Джералд Керш - Ночь и город
Али, на котором были только фуфайка и тонкие брюки, своим могучим телом заполнял все пространство спортзала. Он громко кричал:
— Еще раз! Попробуй еще раз!
Его громадные руки напоминали крылья ветряной мельницы. Зигфрид Убийца, крупный длинноногий парень из Ланкашира, робко улыбался, пытаясь ухватить Али за шею. Но толстая шея турка, похожая на кряжистое бревно, поворачивалась с удивительным проворством.
— Э, я не могу, — сказал Зигфрид.
— Попробуй еще раз!
Руки Зигфрида взмахнули в пустоте: Али в очередной раз увернулся. Ланкаширец захихикал, Али испустил громоподобный рык и ударил его по голове. Ланкаширец упал как подкошенный. Поднявшись на ноги, он негодующе закричал:
— Эй, полегче!
— Полегче? Полегче? — Али погрозил ему кулаком. — Соберись! А ну соберись!
— Но я ведь только учусь.
— Ты должен душу свою вложить в это дело! Я заставлю тебя бороться через силу, преодолевая боль! Трус!
— Эй, попридержи-ка язык!
— Трус! И отец твой был трусом! А сам ты родился в притоне у черномазой шлюхи!
Зигфрид, рыча как зверь, прыгнул на шею Али. Али взревел от восторга. Несколько секунд они боролись — кулаки ланкаширца молотили по жирному животу Али. Али, снова взревев, швырнул его на мат. Зигфрид пронзительно вскрикнул:
— Ты мне руку сломаешь!
— Кончай с этой хренью, Али, — сказал Фабиан, — просто покажи ему пару приемов. Он еще возьмет свое.
Увидев Адама, Али отпустил Зигфрида Убийцу. Тяжело ступая по матам, он подошел к нему и протянул руку.
— Пришел, да?
— Вы что, знакомы? — спросил Фабиан.
— Мы встречались. Ну, Али, как жизнь?
— Хорошо. Так ты решил к нам присоединиться?
— Не знаю. Я пришел просто… просто проведать тебя, Али, а заодно взглянуть на спортзал.
— А ты борец? — спросил Фабиан.
— Едва ли — я немного занимался кетчем.
— Отлично! — воскликнул Фабиан. — Тогда слушай, я сделаю из тебя чемпиона мира!
— Не смешите меня.
— Слушай, зайди ко мне на минутку. — И Фабиан провел Адама в свой маленький синий кабинет. — Присядь. — Он показал на легкий стул, а сам плюхнулся во вращающееся директорское кресло за новым дубовым столом. На стене над его головой висели фотографии знаменитых борцов и чемпионов по боксу, сжимавших и бивших друг друга. Гакеншмидт с вызывающим видом выпячивал свою мощную грудь, грозя Джимми Уайлду; Джим Лондос презрительно выставил свое могучее, как бронированный фургон, плечо в сторону маленького Эрреры Крушителя Черепов; усатый Джордж ле Бланш бил неутомимой левой в корпус Ханса Штайнке, который хмурился над невзрачной головой и плечами Душителя Льюиса. Вся стена была оклеена фотографиями ничем не примечательных Джеков Шерри, обыкновенных Джеков Демпси, заурядных Джеков Джонсонов и неприметных Юсуфов, наряду с неизменным набором внушающих страх Тигров, Леопардов, Убийц, Мясников, Потрошителей, Пантер, Быков, Львов, Смерчей, Людей в Масках и Людей-Гор.
— Как тебя зовут? — спросил Фабиан.
— Адам.
— Ну так слушай, Адам. Ты ведь хочешь стать борцом, верно?
— По правде говоря, я не думал делать на этом карьеру. Может, только в качестве физической нагрузки…
— Что ж, достаточно и этого. А теперь слушай меня. Я могу сделать из тебя настоящего профи. Смекаешь? Я могу тебя натренировать. Ты будешь участвовать в поединках. Я объявлю твое имя в афишах. Я сделаю так, что ты прославишься. Все газеты у меня в кармане. Я вижу, ты силен как бык. Я, как только тебя увидел, сразу подумал: «Боже мой! У этого парня тело Адониса». Адонис — греческий борец, слыхал, наверное? Ясно? Соглашайся. У тебя здесь отлично пойдут дела. Я теперь тренирую ребят. У меня лучший в мире тренер — Али Ужасный Турок. У его ребят мышцы растут как на дрожжах. Он любого заморыша натаскает так, что тот сровняет с землей собор Святого Павла. Я щедро ему плачу. Пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы отбить его у Белинского. Он оказывает мне большую услугу, тренируя ребят. Как видишь, у меня есть деньжата, чтобы вложить в это дело. Понял? Так вот, слушай. Я собираюсь проводить борьбу по американским правилам. Здесь пахнет настоящими деньгами, ясно? Через два месяца ты будешь зарабатывать пятьдесят фунтов в неделю, а потом еще больше.
— Так в чем заключается ваше предложение?
— Мое предложение, приятель? Слушай меня внимательно. Ты подписываешь со мной контракт, по которому в течение четырех лет обязуешься работать на меня и ни на кого больше. Сначала, разумеется, у тебя будет символический заработок, символический, учти, чисто символический — что-то около двух фунтов в неделю. Но это только сначала, пока мы не подготовим тебя для настоящих денег. Понял? В конце концов, я вкладываю в тебя деньги: я тебя готовлю, тренирую, раскручиваю — словом, я тебя делаю. Это обойдется мне в кругленькую сумму, так что я не хочу рисковать, если ты вдруг решишь от меня уйти. Сам себя спроси: могу ли я рисковать?
— Нет. А что от меня требуется за два фунта в неделю?
— Просто будь в форме и учись бороться. Время от времени, когда я скажу, будешь бороться. Понял? А через два года у тебя начнутся настоящие поединки.
— Ага! Значит, через два года. И сколько же тогда я буду получать за поединок?
— Скажу тебе честно: я и сам толком не знаю. Но, скорее всего, не меньше пяти фунтов. Уж я за этим прослежу. Мы заключим дружеское соглашение — джентльменское соглашение, если ты понимаешь, о чем я.
— Понимаю.
— Я сделаю из тебя звезду суперкласса. Тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто фунтов в неделю… И это еще не предел. А позже, когда мы поедем в Америку на чемпионат… Черт бы меня побрал, сам посуди, какой-нибудь янки гребет за один поединок десятки тысяч долларов! Он живет как персидский шах. Женщины ради него готовы на все. Тебе лишь нужно подписать контракт. И то чисто символически, понял? Символически. В нем только написано, что я плачу тебе два фунта в неделю и ты борешься, когда я тебе скажу, тогда как на самом деле я делаю из тебя чемпиона. Ясно?
— Что ж, спасибо, что вы мне обо всем этом так подробно рассказали.
— Так я даю тебе бланк контракта?
— Не стоит.
— Подумай над моим предложением. Ты будешь полным кретином, если откажешься.
— Хорошо, я подумаю.
Фабиан вскочил с кресла:
— Слушай. Ты парень с мозгами. Вот что я тебе скажу. Борьба — это классный вид спорта, никто с этим не спорит. Но, черт побери, кому она сейчас нужна? Борьба устарела, она вся в прошлом. Понял? Публике нужно шоу. Она требует зрелищ, болевых приемов, морей крови и всякого такого… Они идиоты, спору нет. Но мы-то умные. Мы даем им то, за что они будут платить. Ты знаешь, что борьба — это чушь собачья. Я знаю, что борьба — это чушь собачья. Они и сами это прекрасно знают, но, несмотря на это, ловят кайф от нее. Что же мне остается в таком случае делать? Я говорю себе: «Эти идиоты ходят на борьбу как в кино. Они знают, что там все не по-настоящему. Они знают, что на самом деле Черный Душитель не бьется с Легсом Махогани, точно так же как Кларк Гейбл не женится на Джин Харлоу в кинофильмах. Им нравится, когда их надувают.» Понял, Адам? Публика — это сборище кретинов, ничтожных кретинов. Так будем надувать их! Они обожают иллюзии. Такова жизнь… Эй! Черт! А неплохая идея для песни! — И Фабиан запел на мотив «Сегодня у моей мамы день рождения»: «Это только иллюзия; такова наша жизнь…» — Слушай меня внимательно, Адам. Если побудешь здесь еще немного, ты поймешь, что я имел в виду. Смекаешь? Выйдем на минутку из кабинета. Душитель и Махогани как раз сейчас отрабатывают сценарий поединка.
Адам молча последовал за ним в спортзал.
У Душителя была потрясающая спина — гладкая и черная, как уголь; его мускулы ходуном ходили под кожей. Разве что таран смог бы сбить с ног этого гиганта, сокрушив сверкающую броню его грудных мышц или ударив в живот, похожий на кусок рифленого железа. Когда он повернул голову, на шее вздулись жилы, напоминающие пучок стальных проводов, и Адам увидел его лицо. Поддерживаемая мощной шеей и широкими, как дверной проем, плечами, его голова казалась маленькой и особенно жуткой. У него были челюсти питекантропа, а лоб практически отсутствовал. В довершение всего его глаза были пусты и безжизненны, словно два кусочка слюды на черном перламутре.
«Кусок мяса», — подумал Адам.
Легс Махогани тоже оказался крупным мужчиной, но его цилиндрический торс не был ничем примечателен, разве что подвижной гибкой мускулатурой — мускулатурой настоящего борца, которую можно увидеть на фотографиях Мадрали, Ребера или Поджелло. В сорок лет его нос все еще оставался целым, хотя уши были настолько истерзаны, что напоминали наросты на деревьях. Волосы цвета пакли были коротко острижены, а грудь и руки покрыты седоватой порослью. (Для борца своего рода трагедия, когда волосы на его груди начинают седеть.) Он говорил, цедя слова сквозь зубы:
