Майкл Грубер - Ночь Ягуара
— Ладно, — пробормотал Паз, — пятерка и четвертак. Бери.
Он вручил жрецу банкноту и монету. Ортис завернул монетку в банкноту мудреным, похожим на оригами, способом, порылся в шкатулке на столе, извлек оттуда цепочку из фрагментов черепашьего панциря, скрепленных латунными звеньями, а также самые заурядные, какими торгуют на каждом углу, блокнот и карандаш. Откуда-то из памяти выплыло слово «опеле». Слово знакомое, и черепаховую цепочку Паз раньше видел, но не сам ритуал в действии.
Ортис прикоснулся завернутыми в банкноту монетами к центру опеле, потом прижал их ко лбу, груди, рукам и плечам Паза, проделал то же самое с Амелией, положил деньги в шкатулку, несколько минут монотонно бубнил заклинания, приподнял цепочку и с легким звоном опустил ее на стол.
Затем бабалаво внимательно изучил линию скорлупок, отмечая, какие упали вверх выпуклой стороной, а какие — вогнутой. Паз знал — это способ, которым Ифа говорит с людьми.
На вырванном из блокнота листке бумаги Ортис делал карандашные пометки: вертикальными черточками отмечал скорлупки, упавшие выпуклой стороной, кружками — вогнутой. Получилось две колонки из четырех отметин. Он изучил их, нахмурился, взглянул на Паза, нахмурился еще больше, посмотрел на Амелию, тихонько хмыкнул и неожиданно спросил Паза, есть ли у него собака.
— Собака? Нет, собаки у нас нет. У нас есть кошка.
Ортис покачал головой.
— Нет, это должна быть большая собака или… что-то похожее. Может, у соседей есть подобное животное?
— Есть пудель, через дом. А почему ты спрашиваешь об этом?
— Потому что… хм, это очень странно, очень странно. Я проделываю это на протяжении сорока лет и не припомню, чтобы ориша посылал такой знак. Ты ведь знаешь, этот обряд родился в Африке, и в нем сохраняются знаки, указывающие на то, что случается там, а у нас нет. Ну, например, наши посевы не поедает саранча, мы не вымениваем жен на коров. Очень странно.
Он уставился на опеле, словно надеялся, что тот примет другую форму.
— Но в этом замешана собака? — уточнил Паз.
— Не совсем. Но что еще это может быть? Здесь у нас нет львов. Львы не уносят наших детей здесь, в Америке. Однако знаки говорят буквально следующее: «Самого старшего ребенка уносит лев». Таково точное прочтение.
— Ты можешь проделать это еще раз? — спросил Паз, а в животе вдруг возник ледяной ком, и он непроизвольно схватил дочь за руку.
Но Ортис покачал головой:
— Нет, мы не можем так насмехаться над ориша. Что дано, то дано. Но это и впрямь великая загадка. Мне придется помолиться об этом и сделать жертвоприношение. О, и есть еще одна странность. Требуется жертвоприношение.
— Ты имеешь в виду животное, верно?
— Нет, оракул говорит о человеческом жертвоприношении, но это не определенно. Буквально строка гласит: «Кто так отважен, чтобы пожертвовать самым близким». Вообще, такие знаки принято истолковывать как духовное жертвоприношение, очищение, но мне за сорок лет не выпадало ничего подобного. Есть очень много цифр, не только двести пятьдесят шесть из одного броска, как ты видишь, причем их значение различается еще и в зависимости от дня и времени года. Это знают даже не все бабалаво. Возвращайся, поговорим еще, и да дарует нам тогда Орунимила больше света.
Они втроем вышли из комнаты, и тут же на освободившееся место прошла пожилая женщина. Образовалась длинная, словно у театрального туалета, очередь: люди переговаривались по-испански в ожидании возможности узнать будущее. Паз почувствовал, как его страх вытесняется озлоблением, сметающим обрывки с таким трудом собранного им доверия. Отослав Амелию туда, где угощали тортом, он раздраженно обратился к матери:
— Ну и что все это означало?
— Ты, я вижу, разозлился.
— Конечно, я разозлился. Животные, поедающие детей? Человеческое жертвоприношение? Ты представляешь себе, каких трудов будет стоить уложить ее теперь в постель? Ей уже снились звери, которые хотят ее съесть.
Глаза его матери расширились.
— Что? Ей снятся такие сны? Почему ты мне не рассказал?
— Почему? Потому что это просто сны, мама. Всем детям в ее возрасте снятся кошмары, и все это… дурацкое колдовство этому не поможет. Впрочем, дурака, наверное, свалял и я, потому что привел ее сюда. Все это…
Он обвел рукой помещение, полное разбившихся на кучки последователей культа, и запнулся, ибо не нашел бранного слова, достаточно крепкого, чтобы выразить его отношение к происходящему.
— Ты ничего не понимаешь, — произнесла она с нехарактерным для нее спокойствием. — Тебе давно следовало пройти посвящение, но ты все отнекиваешься, и поэтому Орунимила не может говорить с тобой прямо.
Сама она разговаривала с ним как с ребенком, и это, как и ее спокойствие, разозлило настроившегося на ссору Паза еще больше.
— На сегодня с меня хватит, — сказал он.
Обычно такие заявления вызывали лишь бурю эмоций, но на сей раз его мать лишь кивнула:
— Как хочешь.
— До встречи, — буркнул он и повернулся, чтобы забрать Амелию.
Но той нигде не было видно.
Паз решительным шагом направился через комнаты, проталкиваясь сквозь становившуюся все теснее толпу. Было душно и влажно, что усугублялось запахом свечей и благовоний: его рубашка взмокла под мышками от пота, пот со лба затекал в глаза. Он окликал дочку по имени, спрашивал незнакомцев, не видели ли они маленькую девочку в розовой кофточке, джинсах, розовых кроссовках, но в ответ люди лишь участливо качали головой. Внутри него нарастал страх. Выбравшись из дома, он принялся рыскать по прилегающей территории. Свежий воздух освежил разгоряченное лицо, но Паз, даже не заметив этого, в состоянии, близком к неконтролируемой панике, бросился обратно в шум, толчею и духоту дома и нашел Амелию, которая мирно сидела на коленях у своей бабушки, вытирая с губ следы желтой и зеленой сахарной глазури.
— Папа, — похвасталась девочка, — мне достался кусок торта с написанным на нем именем Орунимила.
— Славно, — произнес Паз пересохшим ртом. — А где ты была? Я искал тебя повсюду.
— Я все время была здесь, с abuela.
Паз не мог встретиться с матерью взглядом, но готов был показать под присягой, что за последние десять минут заходил в эту самую комнату четыре раза и там не было ни Маргариты Паз, ни ее маленькой внучки.
Паз, как бесшабашный и безответственный отец, каким всегда и являлся, усадил Амелию в «вольво» рядом с собой. Жена всегда сажала ее на заднее сиденье для большей безопасности, но Паз, как бывший коп, видел куда больше разбившихся машин, чем она, и это сделало его фаталистом. А еще ему нравилось, когда она сидит рядом с ним. Он сам провел годы, сидя на переднем сиденье старого «форда»-пикапа, лишенного не только подушек, но и ремней безопасности, зато изобиловавшего всякого рода твердыми выступами, острыми металлическими углами и прочим, способным вмиг истерзать несчастное дитя. Ничего подобного, однако, не произошло, а поездки с матерью в столь смертоносных условиях так и остались в числе самых ярких воспоминаний его детства.
Сейчас он вел машину в затуманенном сознании, держа направление более или менее точно на юг, в направлении дома, но, доехав до поворота на Южный Майами, проехал мимо и направился дальше по автостраде Дикси. Я могу ехать дальше, думал он, до самых рифов, до Западного Рифа, где кончается дорога. Можно взять лодку и надувной круг и понырять за раковинами, чтобы Амелия, оставаясь на поверхности, отдавала указания. И вообще, он мог бы открыть на побережье маленькую лавчонку, продавать туристам раковины, пить много рома и предоставить Амелии заботиться о нем. Это такой образ жизни. Он знал парней, которые его вели, и они казались вполне счастливыми, пока не посадили печень. Дурацкие мысли, лучше бы им выветриться вместе с пивом.
Остановился он у заправки к северу от Перрин, там, где кончаются пригороды Майами и начинается сельская местность. Это подчеркивали торчащие у парковки вызывающе убогие торговые павильоны из шершавого белого бетона.
— Можно мне шоколадку? — спросила Амелия.
— Нет, иначе твоя мама меня убьет. Я возьму тебе пакет сока. Сиди смирно и не трогай машину.
— Я умею водить машину, могу сама повести.
— Я уверен, но не сегодня, ладно?
Выйдя из машины, Паз зашел в местную лавчонку: там было холодно — кондиционер работал на полную мощность, — но в воздухе висел запах разогретых в микроволновой печи tacos. Купив упаковку из шести банок пива «Миллер» и пакет сока, он вернулся в машину, вскрыл банку и одним большим глотком выпил большую часть безвкусного, шипучего напитка.
— У этой леди клоунская прическа, — заявила Амелия.
Паз посмотрел в указанном направлении. «Эта леди», афроамериканка, кроме густой копны ярко-оранжевых волос являлась счастливой обладательницей крохотных, в обтяжку, атласных голубых шортов, босоножек на высоченных каблуках и красного топа, подчеркивавшего пышность ее колышущейся, как пудинг, груди. Тут же слонялись и другие девицы, одетые в том же духе. Они болтали с водителями грузовиков и целой оравой фермерских поденщиков, с виду похожих на мексиканцев. На глазах у Паза и Амелии девушка отошла в сторонку с крепким дальнобойщиком, из заднего кармана которого торчал бумажник, прикрепленный к поясу цепочкой.
