Александр Бородыня - Зона поражения
— Какая, вы говорите, коллекция?
— Волкова! У него мировое имя и совместное предприятие, кажется с греками, я что-то читала, но могу путать… — Она замолкла, Макар Иванович тоже ничего не говорил, смотрел на занавеску. — Скажите, а почему вы позвонили? Только из-за шубы? — спросила она. — Или еще какие-то остались вопросы?
— У меня есть одна мысль! — неожиданно даже для себя сказал Дмитриев. — А что, если нам завтра немного с вами прокатиться? Как вы отнесетесь к небольшой деловой поездке?
— Куда?
— В Припять. Я подумал, что нужно нам поскорее избавиться от этой проклятой шубы. Сжечь мы ее не можем, подвергнуть дезинфекции не можем, выбросить не можем. Так давайте мы просто вернем ее на плечики в шкаф, туда, где она лежала до 86-го года. Если не жалко, конечно, расставаться…
— Не жалко!
— Договорились? Вернем шубу?
— На антресоль… В мешок с нафталином.
— Значит, я заказываю для вас пропуск?
На этот раз пауза получилась совсем уже длинной.
— Да, заказывайте! — выдохнула Зоя. Она всхлипнула, прикрывая трубку. — Спасибо вам!
7
Окошки регистратуры были закрыты. Паше почему-то захотелось схулиганить, пройти вдоль этих аккуратных окошек и постучать в каждое. Но конечно, он сдержался.
Наполненный солнцем огромный мраморный холл первого этажа МОЦ был совершенно пуст. Металлические белые двери, ведущие во внутренние помещения, плотно притворены. Задирая голову, Паша обошел помещение по кругу, разглядывая яркие мозаичные панно, изображающие подвиги советских хирургов. Фонтан в центре зала вяло функционировал. Паша подставил ладонь под струю. Вода оказалась теплой. Обмакнул лицо. Немного закружилась голова.
«С недосыпу, наверное, — подумал Паша. — Весна, витамины нужно жрать! — Ощущая бессознательную тревогу, он подумал, что Макар Иванович, вероятно, уже оформил все документы — с его связями это быстро делается — и теперь катит на машине в сторону Припяти. — Можно было с ним поехать… Зачем мне понадобилась вся эта игра в доктора и больного? Глупость какая-то. Просто дурость!»
Часы над входом показывали 10.05. Валентина Владиславовна обещала ждать его в центральном холле в десять. Она чуть-чуть опаздывала, но и это чуть-чуть показалось ему очень неприятным. Потоптавшись возле фонтана, Паша присел. Кушетка была розовая, изящная, очень мягкая и совсем не подходящая для больницы.
Валентина Владиславовна появилась неожиданно прямо перед ним. Одетая в чистенький белый халатик и белые, чуть расклешенные брючки, из-под которых высовывались лакированные розовые носки туфель, депутатская жена выглядела значительно моложе, чем при вчерашней встрече. Накануне волосы были скручены в какую-то безобразную прическу, теперь они свободно лежали на плечах. Вчера губы были только чуть подкрашены, а теперь полный макияж — хорошо продуманная обворожительная картинка. В руке ее была зажженная сигарета.
— Ну и порядки у вас!
— Тише говори! — попросила она, указывая сигаретой на открытую металлическую дверь. — Пойдем!
— Я вас и не узнал бы на улице! — сказал Паша, послушно следуя за ней. — Как-то вы очень сильно в лице переменились!
— Разве? — удивилась она, выпуская новое облачко дыма.
— А что, у вас в онкологическом центре пропагандируется польза курения?
Кривая улыбочка скользнула по накрашенным губам Валентины.
В лифте они спустились вниз в подвальное помещение и остановились посреди отделанного белым кафелем длинного ярко освещенного коридора под округлым бетонным потолком.
— Сейчас я отведу тебя в приемный покой, — сказала Валентина. — Переоденешься, примешь ванну, потом в палату.
— Глупо как! — сказал Паша. Сильные потоки воздуха шевелили волосы Валентины, отчего было невозможно разглядеть выражение ее глаз, не понять: смеется она над ним или говорит серьезно. — Может, зря мы это с вами затеяли?
— Я не могу остаться в клинике на ночь, не вызывая подозрений, — сказала Валентина и прибрала волосы. Глаза ее были излишне накрашены, но совершенно холодны. — Не беспокойся, завтра я оформлю твою выписку.
— А я и не беспокоюсь, просто как-то мы вчера поговорили, а теперь мне кажется, смысла во всем этом маловато.
— Ночью в семьсот седьмую палату по распоряжению Тимофеева поместили нового больного, — сказала Валентина.
— Тоже шофер?
— Нет. Директор фирмы, торгующей за рубеж. Вчера вечером ему попытались сделать операцию, но, как в подобных случаях бывает, разрезали и сразу зашили. Он безнадежен. Я изучила результаты анализов и заключение хирурга, ему осталось максимум три-четыре недели. Я помещу тебя в семисотую, она рядом. Но решай сейчас, идешь ты или нет. У меня нет времени. Если Тимофеев обратит внимание на мое длительное отсутствие, у него могут возникнуть ненужные подозрения.
Она вытянула из пачки еще одну сигарету, но не прикурила. Паша переминался с ноги на ногу. Валентина мяла нервно пальцами сигарету.
— А какая пижама? — спросил Паша.
— В полосочку! — Все-таки она вынула зажигалку и прикурила, пустила тоненькую струйку дыма над его головой. — Финская!
— Согласен, — сказал Паша. — Пойдемте, всю жизнь мечтал понежиться в модной финской пижаме на кроватке в онкологии.
Через пятнадцать минут уже вымытый, с мокрыми волосами, с которых неприятно на лицо стекала вода, Паша сидел в кресле-каталке и не шевелился в ожидании своей участи. Ему предстояло почти целый день изображать тяжелобольного, и это нагоняло на молодого журналиста, испытывающего отвращение к актерской профессии, некоторое уныние.
— Валентина Владиславовна, а карта его где? — спросила немолодая медицинская сестра, заполняющая какие-то бланки за столом.
— Я сама оформлю документы, — сказала Валентина. — Отвези его в семисотую. Ты хорошо понял меня, Мыти-щев?
— А кто доставил? — спросила сестра. — Я должна записать, кто доставил в клинику.
— Своим ходом!
— Он ваш родственник, что ли? — полюбопытствовал санитар.
— Это имеет какое-то значение для тебя?
Тон, которым Валентина разговаривала с этими людьми, насмешил Пашу, таким ее голос стал властным и строгим, начальственным. Журналист даже зажмурился, чтобы сохранить подобающее раковому больному скорбное выражение лица.
Когда большой рабочий лифт мягко причалил и распахнулись двери, Паша спросил:
— А не перебор у вас тут с кондиционерами?
— Главный говорит: от запаха настроение меняется, — отозвался молодой санитар, выкатывая кресло из лифта в коридор. — От запаха депрессивное состояние, подавленность возникают… — Он катил кресло по коридору с такой скоростью, что невозможно было разглядеть в полутьме номера палат. — Но в палатах, конечно, все равно пахнет.
Кремовые ковровые дорожки, застилающие полутемные тихие коридоры, совершенно глушили всякий звук, и, когда кресло со всего разгону влетело в раскрытую дверь палаты, протяжный голос напугал журналиста.
— Еще одного покойника привезли! — сказал немолодой человек в такой же, как и у Паши, финской светлой пижаме. Волосы больного были совершенно седыми и коротко остриженными. Он, почему-то не поднимаясь с кровати, на которой сидел, свесив ноги, протягивал широкую плоскую ладонь для рукопожатия. — Не обижайтесь! — добродушно объяснил он. — Очень ее сглазить хочется, вот мы так и говорим.
— Кого сглазить? — пожимая протянутую руку, спросил Паша.
— Смерть очень сглазить хочется! — сказал больной, ладонь у него была, как бумага, легкая и сухая. — Сергей Константинович.
— А я Павел.
«Интересно, сколько от Киева до Припяти на машине ехать? — размышлял он, устраиваясь на кровати. — Тут километров сто пятьдесят, не меньше… Все зависит от того, какая дорога и какой водитель… Наверное, Макар Иванович добрался уже…»
8
Лежа на спине и подложив руки под голову, Паша изучал палату. Ничего особенного. Никакой особенной роскоши. Четыре кровати. В головах каждой кровати кнопки: «Радио» и «Вызов сестры». Небольшой полированный стол, четыре тумбочки. Все выдержано, правда, в одном стиле без обычной аляповатости, не исключено, что в этой клинике и палаты на двенадцать человек выглядят так же. Кроме него в палате было еще три человека, но двое спали. Один под капельницей спал беспокойно, голая рука, с которой свисали тоненькие прозрачные шланги, покачивалась, и казалось, прилепленные пластырем иглы вот-вот выскочат из нее. Другой скорчился на своей кровати, закутавшись с головой, и с виду даже не дышал, Паша так и не увидел его лица.
Санитар оказался прав, несмотря на бесшумную циркуляцию воздуха в палате все-таки пахло. Все время впитываемый мощными кондиционерами запах мочи и запах лекарств возрождался, еще не иссякнув, запах был неприятный.
