Франк Тилье - Переломы
Когда Жюли возвращалась к себе в Бетюн, она чувствовала, что умирает от усталости, но теперь ее охватывает лютая злость. Как нечто подобное могло случиться в наши дни, со всеми этими приемными отделениями и правилами безопасности? Жюли сворачивает с национального шоссе на перпендикулярную дорогу и останавливается на обочине. Со вздохом прижимается затылком к подголовнику.
Ее размышления прерывает звонок телефона. Она принимает вызов. Мартен Плюмуа.
Лаборант перезванивает ей по поводу пациентов с бомбейской кровью. Список очень короткий, по словам Плюмуа, во Франции насчитывается менее двухсот подобных случаев, из них всего два — в департаментах Нор и Па-де-Кале. Два адреса, два имени, которые он диктует по буквам.
Один из двух обладателей редкой крови — мужчина. Трудно представить себе, что у него могут быть менструации.
Вторая — женщина.
Женщина, и последнее известное место ее проживания — ферма неподалеку от Арраса.
Некая Алиса Дехане.
40
Люк Грэхем выезжает на северо-западную окружную дорогу. Он не смотрит на Алису, не произносит ни слова. Он зажат, словно связан по рукам и ногам. Обогнав на полной скорости какую-то машину, он наконец задает вопрос:
— Как вы себя чувствуете?
— А как вы думаете?
Молчание…
— Вы не отвечали на мои звонки. Вы мне не перезвонили.
— Последние дни я был очень занят. Я больше не могу вами заниматься.
Алиса зажимает ладони между коленями. Врач никогда еще не был так сух с ней. Что с ним случилось? Куда подевался знакомый ей по консультациям точный, старательный профессионал? Она продолжает тихим голосом:
— Доротея…
Она замечает, что он отреагировал на это имя. Люк откашливается:
— Ваша покойная сестра?
— Покойная, да-да, хорошо, что вы уточнили. И когда вы видели ее в последний раз, доктор?
Люк Грэхем бросает взгляд в зеркало заднего вида. Фред сидит в центре заднего сиденья, подавшись вперед.
— Я не очень вас понял.
Алиса вынимает фотографию Доротеи и кладет ее на спидометр.
— Вчера я была у доктора Данби…
Люк стискивает руль. Он узнает снимок, его украли из его кабинета вместе с дисками.
— Где вы взяли эту фотографию?
— Где надо.
Люк перестраивается влево, идет на обгон, потом перестраивается вправо. Спидометр показывает сто сорок километров в час. Психиатр вспотел, ему кажется, что тело под халатом вот-вот расплавится. Он не ездил с такой скоростью с тех пор, как разбилась его семья.
— Послушайте, Алиса, я не могу вам объяснить, ваш… ваш случай слишком сложен, слишком… труден. Я… не знаю, как вас вылечить. Вас нельзя вылечить… Это невозможно.
— То есть как? Мы уже год работаем, доктор! Вы же обещали!
Он холодно смотрит на нее:
— В психиатрии не существует обещаний. Считайте, что я солгал.
— Вы… Вы…
— Замолчите. Я в самом деле плохо себя чувствую, мы можем попасть в аварию. Чтобы вести машину, мне надо успокоиться, я прошу слишком многого?
Эта отповедь, этот отказ от борьбы бьет Алису наотмашь. Она сжимает зубы. Она не отступит. На сей раз — не отступит.
— Просто подтвердите, что моя сестра жива, что вы ее видели. Я хочу услышать это от вас.
Люк не реагирует, он не отрываясь следит за дорогой.
— Скажите ей! — твердо повторяет Фред сзади. — Скажите правду!
Наконец Люк поворачивается к Алисе. Его серо-голубые глаза мерцают, словно морская вода.
— Она жива. Жива и здорова. Вы довольны?
Алисе кажется, что ей перерезали голосовые связки. Воскресение сестры — как вторая смерть, с неразрывно связанными с нею болью, непониманием, отчаянием. Из ее рта не вырывается ни одного звука, ей хочется задать столько вопросов сразу, что ни один не слетает с губ.
Люк взмокает все больше, рубашка прилипла к спине. Он до отказа выворачивает регулятор кондиционера.
Фред решается нарушить молчание:
— Расскажите нам о мальчике, затаившемся в Алисе.
— Что?
— Вы же знаете… Николя. Испуганный мальчуган, который появляется во время ее черных дыр. Вы наблюдали Алису в течение года, во время ваших сеансов он наверняка давал о себе знать.
— Кто вы такой? Я ничего не скажу.
— В таком случае… можно было бы заглянуть в полицию…
Люк вздрагивает:
— В полицию? Чего ради?
— Для того, чтобы понять, что связывает Доротею, вас, и все прочее.
Алиса решает вмешаться:
— Пожалуйста, доктор. Я должна знать, что происходило с моей сестрой в течение этих лет, понять, почему она пришла к вам, именно к вам. Я хочу понять, зачем вы показывали мне эти ужасные картинки во время теста стимуляции, понять, что случилось потом. И еще раньше, когда я была маленькой. Все эти черные дыры.
Люк вытирает лицо рукавом халата. Пот щиплет глаза, иногда мешает видеть. Полиция… Почему этот тип говорит о полиции?
— Более года терапии, Алиса… Как вы себе это представляете — чтобы я рассказал вам здесь о нашей работе? Я не буду делать этого ни в таких условиях, ни при незнакомом человеке. Ваша история болезни — это личное дело, и я не…
— Сделайте это! Плевать мне на эту конфиденциальность! Сейчас же, доктор!
Алиса протягивает руку назад. Фред сжимает ее пальцы.
— Я хочу, чтобы он тоже послушал, — продолжает девушка. — И я не хочу ждать, пока мы доберемся до вашего кабинета. Прямо сейчас! Сейчас, вы понимаете?
Люк Грэхем нажимает на газ, к счастью, движение не плотное.
— Мы с вами встречаемся уже двенадцать месяцев, Алиса, и на протяжении этих двенадцати месяцев мне удалось добраться до кое-каких подробностей вашей жизни, узнать о вашей юности, о детстве, о годах, проведенных на ферме, составить представление о работе и чрезвычайно сложной организации вашего мозга. Но что помните вы сами? Что осталось от сеансов, которые мы проводили через день в кабинете в Бре-Дюн?
За несколько секунд Алиса теряет всю уверенность, приобретенную за время общения с Фредом, и вновь чувствует, как ее охватывают слабость и растерянность. Люк смотрит на нее холодно, совсем не так, как обычно.
— Вы не запомнили ничего из этих сеансов. Может быть, запах старой сигары? Далекий шум моря? Шум песчинок, ударяющихся об оцинкованный желоб?
— Красную лампу, ваш треугольный стол, тяжелый коричневый ковер…
— Да, конечно, физические подробности, ваша зрительная и слуховая память в полном порядке. Но что еще? О чем мы разговаривали? Что вы мне рассказывали?
— Я рассказывала вам о своем детстве, о маме, о…
— …кленовых ветках, которые отец бросал вашей собаке, о холме, о велосипеде Доротеи и так далее и тому подобное. Да, все те же детали, подробности, которые сохранила ваша память, потому что они достаточно приятны. Но это, Алиса, вы рассказываете всем, как заезженная пластинка. А что еще? О чем еще вы мне говорили?
Алиса замирает. Она не знает, что ответить.
— Видите? Сейчас вы опять здесь, со мной, но при этом где-то еще. Ваш разум расколот на мелкие кусочки. Это еще хуже, чем разбитое зеркало, это непоправимо.
Алиса чувствует себя как на краю пропасти. Фред бросается на помощь.
— Что вы хотите сказать? — спрашивает он.
— Алиса неспособна управлять ситуациями, представляющими опасность для психики. Неужели вы этого не замечали?
Фред не отвечает. Грэхем сдержанно обращается непосредственно к своей пациентке.
— Все ваши неприятные воспоминания, все травмировавшие вас эпизоды из детства рассыпались, спрятались в вашей голове в результате сложных процессов, происходящих в мозге, так называемых… Черт возьми, я не хочу сейчас рассказывать вам все это! Это ни к чему не приведет! К тому же… Этот механизм способен возобладать над вашим сознанием, и тогда вы уже не будете самой собой.
Алиса больше не реагирует. Кажется, что она проиграла очередную битву.
— Но все же расскажите ей, — повторяет Фред. — Пожалуйста.
Люк холодно смотрит в зеркало заднего вида. Потом на мгновение поворачивается к Алисе:
— Ваша болезнь называется диссоциацией. У вас все перемешалось. Прошлое, настоящее, будущее, вымысел и реальность. То, что вы говорите, то, чего вы не говорите, то, чего никогда не говорили.
У Алисы дрожат губы.
— Доктор, я… я не очень понимаю.
— Когда человека сбивает машина, когда его голова вот-вот воткнется в ветровое стекло, в мозгу происходит нечто немыслимое: этот человек настолько уверен в своей неминуемой смерти, что в психическом смысле он действительно умирает. Его сознание соприкасается с небытием, с тем, что находится по ту сторону смерти, с тем, чего не существует. Это небытие, травматический образ как таковой, не найдет в психике логического воплощения, он произведет такой же эффект, как камень, брошенный в болото, и будет мучить травмированного человека в течение долгих месяцев и даже лет. Например, именно это и случилось с вашим отцом.
