Татьяна Лисицына - Я не могу проиграть (СИ)

Татьяна Лисицына

ПРОЛОГ

Весеннее солнце заливает ярким светом наш московский, ничем непримечательный дворик, но в мои шесть лет окружающий мир кажется мне прекрасным. Мой дружок Вадик и я играем в салки. Я бегу со всех ног, его дыхание у меня за спиной, делаю над собой усилие, прибавляю скорость. Почти лечу, до сих пор к моей радости, — а у Вадика мне еще ни разу не удавалось выиграть, — он не может меня догнать. Вдруг, не заметив камня, я спотыкаюсь и падаю на асфальт. Воспользовавшись моим поражением, Вадик бьет меня ладошкой и с криком «осалил» отбегает в сторону. Мне больно вдвойне: и от разбитых в кровь коленок, и от проигрыша в такой важной игре, и больше всего от неожиданности. От обиды я уже готова зареветь, но вдруг передо мной возникает отец, до этого сидевший на скамейке и наблюдающий за нашей беготней. Он резко поднимает меня и ставит на ноги. Я вижу разорванные колготки, кровь на разбитых коленках и несносного Вадика, показывающего мне язык. Поднимаю полные слез глаза на папу, надеясь на сочувствие, но он спокойно говорит:

— Имя Виктория переводится как победа. Девочки с таким именем не имеют права плакать, они рождены, чтобы побеждать.

— Он никогда не догнал бы меня, если бы я не споткнулась, — уверенно говорю я, пиная камень ногой.

Соседка, проходящая мимо нас с дочерью, моей ровесницей, показывает ей на меня и говорит:

— Вот видишь, Ниночка, какая Вика умница: расшиблась и не плачет. А ты у меня все время ревешь!

— Значит, ей можно плакать, а мне нет? — неуверенно спрашиваю я папу.

Папа улыбается и берет меня за руку.

— Ты много раз будешь падать, но старайся не обращать внимания на разбитые коленки, а старайся победить.

Из его слов я понимаю лишь то, что сейчас я должна доказать, что бегаю быстрее, чем какой-то мальчишка.

— Давай еще раз наперегонки, — предлагаю я спрятавшемуся на всякий случай за деревом Вадику. — Тот раз не считается, я споткнулась.

Он ухмыляется и смотрит на мои разбитые коленки.

— Мне ну нисколечко не больно! Давай! Или… ты боишься?

— Я боюсь?! Ладно, — соглашается Вадик. — Давай до того дерева. Раз, два, три, — считает он, и мы несемся вперед. Сначала он обгоняет меня, но я должна выиграть, кровь стучит в висках, ветер бьет в лицо, но я первой касаюсь дерева.

— Папа, папа, ты видел?! Я победила, — кричу я на весь двор от радости, замечая, как посрамленный Вадик ретируется со двора, а Ниночка смотрит на меня с завистью и восхищением.

Возможно тогда я не полностью поняла, что пытался сказать мне отец, но тот восторг от детской победы я запомнила на всю жизнь, и с тех пор всегда стараюсь выиграть, и для меня безразлично, идет ли речь о чем-то важном или просто об игре в карты.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Отречение

Глава 1

Мое детство можно назвать счастливым. Я выросла в дружной семье: мои родители, как мне тогда казалось, любили друг друга и баловали меня. Мне было позволено все или почти все в разумных пределах. Моя жизнь не была насыщена запретами вроде «не ходи туда» и «не делай этого», и я никогда не испытывала страха перед наказанием. У нас дома всегда было весело и моим друзьям нравилось приходить к нам в гости.

Я родилась и выросла в Москве. Мы жили на седьмом этаже старинного дома по Новодевичьему проезду. Из окон нашей четырехкомнатной квартиры открывался чудесный вид на Новодевичий монастырь и озеро.

Моя мама — известная пианистка, ей я обязана своим пониманием чудесного мира классической музыки. Мое детство прошло под музыку замечательных композиторов: Баха и Бетховена, Чайковского и Шопена; мне повезло, я могла слушать их часами, когда мама готовилась к концертам. Огромный черный рояль стоял в просторной гостиной, и я любила, устроившись в кресле, наблюдать, как мамины изящные руки порхают над клавишами, унося меня в мир грез, где я была самой лучшей, самой смелой и самой красивой.

Профессию отца я назвала бы экзотической. Ученый-зоолог, он не вылезал из командировок, изучая мир диких животных. Когда он был в отъезде, я ужасно скучала по нему и с нетерпением ожидала его рассказов.

Папа относился к маме, как к королеве, и это, конечно, ей льстило. Да и держалась она, как важная особа, начиная от поворота головы и царственной осанки до полного нежелания обременять себя хозяйственными делами. Когда папа уезжал — а он был прекрасным кулинаром — к нам приходила соседка, которая готовила и убирала. Но я не любила ее стряпню, поэтому рано начала экспериментировать у плиты сама. А мама, сидя на табурете с прямой спиной и легкой улыбкой, ела мои подгоревшие — я все время «висела» на телефоне, — слишком острые — любила экспериментировать с экзотическими специями, — кулинарные художества. Надо отдать маме должное, она ни разу не скривилась и всегда хвалила меня.

Отец считал меня способной, был уверен, что меня ждет прекрасное будущее и всячески поддерживал мою самостоятельность. Он учил меня думать, искать нестандартные решения. Мы вместе занимались спортом, плавали, он научил меня водить машину и мотоцикл. Отец всегда говорил, что трудно предугадать, какие навыки и умения пригодятся в жизни, и поэтому призывал меня учиться всему. Он был для меня неоспоримым авторитетом, сам постоянно что-то изучал, читал, посещал всевозможные лекции и выписывал множество журналов. Папа говорил и читал на пяти языках, четыре из которых он выучил самостоятельно. Я с раннего детства занималась во всевозможных кружках и студиях: фигурное катание, бальные танцы, курсы скорочтения и французского языка. Так что моя жизнь была интересной и насыщенной.

Во дворе у нас была замечательная компания: пять девочек и трое мальчишек, так что при первой возможности я убегала гулять. В какие только игры мы ни играли — вышибалы, салки, классики.

Позже, лет в четырнадцать-пятнадцать, мы начали играть в «любовь». Ольга, моя лучшая подружка, и я гордо отправлялись на прогулку, где нас поджидали те же мальчики, с которыми мы пару лет назад еще играли в казаки-разбойники и их старшие братья. С кем только я не крутила романы, отвергая одноклассников, предпочитала встречаться с ребятами постарше. Какое удовольствие мне доставляло мучить их, ставить на колени за малейшую провинность и расстраивать из-за пустяков. Особенно мне нравился момент расставания. Я надевала красивое платье, делала взрослую прическу и макияж, и когда мой кавалер, говорил, что я особенно великолепна, объявляла, что это наш последний вечер. Конечно поклонник, ошарашенный от моей жестокости — бедняга вообразил, что я разоделась ради того, чтобы ему понравиться — умолял не покидать его, но я, входя в роль непреклонной девушки, гордо покидала его, предвкушая огромное удовольствие от того, что расскажу об этом подружкам и услышу завистливое: «Ты меняешь парней, как перчатки».

Глава 2

В тот день — по-весеннему теплый и солнечный — я медленно возвращалась домой из школы. От нехорошего предчувствия сердце тоскливо сжималось. В кустах весело чирикали живые взъерошенные воробьи, на асфальте перед домом две девочки в белых гольфах играли в классики. Пожалев о том, что выросла из детских забав, я поднялась пешком на седьмой этаж и нажала кнопку звонка. Дверь открыла мама. Против обыкновения, она встретила меня без улыбки, словно чужую.

— Ты как раз вовремя, — сказала она, не глядя мне в глаза, — Нам нужно поговорить.

Бросив в угол школьную потрепанную сумку, я прошлепала вслед за ней на кухню. На своем месте у окна сидел папа, показавшийся мне каким-то грустным.

— Привет! — я чмокнула его в щеку.

— Мама должна тебе кое-что рассказать, а я пойду, пройдусь, чтобы вам не мешать, — быстро сказал он, тоже пряча глаза.

Я опустилась на краешек табуретки.

— Тебе не нужно уходить, — сказала мама. — Вика уже взрослая и будет лучше, если мы вместе все обсудим.

— Мы вместе обсудим?! — повторил он. — Ты не понимаешь, что нас, — он сделал ударение на этом слове и горько усмехнулся, — Нас больше нет.

Я ничего не понимала: это определенно были не мои родители, что-то изменилось, пока я была в школе.

— Мама! Папа! Что происходит? — я беспомощно переводила взгляд с одного на другого, но они не обращали внимания на меня.

— Имей мужество рассказать о том, что ты сделала с нами и о своей великой любви, — поморщился отец, вскакивая со стула. — Только не надейся, что она тебя поймет.

Хлопнула входная дверь, мы остались вдвоем. Какое-то время я молчала, потрясенная и убитая.

— Куда он ушел? — в конце концов спросила я, потому что мама по-прежнему молчала.