Кристофер Эйтс - Черный мел
Я брожу по квартире в состоянии крайнего беспокойства. Эмилия или Дэ? Дэ или Эмилия? Валяюсь на кровати, сижу за столом, стою перед окном. Ничего не приходит в голову. Тогда надеваю кроссовки.
Я бесцельно бреду куда-то, мысли в голове путаются. Пытаюсь вспомнить какие-то приметы, по которым я сумел бы ее опознать. Эмилия или Дэ? Дэ или Эмилия? Моя система меня подвела. Или, может, я подвел свою систему? Долго стою в аптеке и смотрю на полки с сигаретами. Захожу в винный магазин и перебираю бутылки виски. А потом я замираю перед витриной магазина женской одежды и разглядываю одетые манекены. В голову ничего не приходит.
Вечером я неожиданно для себя оказываюсь в парке. Тогда-то все и начинается.
Кто-то окликает: «Эй! Эй, ты!» Голос все ближе. Поднимаю голову и вижу какого-то молодого человека, он злобно смотрит на меня и быстрым шагом движется навстречу. Подходит ко мне, толкает в плечо и орет: «Эй, придурок, гони двадцатку! Ты мне двадцать баксов должен!» Я смотрю на плечо, а потом перевожу взгляд на молодого человека и говорю: «Да я вас знать не знаю». Он снова толкает меня в плечо, посильнее: «Не прикидывайся, козел! Гони двадцатку». Я пытаюсь толкнуть его в ответ. «Пошел отсюда», — говорю я. Но последнее слово проглочено, острая боль пронзает левую половину моего лица. Спотыкаюсь, иду вперед, кто-то хватает меня за лодыжку, и я падаю, ударяюсь о землю головой с глухим стуком. Я перекатываюсь на спину, тот самый молодой человек наклоняется за мной, хватает меня за грудки. «Гони двадцатку», — требует он. Лицо его кажется черным на фоне ярко-голубого неба. Голова раскалывается от боли. И вдруг, совершенно неожиданно, я вспоминаю все. И радостно, по-детски смеюсь. «Да, — говорю я, — да. В самом деле я должен тебе двадцать баксов». — «Ну и где они?» — «Дай мне встать», — говорю я. Молодой человек не выпускает меня, мы оба встаем на ноги. Я лезу в задний карман за двадцатидолларовым банкнотом, отдаю его с радостным смехом. «Держи свою двадцатку, — говорю я. — Кстати, спасибо тебе». Молодой человек берет деньги как-то испуганно, выпускает меня и спешит отойти подальше. «Слышь, друг, похоже, у тебя не все дома», — говорит он. «Ты прав, — отвечаю я и стучу по своей голове пальцем, как иголкой швейной машины. — Ты совершенно прав». Молодой человек пятится, вертя банкнот в руке, отходит на несколько шагов, разворачивается и убегает.
Теперь я знаю. Боль помогла мне вспомнить. Вся сцена меньше чем за секунду повторяется в моей голове.
Играть на интерес глупо, говорю я. Может, поставим по двадцатке? Согласен, отвечает молодой человек. Как хочешь, приятель. Один из его друзей начинает массировать ему плечи.
Мы кладем деньги на стол. Друг молодого человека начинает распевать: давай, давай, давай! Я получаю девять шаров. Руки трясутся и не слушаются. Я проверяю счет. У меня девяносто очков. У моего противника втрое больше. Он выбил пятьсот. Пятьсот!
Через несколько секунд я стою у бильярдного стола. Зову ее и объясняюсь ей в любви.
* * *Да, да, да! Я принимаю твои условия, Дэ! Все и вся. Я согласен — решительно и бесповоротно.
XL(i).Они остались впятером.
В середине дня в понедельник в баре не было никого, кроме них. И все же они сидели за столом, облокотившись о столешницу и сблизив головы, чтобы их не было слышно.
— Хочешь сказать, он за тобой следил?
— Нет, — ответил Джолион, — не то чтобы следил… Какая тут слежка? Он просто шел рядом, как будто мы по-прежнему друзья.
— Да ведь Марк в самом деле по-прежнему твой друг, — сказала Эмилия.
Джолион ее как будто не слышал и продолжил:
— Утром я пришел на лекцию, он сел рядом со мной.
— Марк специально рано встал, чтобы попасть на лекцию? — удивился Джек. — Значит, он точно вышел из себя.
— А ты что? — спросил Чад.
— Ничего, — ответил Джолион. — Не разговаривал с ним, но и не делал вид, будто не замечаю его. Не хочу, чтобы он подумал, будто его действия меня трогают. Он не может мне навредить.
— А после лекции? — спросила Эмилия.
— Он, как и раньше, не отставал от меня. Когда я зашел за сигаретами в магазинчик, он ждал меня снаружи, как привязанная к фонарному столбу собака. Я вышел, и все началось заново — словно мы с ним увлеченно обсуждали принцип ответственности за ущерб, независимо от тяжести последствий, или самые великие судебные решения лорда Деннинга. [12]
— Значит, вы не говорили? — уточнила Дэ.
— До тех пор, пока я не вернулся к себе. Он не зашел за мной в комнату, только придержал мне дверь. А потом сказал, как будто ему только сейчас пришло в голову: «Кстати, Джолион, не забудь, ты должен мне тысячу фунтов».
— А ты? — спросила Дэ.
— Очень вежливо ответил, что он может забыть о деньгах.
— А он?
— Сказал: до завтра.
— Прямо мурашки по коже, — заметил Чад.
— Но вот что странно, — продолжал Джолион. — Мне не было страшно. То есть… ну да, и у меня мурашки по коже бегали, хотя он выглядел совсем безобидно. Он мне не угрожал и вел себя так, словно вчерашнего дня не было.
— Где он сейчас? — спросил Джек. — Сюда-то за тобой не притащился.
— Он ведь не за вами ходит, а за мной, — сказал Джолион, отпил большой глоток пива и развалился удобнее.
Чад посмотрел на друга и в очередной раз восхитился им. Джолион держался с невероятным, почти королевским достоинством, он гордился своей избранностью.
Эмилия подняла руку, как ученица в классе:
— У меня вопрос ко всем! Скажите, какого вы мнения о Среднем? Помните, его интонацию вчера: «Пожалуйста!» Мне прямо страшно стало.
— В том-то и дело, — ответил Чад. — Он очень быстро придумал самый быстрый способ заставить Марка заткнуться. И у него все получилось.
— Не похоже, чтобы Средний запугал Марка и подчинил своей воле, — возразил Джек. — Он не такой, как тролль Коротышка, больше напоминает осторожного эвока из «Звездных войн».
— Правда? — спросила Дэ. — А по-моему, самый страшный из них — Длинный. Он похож на гробовщика. Такой же тихий, бледный… Невольно гадаешь, что творится за его внешней бесстрастностью.
— Нечего бояться, — сказал Джолион, — они все вполне безобидны.
Джек повернулся к Чаду:
— Ну что, ты уже встречался с представителем ректората?
— Да, — ответил Чад, — обо всем договорились, осталось обсудить кое-какие организационные вопросы. В пятницу, в два.
— Быстро все получилось.
— Власть всесильного доллара.
— Скажи, а ты не выкинешь такую же штуку, как Марк? — спросил Джек.
Эмилия вздохнула и положила руки на колени: одну поверх другой. Сейчас она походила на жену священника, которой приходится ждать в борделе, пока муж отпускает грехи обитательницам верхнего этажа.
— Ну уж нет, — сказал Чад. — Я справлюсь.
— Ну да, — кивнул Джек, — в буквальном смысле с таким заданием кто угодно справится… Но это не значит, что кто угодно на него согласится!
Дэ достала трубку изо рта и с возмущенным видом ткнула ею в Чада:
— Прости, Чад, мои слова, но ты не самый уверенный в себе человек из числа моих знакомых. То есть… если бы, например, такое задание досталось Джеку, он, скорее всего, ничего бы не почувствовал. Не сомневаюсь, ты справишься, но подумай, каково тебе будет на следующий день?
Чад откинулся на спинку стула и потянулся:
— Что ж, настала пора выяснить, из чего я сделан.
XL(i).После обеда Чад отправился погулять и все обдумать. Он проходил мимо старинной городской стены, виноградников и башен, увитых плющом. Мимо шпилей, куполов и холодных каменных порталов.
Вчера, после того громкого ухода Марка, они продолжали играть. На этом настоял Джолион. Никто не хотел провоцировать Джолиона, поэтому все делали вид, будто ничего не произошло. Наверное, поэтому Чад, сидевший слева от Джолиона, сильно проиграл.
До вчерашнего дня он играл неплохо. И вот он вытянул первое трудное задание, которое приписал невезению, черной полосе. Но Игра все еще была на ранних стадиях, теперь, когда задания стали жестче, Чад решил, что все сводится не к одним картам и кубикам. Игра испытывает их стойкость и силу духа, возможно, и саму их природу. Им предстоит открыть в себе нечто неведомое. Интересно, думал Чад, кто еще кроме него об этом догадался.
Он прошел Вифлеемский колледж, а потом колледж Святого Кристофера, где знаменитый английский поэт держал в своей комнате медведя после запрета держать собак. В первую неделю в Оксфорде Чад съездил на автобусную экскурсию, о которой не рассказал друзьям. Они наверняка высмеяли бы его.
