, мне надо лишь расслабиться, и я догадаюсь, что на самом деле нарисовано.
Чинно положив голову на руки, я медленно расфокусирую зрение и рассеянно обвожу глазами комнату. Спустя некоторое время я понимаю, что таращусь на заветный Энгусов комод. Один из немногих предметов мебели, который приехал с нами из Лондона.
Комод принадлежал ему еще до того, как мы поженились. Подарок от бабушки, старинный викторианский шотландский «сундук». Ящики в нем запираются.
А Энгус всегда пользуется ключом.
Но я знаю, где он держит ключ. Я несколько раз случайно видела, откуда он его достает. Ведь мы женаты уже десять лет, за такой долгий срок замечаешь многое.
Вот так-то.
Я подхожу и сую руку за сундук. Ключ воткнут в щель на задней стенке.
На миг я цепенею. Что я делаю?
Ключ входит в первый замок – антикварный, качественный, хорошо смазанный – и с легкостью поворачивается. Я хватаюсь за медную ручку и выдвигаю верхний ящик. В доме холодно. Я слышу чаек, носящихся в небе над Торраном, требовательные и осуждающие крики раздражают меня.
Ящик забит документами. По работе. Журналы по архитектуре, некоторые с автографами светил этой профессии: Ричард Роджерс, Ренцо Пиано и кто-то еще. Папка с резюме. Фотографии зданий. Планы и проекты.
Отпирается и выдвигается следующий ящик. Его содержимое почему-то сразу кажется мне более обещающим. Здесь книги и письма. Я беру первый попавшийся конверт и разбираю чернильный почерк в блеклом дневном свете.
Это послание от бабушки.
«Мой дорогой Энгус. Я пишу тебе с Торрана. У выдр родились детеныши! Ты непременно должен на них посмотреть, они постоянно резвятся на берегу возле маяка. Какие они милые…»
Когда я читаю письмо, то чувствую, что занимаюсь чем-то неподобающим. Я шпионю за собственным мужем! Но я не доверяю ему. Энгус нагородил столько искусной лжи – про игрушку, про изменение личности. А еще я боюсь его до безумия. И я действительно хочу знать правду. Я хочу понять, в чем система. Я откладываю конверт в сторону и тянусь за другим письмом.
Я слышу шум. Скрип половиц, точно! Вернулся Энгус? Почему так рано? Еще нет и трех часов, да и отлив. Значит, он шел прямо через грязевые поля. Но зачем?
Снова скрип. Страх пронзает меня, как внутримышечная инъекция.
Почему Кирсти испугалась Энгуса в тот день, когда умерла? Он плохо с ней обращался? Он ударил ее?
Скрип прекратился. Наверное, задняя дверь на кухне качается на петлях. Я ее толком не закрывала.
Я успокаиваюсь и ныряю во второй ящик. Письма сыплются на пол. Одно опять от его бабушки, второе от его матери, третье – от брата, написанное корявым почерком школьника. Еще я нахожу два послания насчет его папаши, они напечатаны на машинке, плюс свидетельство о смерти – его отца.
И тут – мои пальцы дрожат от непонятной тревоги – я вижу книгу.
«Анна Каренина».
Что?
Энгус не читает романов. Газеты и архитектурные журналы он просто проглатывает. Его, как и большинство мужчин, можно еще заинтересовать толстыми томами военной истории.
Но романы? Никогда.
Но зачем ему «Анна Каренина»? И почему он ее спрятал?
Я беру книгу и пролистываю страницы. На третьей странице мои пальцы леденеют.
Под заголовком чернеет краткая надпись от руки. Посвящение.
«Тогда мы… Люблю. Имми. Целую. Целую. Целую».
Острый почерк знаком мне по рождественским поздравлениям, и по поздравлениям ко дню рождения, и по остроумным язвительным открыткам каждое лето из Умбрии и с Луары. Я знаю его всю мою взрослую жизнь.
Это почерк Имоджин Эвертсен.
Моей лучшей подруги Имми.
Она подписала книгу словом «люблю». И добавила три поцелуя. Знаменитый роман о прелюбодеях?
Имоджин Эвертсен?
Пар вырывается у меня изо рта слабым облаком – температура в спальне совсем понизилась. Мне хочется обыскать комод полностью, но я не могу.
Меня опять останавливает шум. На сей раз я не ошиблась.
В доме находится кто-то еще. Я слышу хлопок закрывшейся двери. И шаги.
18
Энгус, что ли? Вдруг он застанет меня, когда я роюсь в его вещах? Мой страх перед его гневом внезапно обретает реальную почву.
Я в спешке собираю письма и яростно заталкиваю их в ящик, отчаянно пытаясь проделывать все тихо. Впихиваю на место книгу и оборачиваюсь.
Считаю удары своего сердца.
Шаги прекратились, на кухне гремят посудой. Там явно кто-то есть, и они, без сомнения, вошли через заднюю дверь, зная, что она незаперта.
Значит, в доме находится Энгус?
Надо закрыть два ящика. Аккуратно. Первый ящик скрипнул. Очень громко. Я застыла в нерешительности, напряженная, как струна.
Опять шаги, посуда. Голос? Тонкий голосок маленькой девочки? Мог ли Энгус приехать с Лидией? Но почему он рано забрал ее из школы? А если это не Лидия, то кто?
Снова тишина. Голосов не слышно. Но когда я задвигаю второй ящик, я снова слышу звук шагов. Неторопливых и осторожных. Мне становится жутко: по полу кто-то крадется, и он, похоже, старается подобраться незаметно ко мне. Но зачем?
Тихо скрипит дверь в столовой, и я вздрагиваю. Незваный гость, кем бы он ни был, приближается именно к спальне. Ко мне. Энгус? Мне надо спешить. Я лихорадочно запираю средний ящик, теперь осталось запереть верхний, но ладони у меня покрылись потом, и ключ выскальзывает, и я отчаянно шарю рукой по половицам – за окном уже сумерки, и впотьмах я ничего толком не вижу. Где он, этот ключ? Я опускаюсь на колени, джинсами прямо в пыль, я – как квартирный вор. Что за нелепое и жалкое зрелище! Но я должна его найти!
