Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия
Помнишь ли ты наше лето? Помнишь, как мы на исходе дня встретились в Петровском парке? И то место возле пруда, где раскинулась береза? Разве ты мог такое забыть? Если да, то я тебя возненавижу. Но ты, конечно же, сберег все это в памяти. Я это увидела по твоим глазам. Это, как и все прочее, запечатлелось в твоем сердце навеки. Я столь многое прочла в твоих глазах. И волшебную доброту твою, и страх. Но ты не бойся. Лишь доверься ей, своей доброте. Встреть меня там, нынче же в полночь. Все это должно продлиться. Если любишь меня, в чем я никогда не сомневалась, то ты придешь.
«А. А.», — значилось в конце. Порфирий Петрович снова поднес лист к носу. Да, именно так пахли духи Анны Александровны.
Впрочем, сам по себе приятный запах не способствовал сосредоточению мысли. На это требовалась как минимум папироса, и никак иначе.
И тут откуда-то из участка донесся высокий не то крик, не то причитание. Порфирий Петрович со стыдливой поспешностью сунул лист обратно в шкатулку и, захлопнув крышку, запер. Крик между тем не утихал — напротив, становился все слышней, и даже вроде как приближался к дверям апартаментов. Порфирий Петрович едва успел обернуться, как двери распахнулись и на пороге возникла Катя, горничная Анны Александровны, — да не одна, а с чумазым мальчуганом лет десяти-одиннадцати, которого держала за ухо. Мальчишка в кургузом зипуне, страдальчески кривясь, верещал:
— Пусти, ну! Ухи оторвешь!
— Вот он! Вот он, паршивец! — невзирая на сопротивление упрямца, с победной решимостью вскрикнула Катя. — Мальчишка тот!
Она в очередной раз крутнула ему ухо, отчего мальчуган, ойкнув и выгнув шею, встал на цыпочки. По лицу его текли слезы.
— Ну, ну! — Порфирий Петрович немедленно встал с кресла. — Это, видимо, тот мальчик, что приходил тогда к Горянщикову?
— Опять вот нынче объявился. Я его углядела: за домом нашим шпионил.
— Да ухо же оторвешь! — хныкал мальчуган.
— Вы бы, право, отпустили мальчика. Ему же больно.
— Видали страдальца! Да отпусти я его, он вмиг прочь сиганет! Вы только гляньте на него! Всю дорогу сюда пришлось вот так его вести.
— Боже правый. Нет, я в самом деле прошу вас его отпустить. Свидетельство, полученное под физическим воздействием, незаконно в нашем правосудии. — Порфирий Петрович, пройдя к дверям, запер их на ключ. — Вот так, — сказал он, опуская ключ в карман домашнего халата и строго кивнув Кате.
Та в ответ нахмурилась, все еще не решаясь отпустить мальчугана.
— Вы его, шельмеца, еще не знаете!
— Ничего-ничего. Дверь заперта, бежать ему некуда.
Катя наконец отпустила мальчугану ухо — неохотно и с оглядкой, как будто бы он в тот же миг мог взять и упорхнуть. Причем чувствовалось в ее неохоте еще и скрытое желание построжиться, показать свое превосходство, которого она теперь явно лишалась. Порфирий Петрович, вполне угадывая эти чувства, с церемонным видом поклонился:
— Очень вас прошу остаться, пока я беседую с нашим молодым человеком.
Мальчуган, обретя таким образом нежданное для него покровительство, дерзко глянул на свою обидчицу, потирая покрасневшее ухо.
— Стой давай смирно! — прикрикнула на сорванца Катя.
— Ну что, хлопец, как тебя зовут? — осведомился Порфирий Петрович.
— А че я такого сделал? — спросил малец с вызовом.
— Тебя никто ни в чем и не обвиняет. Просто может статься, что ты нам поможешь — знаешь в чем? В раскрытии убийства.
— Убийства! — ахнул мальчуган. Глаза на чумазой физиономии завороженно заблестели.
— Именно так.
— А что мне за это будет?
— Ну, лично тебе, как славному малому, душевное спасибо. За гражданскую, так сказать, доблесть.
— Тю-ю! А я-то думал…
— Я тебе попробую кое-что разъяснить. Видишь ли, есть такая штука — гражданский долг. Если ты его выполняешь, тебя награждают, а если нет, то, бывает, и наказывают. Так что выбирай. Ведь я, если ты откажешься разговаривать со мной начистоту, могу и в кутузку тебя посадить.
— Вот-вот, да еще и высечь! — не преминула вставить Катя.
— Ну, до этого, надеюсь, дело не дойдет, — успокоил встрепенувшегося мальца Порфирий Петрович. — Лишение свободы уже само по себе достаточное наказание. А вот если ты нам в самом деле поможешь, я могу рапортовать о твоем поощрении. Может, благодарность тебе вручат, а то и медаль.
— А как это — бладарность вручат?
— Это бумага такая почетная, с твоим именем. Мол, такой-то и такой-то сильно нам помог и через это отличился.
— И что мне с той бумаги?
— Как что? Может, о ней сам государь когда прознает!
— Да ну! А ему-то что с того?
— Ему? Он знаешь, брат, как обрадуется!
— А целковый он мне за это даст?
— Тоже заладил: даст, не даст! Радовался бы, что он в кутузку тебя не упрячет да высечь не велит, — сказал Порфирий Петрович, утомляясь уже от подобного диалога. — А вот коль захочет, может даже медаль тебе золотую пожаловать, за верную службу. Только это, брат, зависит от того, как ты нам поможешь. Ты вон даже имени своего не называешь — что ж нам в благодарственной бумаге писать?
— И то правда. Меня Митькой кличут!
— Вот видишь, Митя. По крайней мере, есть уже что в грамотку ту записать. А живешь ты где? — Глаза у мальчугана настороженно прищурились. — А то вздумает вдруг государь награду тебе пожаловать, а послать-то ее и некуда.
— Да там, при гостинице я живу. «Адрианополь» называется. Я там на посылках. А то, бывает, и на дверях замещаю.
— Что ж, славно. «Адрианополь», это у нас…
— На Большом прешпекте! На Васильевском!
— Ах да, точно! И что же тебя, Митя, к тому дому на Большой Морской занесло? Чего ты там высматривал?
— Да не высматривал я ничего!
— Ах, врун ты эдакий! — опять вмешалась Катя.
— Я там карлу одного караулил!
— Вон оно что. — Порфирий Петрович заговорщически поглядел на Катю. — Карлу, значит. А зачем?
— Хотел повыспросить, как он все эти штуки проделывает.
— Какие еще штуки?
— Ну, эти. Фокусы.
— Фокусы? Так. Давай-ка, Митя, по порядку. Ты прежде уже встречал Гор… того карлика? — Мальчуган нахохлился, уставясь в пол. — Эта вот барышня утверждает, что ты уже как-то навещал их дом. Причем поднимался непосредственно к господину Горянщ… к тому карлику. Это так?
— Ну, так.
— Зачем ты к нему приходил?
— Барин посылал.
— Что за барин? — Мальчуган пожал плечами. — Откуда ты его знал?
— Он, это, в гостинице у нас останавливался.
— Постоялец, значит?
— Ага.
— Так зачем он посылал тебя туда, в тот дом?
— С письмом каким-то.
— К тому карлику? Мальчуган кивнул.
— И ты то письмо, стало быть, вручил? Тот снова кивнул.
— И?
— Че «и»?
— Я в том смысле, зачем же ты потом снова туда приходил, вокруг ошивался? Ну да ладно. Ты вот сейчас про фокус какой-то обмолвился. Что хоть за фокус-то?
— Ну, это… — Митя неловко переступил с ноги на ногу. — Пришел он тогда в гостиницу…
— Кто?
— Да карлик тот!
— Ага. То есть ты ему передал вроде как приглашение? И вот он пришел в гостиницу. Что дальше?
— Дальше? Поднялся к тому барину в нумер.
— Так, и что?
— Сам коротюсенький такой, меньше меня, а по виду прямо-таки взрослый дядька. Чудно!
— И впрямь. А потом, когда он поднялся в номер?
— Потом-то? Потом тот барин оттуда вышел — тот, что обычного росту. Кликнул меня. Я думал, он хочет, чтобы я ему чемодан с лестницы снес. А он сам его вниз стащил.
— Ну а карлик?
— А карлик-то как раз возьми да исчезни! Тот, другой, расплатился, да еще и денег вперед за цельную неделю оставил. За неделю, за цельную! Говорит, мол, новый постоялец в нумере моем всю следующую неделю жить будет… Вот в чем фокус! Я в тот нумер следом поднялся, стучу в дверь: «Чего, дескать, изволите? Будут ли какие указания?» Стучу, а ответа никакого нет — вообще ни шороха. Я тогда дверь открыл нашим ключом, гляжу — а там никогошеньки, все как есть пусто. Карлика и следа нету.
— Может, он вышел, пока ты с тем барином болтал?
— Да откуда! У нас проход-то всего один: по коридору, вниз да к выходу. Я бы его хошь как заметил, даже и говорить нечего! — воскликнул мальчуган запальчиво. — У меня и мышь не проскочит, не смотри, что мал! Хошь карлик, хошь кто!
— А может, он через окно вылез? — подначил Порфирий Петрович.
— Ага, через окно! — Митя прямо-таки подивился такой несообразительности. — В том нумере и окна-то нету! Он у нас как раз в лестницу упирается.
— Ах вот как. Оч-чень интересно.
— Вот я и кумекаю: может он, того, колдун какой?
— Я полагаю, причина может быть несколько иная. Более рациональная.
— Или фокусник?
— Гораздо вероятней, — трепетнув ресницами, заметил Порфирий Петрович, — что ты чуть ли не своими руками снес его, как ты говоришь, с лестницы вниз.
