Мо Хайдер - Токио
Вскоре мои веки отяжелели, и рассказ Лю, слившись с моими мыслями, растаял в ночи. Я уснул.
Нанкин, 19 декабря 1937 (семнадцатый день одиннадцатого месяца)
— Проснитесь.
Я открыл глаза. Первое, что увидел, было склонившееся надо мной лицо Лю Рунде, мокрое и красное. Его ресницы были запорошены снегом.
— Проснитесь и посмотрите.
Было раннее утро, Лю тревожно указывал куда-то рукой. Я вздрогнул. Спросонья я совсем позабыл, где нахожусь. Крыша была покрыта снегом, рассвет окрашивал все в неестественный бледно-розовый цвет.
— Посмотрите, — настаивал он. — Посмотрите.
Я торопливо стряхнул снег, нападавший на меня за ночь, и попытался подняться. К этому времени я так замерз, что кости затрещали. Лю вынужден был схватить меня за плечи и помочь усесться. Затем он развернул меня в западном направлении и заставил посмотреть на гору.
— Тигровая гора, видите? — В его голосе слышался суеверный страх, что делало его очень молодым и неуверенным. Он стоял возле меня, стряхивал снег с перчаток. — Скажите мне, Ши Чонгминг, это та самая Тигровая гора, которую вы знаете?
Я заморгал, потому что не вполне проснулся и был растерян. Горизонт был объят пламенем. Казалось, что мы в аду, кровавое зарево доставало до ужасной горы. И тут я увидел, что он имеет в виду. Нет. На Тигровую гору это было совершенно не похоже. Я смотрел на нечто другое. Казалось, земля выхаркнула из себя что-то ядовитое, слишком страшное, чтобы держать его в своих недрах.
— Не может быть, — прошептал я, вставая на ноги. — Отец небесный, не грежу ли я?
Я увидел сотню — нет, тысячу трупов. Они были аккуратно сложены один на другой, бесконечные ряды скрюченных тел, головы неестественно вывернуты, с безжизненных ног свисает обувь. Оказывается, мы с Лю смотрели ночью на гору трупов. Я не могу описать здесь все, что видел — если напишу правду, она сожжет бумагу — отцы, сыновья, братья, бесконечное горе. До нас доносились какие-то звуки, гора трупов тихо бормотала. Теперь понимаю, что это длилось уже долгое время, войдя в мои сны.
Лю поднялся на ноги и пошел по крыше, вытянув вперед руки в перчатках. Я неуклюже последовал за ним: замерзшие ноги онемели. Панорама разворачивалась передо мной с каждым шагом — впереди, как на ладони, виден был весь западный Нанкин. Справа серым блеском отливала Янцзы с узким островом Багачжоу, слева — коричневые трубы фабрики Сянган. В центре, доминируя над всем пространством, возвышалась жуткая гора трупов.
Мы вцепились в дряхлую стену и очень медленно, едва дыша, осмелились высунуть головы наружу. На пустыре между домом и горой не было ни улиц, ни домов. Сейчас там кишел народ. Люди двигались единым потоком, некоторые несли пожитки — постельное белье, посуду, маленькие мешки с рисом, — словно ожидали, что уйдут из дома всего на несколько дней. Некоторые поддерживали ослабевших родственников. Среди толпы были заметны горчичные фуражки японских офицеров, их головы качались взад и вперед, словно хорошо смазанные механизмы. Японцы вели пленных. Восходящее солнце освещало затылки, и, хотя лиц мы не видели, знали, что происходит, по тихому гулу, возраставшему по мере приближения толпы к горе трупов. Голоса были преисполнены страха.
Эти люди не были солдатами. Я видел, что у многих седые волосы.
— Это же простые горожане, — шепнул я Лю. — Видите?
Он положил мне на руку ладонь.
— Дорогой Ши Чонгминг, — сказал он горько. — У меня нет слов. В Шанхае я такого не видел.
Люди в первых рядах, должно быть, поняли, что их ведут на смерть: началась паника. Послышались крики, толпа заволновалась, стала упираться, протестуя против такой участи. Люди в отчаянии пытались повернуть назад, в результате сталкивались с шедшими позади. Началась свалка, все бросились кто куда. Заметив хаос, японские офицеры, действуя в мистическом молчаливом единении, окружили пленников, подняли винтовки и встали по периметру толпы, образовав нечто вроде подковы. Люди увидели направленное на них оружие и стали защищаться: подняли — кто шапку, кто жестяную кружку, кто ботинок. Над головами грянул первый выстрел.
Эффект оказался поразительным. Казалось, мы наблюдаем живой поток — воду или что-то более тягучее, движущееся как единый организм. В мощной волне прижатых друг к другу тел раненые и умирающие сохраняли вертикальное положение. В центре образовалась складка: под напором тех, что шли сзади, люди вынуждены были карабкаться друг на друга. Прозвучали новые выстрелы. Несмотря на шум, я слышал металлический лязг перезаряжаемых ружей. Небольшое возвышение в центре толпы начало расти: спасаясь от выстрелов, люди все лезли и лезли друг на друга, и я увидел ужасную человеческую пирамиду, она поднималась вверх, словно подрагивающий палец.
Крики усилились. Лю закрыл лицо руками и затрясся. Я не стал его успокаивать, а все смотрел на дрожащий палец. Человеческий дух так силен, думал я, возможно, он поднимется к небу без всякой опоры. Но после нескольких минут, когда пирамида стала немыслимо высока — может быть, футов двадцать — что-то в ее структуре разладилось, и она развалилась, круша всех, кто под ней оказался. Прошло несколько секунд, и такая же пирамида начала формироваться в другой стороне. Казалось, из моря поднимается волна, растет и растет, возносится к небу и бросает ему обвинение: «Почему ты допускаешь это?»
Вдруг неподалеку от дома, где мы скрывались, началась суматоха — кто-то вырвался из толпы и помчался в нашу сторону. Его преследовала другая фигура. Я схватил Лю за руку.
— Смотрите!
Он опустил руки и поднял боязливый взгляд. Когда бегущий человек приблизился, я увидел, что это молодой японский солдат. Голова его была непокрыта, лицо сурово и решительно. Его преследовали трое людей, судя по всему офицеры, решил я, взглянув на их форму. На боку подскакивали мечи. Офицеры были сильными и высокими, а потому быстро нагнали беглеца. Один из них схватил солдата за рукав и закрутил на месте.
Мы с Лю вжались в дряхлую крышу. Люди были лишь в нескольких ярдах от нас. Мы могли перегнуться и плюнуть на них.
Беглец, спотыкаясь, пробежал несколько шагов, размахивая рукой, и еле удержался на ногах. Согнулся, тяжело дыша, взялся руками за колени. Офицер отпустил его и сделал шаг назад.
— Стоять! — гаркнул он. — Стой прямо, свинья!
Человек неохотно выпрямился. Расправил плечи, встал перед офицерами, грудь поднималась и опускалась. Форма солдата была порвана, я был так близко от него, что видел белые круги на стриженом черепе.
— Ты что себе позволяешь? — крикнул один из офицеров. — Ты нарушил строй.
Солдат попытался что-то ответить, но так дрожал, что не мог говорить. Молча повернулся и посмотрел на адскую сцену, на человеческую пирамиду — люди падали, словно вороны с неба. Когда снова обратился к офицерам, лицо его было преисполнено такой боли, что я почувствовал к нему жалость. На щеках его были слезы, и это, похоже, взбесило офицеров. Он окружили его. Один двигал челюстью, словно скрежетал зубами. Не говоря ни слова, отстегнул меч. Солдатик сделал шаг назад.
— Прекрати выкрутасы, — приказал офицер и пошел на него. — Иди назад.
Солдат снова попятился.
— Вернись назад.
— Что они говорят? — прошипел Лю.
— Он не хочет стрелять в пленников.
— Живо назад.
Солдат покачал головой. Это еще больше разозлило офицера. Он схватил солдата за оба уха и повалил на землю.
— Слушай, что тебе говорят. — Он поставил тяжелый подкованный ботинок солдату на щеку и нажал на нее.
Другие офицеры подошли поближе. — Свинья. — Он сильнее нажал ногой, у солдата непроизвольно потекла слюна. Сейчас у него лопнет кожа, подумал я. — Даю тебе один шанс — ПОВИНУЙСЯ.
— Нет, — промычал солдат. — Нет.
Офицер отступил на шаг, занес над головой меч. Солдат приподнял руку и попытался что-то сказать, но офицер уже шагнул вперед. Меч опустился, по земле метнулась тень, послышался свист, под утренним солнцем сверкнуло лезвие. Солдат покатился по земле, закрыв руками лицо.
— Нет! О боже, нет, — прошептал Лю, прикрыв глаза. — Скажите мне, что вы видите? Он мертв?
— Нет.
Солдат корчился и катался по земле. Офицер стукнул его плоской стороной меча, но удар был силен. Он попытался подняться, но потерял равновесие, ноги забарахтались в снегу. Солдат упал на колени, и другой офицер, воспользовавшись моментом, ударил его кулаком. Солдат свалился на спину, изо рта брызнула кровь. Я сжал зубы. Мне страшно хотелось спрыгнуть с крыши и расправиться с офицером.
Наконец солдат сделал усилие и поднялся. На него было жалко смотреть — он дергался и спотыкался, подбородок был залит кровью. Тихо бормоча, побрел в сторону побоища. Остановился, подобрал винтовку, вскинул ее на плечо и зигзагами, словно пьяный, пошел в толпу, стреляя в воздух. Один или два солдата, стоявших на краю, обратили на него внимание, но видя, что трое офицеров с каменными лицами смотрят ему вслед, поспешно отвернулись и занялись пленниками.
