Хуан Гомес-Хурадо - Эмблема предателя
Вход внутрь!
Он подбежал туда, опасаясь обнаружить, что дверь заперта. Силы начали его покидать, ноги так отяжелели, словно крыша была намазана патокой. Добравшись до дверцы, ему пришлось остановиться на несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание.
"Боже, молю тебя чтобы огонь не проник в ее комнату. Прошу. Мама, скажи мне, что ты сообразила открыть кран умывальника и заткнуть щель под дверью чем-то мокрым.
Дверь на лестницу была приоткрыта, а проем полон дыма, хотя его вполне можно было перенести. Пауль спустился на всей скорости, на предпоследней ступени споткнувшись о какой-то предмет, который едва заметил. Он двинулся вперед, пытаясь узнать место, где находится, по рисунку грязного и изношенного ковра под ногами. Ему пришлось добежать до конца коридора и завернуть направо, и он оказался напротив комнаты матери.
Пауль хотел войти, но это оказалось невозможным. Там дым приобрел оранжевый цвет. Там вообще не было воздуха, и несмотря на то, что на нем было пальто и перчатки, его кожа ощутила такой жар, что он не мог сделать ни шагу дальше.
- Мама!
Он хотел крикнуть, но из горла вырвался только сухой, приглушенный и жалобный хрип.
Рядом загорелись обои, и Пауль понял, что огонь вот-вот окружит его со всех сторон, если он немедленно отсюда не уберется. Он развернулся обратно, и тогда пламя, которого еще не было, когда он спускался, высветило лестничный проем. В это мгновение Пауль понял, обо что споткнулся, и что за темные пятна видел на ковре.
На полу, прижавшись к первой ступени, лежала его мать. И она была ранена.
- Нет! Мама!
Он склонился над матерью, щупая ее пульс. Илзе очнулась и посмотрела на него.
- Пауль, - еле слышно произнесла она.
- Потерпи, мама! Я вытащу тебя отсюда!
Пауль поднял хрупкое тело и побежал вверх по лестнице. Он пытался как можно дальше отбежать от лестницы, но тут же понял, что свободная от дыма зона с каждой секундой сжимается.
Пауль остановился, оказавшись в ловушке. Он не мог пересечь плотную дымную завесу с матерью на руках, а тем более прыгнуть вслепую через проем между домами. И здесь он оставаться не мог. Перед ним только что обрушились несколько секций крыши, а на краях дыры плясали красные языки. Пламя должно было поглотить крышу через каких-то несколько минут.
- Потерпи, мама. Я вытащу тебя отсюда. Отвезу в больницу, и там тебя поставят на ноги. Клянусь. Но ты должна потерпеть.
- На пол... - сказала Илзе, слабо кашлянув. - Положи меня.
Пауль опустился на колени, так чтобы мать оперлась ногами в пол, в более удобном положении. Он в первый раз смог оценить ее состояние. Платье было залито кровью, а на правой руке не хватало половины пальца.
- Кто это сделал? - спросил он с искаженным от ярости лицом.
Илзе с трудом могла разговаривать. Ее лицо стало мертвенно бледным, а губы дрожали. Спасаясь от пламени, она поползла из комнаты в нужном направлении по чистой случайности, оставив за собой красный след. Из-за раны, вынудившей ее передвигаться ползком, как ни парадоксально, она выжила в пожаре, потому что с дырой в легких поглотила меньше дыма. Но дым уже наполнял заднюю часть здания, и в теле Илзе Райнер почти уже не теплилась жизнь.
- Кто, мама? - повторил Пауль. - Это был Юрген?
Илзе открыла глаза. Они так покраснели, что Пауль с трудом заметил, что теперь мать на него смотрит.
- Нет...
- Тогда кто? Ты его знаешь?
Илзе поднесла трясущуюся руку к лицу сына и погладила его. Кончики ее пальцев были холодными, но обожгли его кожу и душу, словно были частью пожара, бушевавшего за их спинами. Пауль знал, что мать дотрагивается до него в последний раз, это наполняло его болью и страхом.
- Это был не...
- Кто?
- Это был не Юрген.
- Скажи мне, мама, скажи, кто это был. Я убью его.
- Ты не должен...
Новый приступ кашля оборвал ее слова. Руки Илзе безжизненно упали. Сын пытался обмахнуть ее рукой, но воздух был таким горячим, что этот жалкий жест не возымел никакого эффекта.
- Ты не должен причинять зло Юргену, Пауль.
- Почему, мама?
Мать сражалась за каждый вздох, но больше сама с собой. Пауль видел боль и борьбу в ее глазах. Ей пришлось приложить огромные усилия, чтобы вдохнуть. Но еще больше, чтобы вырвать из сердца три последних слова.
- Он твой брат.
40
Брат.
Сидя на краю тротуара, рядом с тем местом, где всего час назад находилась хозяйка пансиона, Пауль размышлял над этим словом. Меньше чем за тридцать минут его мир дважды перевернулся с ног на голову, со смертью матери и ее последним откровением.
Когда Илзе умерла, он обнял ее, испытывая искушение тоже расстаться с жизнью. Просто стоять спокойно, пока пламя не поглотит поверхность под его ногами.
"Такова жизнь", думал Пауль, когда бежал по крыше, которая вот-вот рухнет, погруженный в горечь боли, густую и черную, как нефть.
Держал ли его на крыше страх в течение этих нескольких минут после смерти матери? Возможно, он боялся возвращения в мир, где останется один. Возможно, если бы ее последние слова были "Я так тебя люблю", Пауль и сам предпочел бы смерть. Но при словах Илзе про Юргена Пауля охватили совершенно новые чувства по сравнению с теми, что мучили его всю жизнь.
Что заставило его действовать? Ненависть, жажда мести или необходимость узнать правду? Вероятно, всё это одновременно. Только Пауль в последний раз поцеловал мать в лоб и побежал к противоположному краю крыши.
На краю он поскользнулся и чуть не упал вниз, но смог вовремя затормозить. Он спрашивал себя, как играющие на крыше дети возвращаются обратно, и решил, что, возможно, с помощью широкой доски. Не имея времени искать ее в дыму, Пауль снял пальто и пиджак, чтобы облегчить вес перед прыжком. Если он упадет или та часть крыши, за которую он уцепится, отломится, Пауль рухнет на пять этажей вниз, в эту маленькую, но смертельную преисподнюю. Он разбежался и без лишних раздумий прыгнул, в слепой уверенности. Как ни странно, у него получилось.
Уже спустившись на улицу, Пауль попытался мысленно разобраться с головоломкой Юргена.
Мой брат...
Эта часть головоломки была самой сложной. Может ли Юрген быть сыном Илзе? Пауль считал, что нет, ведь их разделяло всего восемь месяцев. Физически это было возможно, но Пауль склонялся к тому, что Юрген - сын Ханса и Брунхильды. Покойный Эдуард совершенно не был похож на Юргена, ни телосложением, ни более темной кожей и мягкими чертами лица. Юрген с Паулем, однако, были немного похожи, с голубыми глазами и выступающими скулами, хотя волосы у Юргена были темнее.
Как отец мог спутаться с Брунхильдой? И почему мама скрывала это столько времени? Я всегда знал, что она хочет уберечь меня от того, что произошло с отцом, но не рассказать такое? И самое главное, как теперь я смогу что-либо выяснить, не прибегнув к помощи Шрёдеров?
В это мгновение к Паулю приблизилась хозяйка пансиона, по-прежнему рыдая.
- Герр Райнер, пожарные говорят, что огонь под контролем, но им придется снести здание, поскольку оно небезопасно. Мне поручили сказать жильцам двух первых этажей, что они могут по очереди зайти и взять необходимую одежду, чтобы провести ночь где-нибудь в другом месте. Остальное они заберут позже.
Шагая, как автомат, Пауль присоединился к остальным жильцам, что бродили среди развалин, пытаясь отыскать свои вещи. Он перешагнул через шланги, из которых по-прежнему били струи воды, затем в сопровождении одного из пожарных миновал закопченные коридоры и лестницы и, наконец, добрался до своей комнаты, где принялся наугад заталкивать в саквояж какую-то одежду.
- Достаточно, окликнул его пожарный, стоявший у двери с видом явного беспокойства. - Нам пора.
Еще не пришедший в себя Пауль послушно последовал за ним. Однако, не успел он пройти и нескольких метров, как в глубине его разума мелькнул проблеск идеи, словно золотая монета в куче песка. Он бегом бросился назад.
- Куда вы? Мы должны выйти!
Пауль не обратил на него внимания. Он бегом влетел в комнату и залез под кровать. В узком проеме ему пришлось сдвинуть кипу книг, которые выполняли роль маскировки.
- Я сказал вам, что пора уходить! Здесь небезопасно, - повторил пожарный, грубо дернув Пауля за ноги, так что тот оказался снаружи.
Но Паулю было всё равно. Он уже нашел то, что искал.
Шкатулку из черного дерева, гладкую и без украшений.
На часах была половина десятого вечера.
Пауль схватил саквояж и бросился на другой конец города.
Если бы он не был в таком состоянии, то, конечно, понял бы, что в Мюнхене что-то происходит, и эти события затмевают даже его страшную трагедию. Для такого позднего часа на улицах было слишком много народа. Бары и кафе были переполнены, и изнутри доносились сердитые голоса. Встревоженные люди громко спорили на всех углах, а в поле зрения не было ни единого полицейского.
