Нора Робертс - Ложь во спасение
Она посмотрела на облака, наползающие через вершины холмов. Можно будет даже взять девочку в поход с ночевкой. Поставить палатку, показать ей, какое это блаженство – провести погожую, безоблачную ночь под звездами и послушать истории у костра.
Вот ее подлинное достояние. Годы переездов с места на место, жизнь в Атланте и Филадельфии – все это был совсем другой мир. Даже если Кэлли изберет для себя какой-то из тех миров – или что-то совершенно иное, – ее корни всегда будут здесь, к ним она всегда сможет вернуться.
В Ридже у нее всегда будет семья. И родной дом, где ее ждут.
Услышав машину, Шелби обернулась и охватила взором лежащий на склонах холмов городок. И хотя она понимала, что ее ждет еще одна трудная исповедь, она улыбнулась при виде паркующейся рядом с ней Эммы-Кейт.
– Я уж и забыла, какая тут красота. Именно в этом месте, когда с одной стороны город, а с другой – тропа, и ты можешь выбрать, куда двинуться, а потом отправиться в путь.
– Когда Мэтт впервые приехал сюда со мной, мы с ним прошагали до самой пещеры Свитуотер. Хотелось посмотреть, из какого он теста.
– Новички на этом маршруте обычно ломаются. А он как?
– Ну, он же до сих пор со мной, как видишь. А у тебя, я вижу, все те же походные ботинки?
– Они разношенные – самое то.
– Ты так всегда говорила. Я свои в прошлом году наконец поменяла на новые. Я стараюсь пару раз в неделю выбираться на такую прогулку. Мэтт записался в тренажерку в Гэтлинберге – он любит поднимать тяжести и крутить педали. Мечтает основать в Ридже собственный фитнес-центр, тогда не придется никуда ездить. А я предпочитаю пройтись по лесу. Ну, может, время от времени сходить на йогу – у твоей бабушки в салоне по субботам бывают такие тренировки. В дневном спа.
– Она мне не рассказывала.
– У нее там много чего происходит. А нам с тобой пора двигаться, если хотим до самой Панорамы дойти.
– Это было наше любимое место, где мы болтали о мальчиках, родителях и вообще обо всем, что нас волновало.
– Мы и сейчас этим занимаемся, да? – спросила Эмма-Кейт, ступая на тропу.
– В каком-то смысле. С родными я, можно сказать, все выяснила. А ты для меня всегда была как родная, так что теперь я намерена все выложить и тебе тоже.
– Ты что, от правосудия скрываешься?
Шелби со смехом взяла подругу за руку.
– От правосудия – нет. Но у меня такое чувство, что я много лет бегала от всего остального. А теперь перестала.
– Рада это слышать.
– Кое-что я тебе уже рассказала. Теперь расскажу все остальное. Это началось после смерти Ричарда. Нет, началось-то оно раньше, но обрушилось на меня, только когда его не стало.
Шелби поведала то, о чем умолчала в прошлый раз, делая отступления, когда Эмма-Кейт задавала вопросы.
Тропа пошла в гору круче, стала виться меж кустов и камней, отчего ноги у Шелби по-хорошему заныли. В ветвях только-только распускающегося белыми цветами кизильника мелькнула роскошным оперением синешейка.
По мере подъема воздух делался все холоднее, но она слегка вспотела от физической нагрузки, и ей было хорошо.
Она обнаружила, что признаваться в грехах легче здесь, на природе, где ее слова разносятся по горам.
– Начать с того, что я как-то не привыкла, что кто-то из моих знакомых имеет долги на миллионы долларов, – заметила Эмма-Кейт. – И вообще, это же не твои долги, Шелби!
– Я подписывала закладные бумаги на дом. По крайней мере, я так думаю.
– Думаешь?
– Я не помню, что подписывала какую-то закладную, но он ведь знаешь как делал? Сунет мне под нос бумажку и говорит: «Вот здесь подпись поставь, это только формальность». Думаю, в половине случаев он вообще за меня сам расписывался. Наверное, я могла бы выбраться из всего этого, опровергнув свою причастность в суде или просто объявив себя банкротом. Когда продастся дом – а он продастся, – долгов заметно поубавится. А пока этого не случилось, я их гашу по мере сил.
– Шмотки распродаешь?
– За шмотки я уже получила пятнадцать тысяч – не считая ненадеванной шубы, которую я вместе со всеми ярлыками и бирками отнесла обратно в магазин. А когда продадут все вещи, получу еще столько же. У Ричарда была уйма костюмов, да и у меня полно вещей, которые я не носила. Эмма-Кейт, это был совсем другой мир!
– Но ведь кольцо оказалось поддельным!
– Думаю, Ричард не видел смысла надевать мне на палец настоящий бриллиант. Он меня никогда не любил, я теперь это вижу. Я была для него полезной. Пока я не до конца разобралась, в чем именно, но наверняка он меня как-то использовал.
– И ты нашла его депозитную ячейку. Это кажется невероятным.
Оглядываясь назад, Шелби и сама понимала, что сражалась с ветряными мельницами.
– Я задалась целью. Ты же знаешь, как это бывает.
– Я знаю, какой бываешь ты, когда ставишь перед собой цель. – Солнце немного переместилось, и Эмма-Кейт поправила козырек бейсболки. – Столько денег! И с его другими именами тоже ничего не понятно.
– Эти деньги добыть легальным путем он явно не мог. У меня были на их счет сомнения, но я же их не украла, не выманила ни у кого обманным путем, а у меня на руках Кэлли. Если когда-нибудь придется их возвращать, буду решать этот вопрос. Пока что я какую-то сумму положила в банк. Вот немного разгребу свои проблемы – и можно будет пустить их на покупку домика.
– А что с этим частным детективом?
– Он со мной зря теряет время. Думаю, он бы и сам до этого додумался, но Форрест его уже убедил.
– Форрест убеждать умеет.
– Он на меня все еще злится. Немного, но злится. Ты тоже?
– Мне трудно на тебя злиться, я же тебя люблю.
Какое-то время они шли молча по знакомой с детства тропе.
– А что, мебель действительно была такая безобразная?
Интерес подруги к таким подробностям развеселил Шелби. Она рассмеялась.
– Это еще слабо сказано! Надо было мне ее сфотографировать. Тяжелая, помпезная, темная. Какая-то угловатая. Я в этом доме всегда чувствовала себя гостьей, а не хозяйкой. Не могла дождаться, когда оттуда уеду. Представляешь, Эмма-Кейт, он даже первый взнос не внес! К моменту его гибели банк успел направить нам несколько уведомлений, но я их в глаза не видела.
Она замолчала и открыла бутылку с водой.
– Я так и не знаю, кто он был на самом деле. Даже имени его толком не знаю! Не знаю, чем он занимался, на чем делал деньги. Знаю только, что все это было насквозь фальшивым – и наш брак, и жизнь, которую мы вели.
У Панорамы Шелби остановилась, чувствуя, как у нее восторженно зашлось сердце.
– Вот где настоящее!
Отсюда открывался вид на многие мили вокруг. На зеленые холмы и лощины, на долины, окруженные горами – такими же хрупкими, как ее старый чайный сервиз. И плывущие в облаках, поросшие травой вершины, исполненные величия и тайны.
День клонился к вечеру, и свет сделался мягче. Она подумала о том, как все это выглядит на закате, когда эти горы и долины залиты золотом, а потом горы делаются пепельными с маленькими всполохами огня, будто потухший гигантский костер.
– И еще я теперь понимаю, что я все это принимала как должное. Все. Но больше этого не повторится.
Они сидели на голой скале, как делали тысячу раз много лет назад. Эмма-Кейт вынула из кармана пакетик подсолнечных семечек.
– А раньше это были мишки «Гамми», – заметила Шелби.
– Раньше мы были детьми. Вообще-то я бы и сейчас от мишек не отказалась, – решила Эмма-Кейт.
Шелби улыбнулась, открыла свой рюкзак и достала пакетик.
– Я иногда покупаю их для Кэлли. И всякий раз, открывая пакет, думаю о тебе.
– Кстати, о мишках. – Эмма-Кейт открыла пакетик и достала несколько мармеладок. – Знаешь, родные наверняка помогли бы тебе выпутаться из долгов. И я бы тоже, – добавила она, не дав Шелби возразить.
– Спасибо! Приятно видеть, что ты все понимаешь. Здесь я заживу настоящей жизнью. Я это точно знаю. Может быть, и надо было уехать, чтобы потом вернуться и увидеть, что для меня настоящая жизнь, а что – нет.
– И в итоге ты будешь зарабатывать себе на хлеб пением.
– А это – главная вишенка на торте. Слушай, а мне понравился этот Деррик.
– Он везунчик. А лицо какое!
– Красавчик, что и говорить.
– Фигура еще лучше! – хором закончили они и расхохотались до колик в животе.
– И вот мы тут сидим. – Шелби вздохнула и обвела взором зеленые просторы. – В точности как сидели когда-то. И, как когда-то, говорим о мальчиках.
– Эту головоломку нам в жизни не разгадать.
– Но о ней стоит говорить и говорить. И обе мы занимаемся тем, что мы любим – точнее, ты занимаешься, а я собираюсь заняться. Эмма-Кейт Эддисон. Медицинская сестра. Ты довольна?
– Да. По-настоящему довольна. Черт возьми, сколько же я пахала, чтобы получить право так называться! Никогда в жизни так усердно не трудилась. Я мечтала работать в большой клинике. И работала. И мне это нравилось. Мне это очень нравилось.
