Эрик Харт - Озеро скорби
Кормак молчал, лежа рядом и не двигаясь. Она вовсе не хотела вот так это все выплеснуть, без предупреждения, без подготовки. Какая же она трусиха, если даже не может посмотреть ему в глаза.
Но ответил он не одним из того мириада способов, которые она себе представляла. Кормак лишь потянулся к ней и крепче прижал ее к себе, пока она не почувствовала, как тепло его тела согревает ее.
— Я знаю, — сказал он. — Я всегда знал, что тебе придется поехать домой. Мы оба избегали этой темы. Я просто надеялся, что это произойдет скорее позже, чем раньше.
Нора слегка отстранилась и повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, черные заводи в надвигающейся тьме.
— Как ты узнал?
— Ты не тот человек, который бросит незаконченное дело, Нора, — Кормак провел пальцем по краю ее подбородка и дальше по шее. — И я тоже.
Она посмотрела на него, ища в его глазах подтверждение того, что он и вправду не сдастся, даже когда она будет в тысячах километров отсюда и снова запутается в нитях темной паутины, которая не переставала плестись и не давала окончиться печали. Сколько бы Кормак ни уверял ее, и как бы она сама ни желала, такого доказательства не существовало.
— Не думай об этом сейчас, — сказал он. — Отдохни.
— Но ты понимаешь, почему мне придется уехать? Я хочу, чтобы ты понял. Это не из-за того, что я хочу покинуть тебя, Кормак. Нет. Это не просто ради Трионы, это ради моей племянницы, ради моих родителей…
— Я знаю, — сказал он, прижавшись своими губами к ее уху. — Ш-ш-ш…
Она почувствовала, как он обнимает ее, соединяя их двоих, по крайней мере, на эту ночь, и почувствовала себя защищенной, окруженной заботой и успокоенной. В конце концов она задремала, измотанная долгим днем, вином и избытком эмоций. Спала она глубоко и крепко, словно одурманенная.
Глава 14
В половине двенадцатого ночи Лайам Уард сидел и разбирал свои монеты в золотистом свете настольной лампы. Он не был серьезным коллекционером, в отличие от фанатичных дельцов, с которыми переписывался время от времени. Монеты в его коллекции были, конечно, старые — в основном английские монеты римского периода — но не такие уж редкие; ни одна из них не считалась чрезвычайно ценной. Уард любил их скорее из эстетических побуждений; он наслаждался мастерством и символизмом формы, ему нравилось ощущать вес монет в своих руках, поглаживать их поверхность, потерявшую свою рельефность от прикосновения ладоней многих поколений до него. Ему нравилось представлять себе их историю, воображать, сколько долгов уплачивалось каждой из них.
Им придется больше выяснить об участии Дэнни Брейзила в открытии Лугнабронского тайника. До всех дошли слухи, что в тайнике было больше того, что Брейзилы передали Национальному музею. Уард задавался вопросом, поделили ли Дэнни и его брат все поровну. Он почувствовал некое напряжение, когда Доминик Брейзил заговорил о ферме. Не в первый раз собственность становится яблоком раздора в семье и может стать мотивом убийства. Если Доминик заплатил брату за его долю фермы, куда исчезли деньги, когда Дэнни Брейзила засосало в болото? Но если деньги были мотивом, зачем столько возиться — разве проще было стукнуть его по голове, бросить где-нибудь его тело, и готово? Нет, метод убийства предполагал, что мотив был куда сложнее элементарной жадности. Тут были все признаки жертвоприношения, и Уард чуял в этом месть, стремление унизить.
По другой возможной — хотя и менее правдоподобной — теории, Дэнни Брейзил был павшим героем, чемпионом, чей взлет оборвался. Доктор Гейвин говорила о принесенных в жертву искалеченных или обезображенных людях, и Уарду это запомнилось. Он подумал о том, насколько серьезно некоторые здесь воспринимали хоккей. Можно было подумать, что их жизнь зависела от исхода матча. А что такое спорт по своей глубинной сути, как не род облагороженного, ритуального насилия? Увечье Дэнни Брейзила, вероятно, стоило команде победы в чемпионате, страстно желаемого кубка МакКарти… Уарда самого спорт никогда сильно не интересовал, но он думал о лицах, которые иногда видел в детстве — покрасневшие лица, обезображенные болью и гневом от того, что победа ускользнула. Спорт был более цивилизованным видом драк, которые он заменил, — ритуализированным насилием, кровавым развлечением.
Повсюду вокруг: в религии, в спорте, в политике и развлечениях — ежедневно встречались примеры того, насколько быстро можно перейти от того, чтобы тебя носили на плечах ликующей толпы — или приветствовали пальмовыми ветвями, как когда-то — к тому, чтобы тебя оскорбляли, распинали или буквально рвали на куски. Слишком уж знакома была эта модель. Жажду крови Уард понимал — человека можно было толкнуть слишком далеко за пределы разумного. Чего Лайам не понимал, так это заговора, позволившего осуществить и сокрыть зверство. Но история знала множество людей, способных все это разграничивать, совершать ужасные деяния и все же изображать из себя достойных членов общества и семьянинов.
Им придется вернуться к Брейзилам, копнуть чуть глубже. У Уарда было ощущение, что Тереза Брейзил и ее муж знали больше, чем рассказали ему, а болезнь мужа обеспечивала ему оправдание, когда он не хотел говорить. А завтра они с Морин могли заняться старыми товарищами Дэнни по хоккейной команде, чтобы посмотреть, смогут ли они пролить хоть какой-либо свет на это дело. Ферма, семья, хоккей, мастерская… где еще Дэнни Брейзил мог вляпаться в неприятности? Некоторые из недавних на вид ритуальных убийств оказались казнями, связанными с наркотиками. Но незаконное распространение наркотиков — по крайней мере, в том масштабе, который обычно необходим, чтобы совершилось убийство — было почти неизвестно в этом крае двадцать шесть лет тому назад.
Надо было пройти по многим следам — слишком многим. А за прошедшие со времени убийства годы на них наложилось много дополнительных слоев. Кто знает, что всплывет, когда они начнут копать? Уард закрыл свой монетный альбом, аккуратно убрал его в ящик стола и запер на ключ.
Глава 15
Оуэн Кадоган приехал к заброшенному складскому сараю на краю Лугнабронской мастерской и припарковался среди деревьев. Он не сильно беспокоился о том, что его увидят. Никто больше не пользовался боковой дорогой с тех пор, как несколько лет назад закрылась фабрика труб. Тридцатью годами раньше, когда работа на болоте шла полным ходом, рядом с мастерской построили фабрику, чтобы делать цементные дренажные трубы для перекачивания воды из торфа. Фабрика закрылась, когда все канавы уложили. «В конце концов все это исчезнет», — подумал Оуэн, — и сам он тоже.
Он отпер складской сарай ключом с цепочки, на которой держал ключи и от офиса, и от машины. Здесь они с Урсулой встречались прошлым летом, спешно и тайно. Вкус этих недозволенных встреч все еще сохранился у него на языке. Оуэн знал, что она ощущала такое же возбуждение, но теперь она заявила, что все кончено, что она двинулась дальше, а в нем больше не нуждается и больше не хочет его. И это после того, как он, черт побери, целую зиму мечтал о ней, предвкушая их встречи.
Оуэн стал даже представлять, как уйдет от Полин, а потом оказалось, что все, что они делали, для Урсулы ничего не значило. Он увидел это в ее глазах, когда она приехала этим летом. Он был для нее временным развлечением, и ничем больше. Злость и ревность встали у Кадогана в горле, сдавливая его. Ничего не будет кончено, пока он не скажет, что все кончено. Он еще заставит Урсулу это понять.
Ни у кого больше не было ключа к этому зданию. Он осмотрел тесную комнату, пытаясь оживить в Памяти то, как он чувствовал себя здесь, глядя на блестящее лицо Урсулы, уверенный в том, что заставил ее что-то почувствовать. Ему нравилось обладать ею в этом месте, вовсе не похожем на удобную брачную постель, жестком, грубом и опасном. Здесь вполне можно было пораниться.
Лунный свет процеживался сквозь грязное стекло окна. Он опустил глаза и увидел свой собственный отпечаток руки на мешке с цементом в углу сарая, где несколькими месяцами раньше он стоял со спущенными брюками, охая и дергаясь от ее прикосновений. Он никогда не делал со своей женой то, что делал с Урсулой. Его даже испугало, с какой силой он тогда достиг завершения, почувствовав себя каким-то ненормальным. Но стоило однажды попробовать, и в нем родился голод, который не могло утолить ничто другое. А теперь Урсула еще больше унижала его, заставляя его молить об этом, используя его потребность для давления на него.
Он опять, как тысячу раз до того, прокрутил в памяти те первые моменты. Он подбросил Урсулу домой после какого-то официального приема в Бирр. «Карлтон армз отель». Сейчас он почти ничего не помнил из той поездки, все стерлось, сгладилось из-за того, что произошло потом, когда они приехали к ней. Это были, как он потом решил, последние минуты его обычной жизни. Когда Оуэн остановил машину на аллее перед домом, который Урсула снимала, она потянулась к нему и молча расстегнула молнию на его брюках. Они оба были пьяны, но еще не окончательно потеряли голову, и он не сказал «нет». Все могло бы быть совсем по-другому, если бы тогда он сказал «нет».
