Татьяна Степанова - Драконы ночи
– Хорошо, и на… – Хохлов покосился на Катю.
– Это наш коллега, сотрудник.
Хохлов осклабился.
В это время двери лифта открылись, и оттуда вышла Ида, а за ней тот самый галантный старик-австриец, который приглашал ее вчера вечером танцевать. Кате показалось, что сегодня их соседка по отелю не только одета и причесана, а буквально загримирована, наштукатурена под Диту фон Тиз. Снова яркая губная помада, изящнейшие черные туфли на шпильках, черная юбка-карандаш и желтый пуловер, перетянутый в осиной талии широким лаковым поясом.
– Это что за птица? – спросил Катю Шапкин.
– Это Ида, она здесь отдыхает.
– Одна? Незамужняя, что ль?
– Она? Нет… кажется.
– Тоже твоя подружка?
Катя удивленно оглянулась. Он спросил это таким тоном и так просто, так панибратски перешел на «ты»… Этот здоровенный дядька опер…
Шапкин провожал взглядом «видение на шпильках». Провожал, провожал… Видение испарилось. Он потер подбородок. Катя снова прикинула: дядька-то дядька, но вроде еще и не старый… Ну надо же, у него на службе такое, такие дела творятся, а он…
Лифт снова открылся: Борщакова.
– Даши нигде нет. У меня в номере уборка, горничная божится, что сама отвела ее…
– К Марусе Петровне? Ну, правильно. Я сейчас снова ей позвоню. – Хохлов приготовил мобильный.
– К этой старой дуре! – зло, нервно выкрикнула Борщакова. – А она твердит, что даже не заметила, как девочку привели, она вообще ничего не замечает, просто глохнет, когда треплется с приятельницами, с этими старыми чертовками по телефону!
Глава 24
«СОБЕРЕМ МАЛЬЧИКОЛЮБЦЕВ…»
Только в краткие минуты одиночества Олег Ильич Зубалов ощущал себя НАСТОЯЩИМ, тем, кем он и был на самом деле. Краткие минуты одиночества и дома-то выпадали нечасто, а здесь, в «Далях», в их комфортабельном «семейном» номере, быть самим собой, не следить за своими словами, мыслями, не контролировать себя можно было лишь в отсутствие жены. Марина Ивановна уходила в салон красоты к массажисту. И тогда Олег Ильич мог позволить себе думать о том, что было для него одновременно и мечтой, и нервным раздражителем, и наслаждением, и постоянной внутренней болью.
Он был один в номере, сидел в кресле перед включенным телевизором и делал вид, что смотрит. Делать вид было не перед кем, но он уже так привык – дома, на работе, на людях, на совещании в министерстве, на презентации, на корпоративной встрече, в гостиной, в столовой, в спальне, в супружеской постели.
По телевизору шли новости, и репортаж, как и все последние дни, был посвящен теме педофилии и сексуального насилия над детьми. Выступали государственные мужи и депутаты (многих из них Олег Ильич неплохо знал – некоторых по работе, других как своих добрых соседей по знаменитой Николиной Горе). Все в один голос высказывались за ужесточение уголовного наказания в виде пожизненного заключения за педофилию. Олег Ильич слушал все это, и ему было страшно. Он никак не мог понять, что ему делать с собой, как жить, чтобы в один прекрасный день не оказаться там, по ту сторону, или нет, точнее, на самом дне, где только презрение, шепоток молвы за спиной, петля самоубийцы или тюремная решетка.
Тот случай с тринадцатилетней дочерью их домработницы, за который он столько всего выслушал от своей «дражайшей половины»… И про который в порыве какого-то совершенно ненормального горячечного вдохновения фактически выболтал этой размалеванной вульгарной «тридцатилетке» по имени Ида. Точно какой-то бес его подзуживал там, в ресторане! «Тридцатилетка», кажется, ни о чем таком не догадалась. А вот жена Марина Ивановна об этом случае знала и пилила, пилила, расчленяла его на куски, как ржавая пила. Однако и она, его супруга, мать его детей, знала далеко не все.
БЫЛИ И ДРУГИЕ ЭПИЗОДЫ.
Кроме той тринадцатилетней потаскушки, были и другие. Их Олег Ильич хранил в себе как свою тайну, как свое самое драгоценное сокровище.
«Мое сокровище»… Он слышал, как Ольга Борщакова так зовет свою дочку Дашу. Волшебницу восьми лет…
А по телевизору бубнили и бубнили: педофилы, педофилия, питерский маньяк, дети – жертвы насилия: девочки, мальчики…
Его собственные дети росли на его глазах. И он был им хорошим отцом. Он любил своих детей, насколько хватало его сил. У него тоже было сердце, как у всех этих телевизионных болтунов. И он не хотел, чтобы его собственным детям что-то угрожало – темные подвалы, подозрительные незнакомцы, вонючее дыхание их алчных слюнявых ртов, их грязные руки, их уродливые наколки, зараза, гнездящаяся в их сгнившем тюремном нутре. Он не хотел своим детям такого. Но его дети выросли, стали взрослыми. И он… как бы это сказать точнее – потерял к ним прежний интерес. Отцовство стало лишь бременем, неким общественным долгом, который надо было нести на своих плечах, чтобы его никто не смог заподозрить в…
Той размалеванной кукле – «тридцатилетке» по имени Ида он солгал в своем рассказе. Тринадцатилетняя потаскушка его не соблазняла. Не забиралась в его постель, не трогала, не ласкала, не щупала его своими жадными ладошками, горячими, как пухлые пирожки. Нет, он сделал все это в тот раз сам.
Было лето. Воздух был душный и влажный. Они были одни в доме. Марина Ивановна уехала в Москву по магазинам транжирить деньги на барахло. Домработницу – мать девочки вместе с мужем-садовником унесла нелегкая на рынок за провизией. А он писал заметки к своему выступлению на министерской коллегии в своем кабинете. Потом увидел на веранде Кристину… Она вернулась с речки, ее волосы были мокрыми, под ситцевым сарафанчиком угадывался еще влажный купальник. Он преградил ей путь в холле, когда она хотела прошмыгнуть в комнату для прислуги. Ее хрупкое детское запястье, на котором как клещи сомкнулись его пальцы… ОН был как пьяный тогда, ничего не соображал. В их доме на Николиной Горе имелся подвал, но…
Разве посмел бы он опуститься до такой смехотворной низости и так опошлить этот фантастический, этот незабываемый момент обладания… мгновение новизны… эйфории… слома границ… дегустации вкуса запретного плода…
У тринадцатилетних совершенно особенный аромат. Ударяет в голову, сводит с ума…
А как благоухают совсем зеленые яблоки?
Кристина плакала, даже ударила его… маленький острый кулачок – он стиснул его в своей ладони. Она вскрикнула от боли, когда он…
Зеленые яблоки покатились по ковру кабинета.
Он пригрозил ей, что убьет ее, если она скажет матери и отцу. А если смолчит, если подчинится, если будет навещать его в минуты домашнего одиночества, то он даст ей денег на модные сапоги на шпильке из магазина «Рандеву» и потом еще даст денег, подарит золотой кулончик в виде рака – ее знака Зодиака. Но она все равно не смолчала, призналась матери. Сказала, что он ее изнасиловал. И в его доме, в его жизни начался сущий ад. Жена Марина Ивановна сыграла в этом аду роль главной ведьмы и одновременно избавительницы от позора, мать Кристины – роль ведьмы-шантажистки и одновременно сводни, а он, Олег Ильич…
Не раз потом после этого «домашнего инцидента», сидя в своем служебном кабинете в департаменте или же в зале совещаний в министерстве, он вспоминал то, что испытал физически и морально, когда был с ней близок. Он смаковал эту картину и томился, и переживал, испытывая то приступы страха, то восторга. Но никогда – раскаяния или жалости – к ней, к тринадцатилетней.
Он вспоминал и другое – всю эту шумиху по поводу маньяков-педофилов, по поводу их розыска, изобличения и предания суду. Могло все это в один прекрасный день произойти и с ним? Мог ли он оказаться на их месте? По его внутреннему состоянию, по его желаниям, мечтам, по его взглядам на мир, а самое главное, по его действиям – вольным и невольным… нет, почти всегда вольным, осознанным – мог. И все покатилось бы в его жизни в пропасть. Уже тогда могло покатиться, когда мать Кристины пригрозила, что напишет заявление в прокуратуру, если он, Олег Ильич, им не заплатит.
Ей заплатила, заткнула деньгами как кляпом рот его жена Марина Ивановна. И с тех пор их прежняя семейная жизнь закончилась. Между ними не было ничего, кроме подозрений и вечных попреков – самой настоящей грызни, постоянного шпионства, прикрытого флером супружеского благополучия – для чужих, для посторонних.
Но на совещаниях и в приемной министра, когда приходилось подолгу ждать, Олег Ильич думал не о своем рухнувшем браке. Он вспоминал Кристину, вспоминал других. Размышлял о преимуществах и о разнице и приходил к выводу, что разница пола в столь юном возрасте не суть важна. Девчонка, мальчишка… Начав с девчонок, можно попробовать и с мальчишками, и это будет пикантно и ново. Главное, что сохранено преимущество, притягательнейшая приманка – возраст, трепетная нежность кожи, аромат волос, хрупкость членов – миниатюрные ступни, которые так и ложатся в вашу ладонь, как крохотные розовые лодочки, соблазнительные округлости и овалы, девственность, чистота…
