Мариша Пессл - Ночное кино

Паранойя одолела. Бывает.

– Я как раз говорила Хопперу, – сообщила Нора, когда я подсел к ней под окно. – Я нашла чек у Сандры в мусорке.

Хоппер рассмотрел желтую бумажку и с сомнением протянул мне.

Рукописный чек из тату-салона «Восставший дракон» на Западной Четырнадцатой улице, 51. Кто-то – надо полагать, Александра, хотя имя не указано, – 5 октября 2011 года в 20:21 заплатил $363,24 наличными за татуировку «Американский флаг / портрет». Из документов судмедэкспертизы я знал, что татуировка у Александры на правой ступне была сделана раньше. Большая загадка, что за «американский флаг / портрет» такой.

– Съездим завтра, – сказал я. – Покажем фото, – может, ее опознают.

– И кого-то надо спросить, что за круги она выложила под кроватью, – сказала Нора, кусая тост с авокадо.

– Не факт, что это она выложила, – возразил Хоппер. – Любой придурок мог.

– Согласен, – сказал я. – Домовладелица подслушивала – насчет ключа вполне могла соврать. И два мужика, которых Иона видела под дверью. Может, Александра пряталась – не исключено, что от родных. Зачем еще ей снимать комнату под псевдонимом и менять замки?

– Впечатление такое, будто Сандры было две, – задумчиво произнесла Нора.

– В смысле? – спросил я.

Она воткнула вилку в кускусную башню на тарелке.

– Есть пианистка. Бесстрашная и безудержная женщина. Знакомая Хоппера из «Шести озер». И есть другая, про которую все говорят. Существо со сверхъестественными наклонностями.

– Со сверхъестественными наклонностями, – повторил я.

Нора серьезно кивнула:

– То, что Гвадалупе говорила. Что Сандра «меченая». – Она перевела взгляд на Хоппера. – Мы в судмедэкспертизе и правда видели у нее черную точку в левом глазу. И как она манипулировала Морганом Деволлем, не говоря ни слова. Гипнотизировала его. И еще Питер из «Клавирхауса». Сказал, что она двигалась как зверь.

– Ее насильно сдали в психушку, – сказал Хоппер, сползая по креслу. – Кто его знает, чем ее там пичкали? Я видел, как люди сидели на колесах и пытались слезть. Сами не врубались, что делают.

– И я кое-что заметила, – прибавила Нора, понизив голос. – Сандра как-то странно интересовалась детьми.

Ты смотри-ка – глазастая. Этот мотив я заметил и сам.

– Она читала дочери Моргана Деволля на ночь, – продолжала Нора. – И сидела с племянником домовладелицы. Если она приехала в город встречаться с кем-то в «Уолдорфе» – а теперь еще и в ночном клубе, – зачем бы ей время тратить?

– Может, детей любила, – сказал Хоппер.

– Всего несколько дней, а она с ними общалась плотно. Помните, Морган Деволль куклу из бассейна вытащил? Он сказал, кукла потерялась несколько недель назад.

– И? – спросил Хоппер.

– Это примерно когда Сандра была у него дома.

– Ты считаешь, куклу утопила она?

– Может быть. Зачем она грязью круги под кроватью рисовала? И корни пихала за косяк?

– Мы ведь уже поняли, что это, видимо, не она! – рявкнул Хоппер. Две фотомодели за соседним столиком умолкли и уставились на него; он подался к нам и тоже понизил голос: – Я понимаю, тебе в кайф думать, что Сандра – ведьма из Блэр, зелья варила из щенячьих хвостов, младенческих пальчиков или еще какой херни. Но это бред. Во всем виновата ее семья. Вот они – психи, они ее в «Брайарвуд» сдали. Она хотела от них сбежать. Может, потому и погибла. – Последнюю фразу он пробормотал себе под нос, смахнул челку с глаз и пырнул запеченное яйцо, в раздражении растеряв аппетит.

Нора стрельнула в меня глазами, ничего не сказала и продолжила есть. Я тоже молчал. Ее замечание – «Сандра как-то странно интересовалась детьми» – напомнило мне анонима пятилетней давности. «Он что-то делает с детьми», – сказал этот «Джон», и его реплика так с тех пор меня и преследовала.

Что это значит? Что вся семья повернута на детях? Или, по крайней мере, отец и дочь? Почему?

Едва вопрос был задан, разум машинально выдал страшнейшие из возможных версий. Эта дихотомия – важнейший мотив творчества Кордовы: взрослое зло, детская чистота, столкновение двух зарядов. «Где-то в пустой комнате», «Тиски для пальцев», «Наследие», «Дитя любви» – так или иначе это есть везде, хотя в «Дышать с королями» Кордова перевернул уравнение с ног на голову, наделив порочностью ребенка, а безгрешностью – взрослых. В «Дитяти любви» Марлоу Хьюз произносит одну реплику – аллюзию на Уильяма Блейка:

«Удави лучше дитя в колыбели, но не издевайся над ним, взращивая чудовище»[46].

Я припомнил Мелли, дочь Моргана Деволля, – как она неслышно кралась за мной по дороге, тянула руку, в кулачке сжимая что-то черное.

Может, я неверно понял? Может, это она просила о помощи, умоляла не уходить? Хорошо, что я рассказал Шерон о мальчике на Генри-стрит. Изучив ситуацию поглубже, я бы без колебаний сообщил и о детях Деволлей. Мысль эта так разбередила меня, что я тут же отправил Синтии эсэмэску: извинился за перемену планов, сказал, что очень жду Сэм на следующие выходные, когда Синтия уедет в Санта-Барбару.

– Этот мужик уже третий раз проходит мимо и на нас смотрит, – отметил Хоппер, глядя в окно.

Я обернулся. Тот же самый мужик – высокий, темноволосый, черная кожаная куртка. И стоит примерно там же.

– Он за мной следил, когда я выходил позвонить, – сказал я.

Хоппер выпрыгнул из-за стола, толкнув официантку, которая чуть не уронила полный поднос, и ринулся на улицу. Увидев его, мужик нырнул за угол. Я вскочил и кинулся за ними.

Прямо по разделительной Хоппер успел одолеть полквартала. Я догнал его на углу Лафайетт.

– Только что уехал! – заорал он, тыча пальцем в такси, катившее к Хьюстон-стрит, ступил в поток машин и замахал, пытаясь поймать другое, а я кинулся за первым.

Вдалеке на перекрестке светофор переключился на желтый, и такси, вырулив на среднюю полосу, газануло. Пролетит на желтый – и привет. Но оно резко затормозило и остановилось на красный.

У меня считаные секунды. Петляя между машинами, я кинулся к такси с правого фланга. Темный силуэт на заднем сиденье глядел через плечо – надо думать, искал в потоке Хоппера. Я подергал дверцу.

Он в испуге развернулся, но едва сообразил, что дверца заперта, потрясение сменилось хладнокровием. На кого-то он был смутно похож.

– Вы кто такой? – заорал я. – Что вам надо?

Он потряс головой и пожал плечами, будто не понимал, кто такой я. Может, не то такси? Оно поползло вперед, лицо мужика скользнуло в тень. Потом включился зеленый, и такси метнулось через Хьюстон-стрит, а вокруг меня, вихляя, загудели машины.

Когда такси отъезжало, на свету показалась левая рука мужика.

У него не хватало трех пальцев.

В «Житане» я поведал Хопперу и Норе, что произошло – что за нами почти наверняка следил Тео Кордова.

– Это все меняет, – сказал я. – Семья пронюхала – теперь исходим из того, что за каждым нашим шагом следят.

Они восприняли эту весть с сумрачным смирением. Хоппер тотчас бросил на стол смятые купюры и отчалил на зов очередной эсэмэски, а мы с Норой направились домой. Она легла спать, а я налил себе «Макаллана» и поискал в интернете «Тео Кордову».

«Гугл. Картинки» выдал мне минимум тысячу результатов – сплошные кинокадры Кордовы. Тео играл в эпизодах «Ночами все птицы черны» и «Щели в окне», однако большинство картинок – первая сцена из «Подожди меня здесь», где он полуголым выбегает на дорогу.

Чем пристальнее я вглядывался, тем сильнее убеждался, что в такси видел его – тот же длинный тонкий нос, те же бледно-карие глаза. Я поискал в своих заметках дату его рождения: больница Святого Петра в Олбени, 12 марта 1977 года – значит, сейчас ему тридцать четыре.

На «Черной доске» про Тео нашлось мало нового. В мире Кордовы сын его приходил на ум лишь запоздало и случайно. Согласно одному источнику, последние одиннадцать лет Тео жил в полной безвестности в сельском районе Индианы, работал дизайнером ландшафтов и поменял фамилию на Джонсон.

Я еще полистал «Доску», и на меня снизошло озарение. В разделе «Говори с незнакомцами» я повесил простенький пост: мол, помогите, надо найти и без лишнего шума попасть в загадочный клуб на Лонг-Айленде, название французское, «находится в бывшем СИЗО или заброшенной тюрьме».

Затем я усыпил компьютер и отправился в постель.

Я вымотался, но заснуть не мог. Грызло ощущение, что он по-прежнему где-то бродит, следит за мной.

Тео Кордова. Ощущение было до того острое, что я выбрался из постели, отдернул штору и выглянул в окно. Однако Перри-стрит пребывала тиха и мрачна, на ней толпились тени и ничто не шевелилось – только деревья вздрагивали от слабых заморозков. Я превращаюсь в психованного параноика прямиком из Достоевского.