Михаил Зайцев - Наследник волхвов
Кстати, об оборотне.
Мы (и вы, и я) слышим: «оборотень», и мозг практикует сей термин как «два в одном», то есть оборотень, в нашем с вами понимании, – это человек, способный «обернуться» зверем, умеющий или вынужденный превращаться в нечто звероподобное.
Федор Васильевич резко раскритиковал и опроверг постулат «два в одном». Почему он не сделал этого раньше? Спросите что-нибудь полегче. Быть может, и собирался Федя потеоретизировать на тему оборотничества вчера, хотел рассказать о своих африканских впечатлениях после того, как мы выехали из Еритницы, да помешала неожиданная находка окровавленного удостоверения Андрея.
Федя служил в Анголе, и там довелось диверсанту присутствовать во время довольно редкого нынче местного обряда – черный колдун взял кровь из уха животного и из своей руки, привил свою кровь зверю, а кровь животного себе. Бледнолицему диверсанту объяснили: в результате колдовского обряда между человеком и животным возникает теснейшая «симпатическая» связь. Зверь чувствует побратима-человека, его волю, желания и устремления, чувствует во сто крат сильнее, чем, например, служебная собака кинолога. Взаимопонимание побратимов – зверя и человека – подчас сильнее, чем, к примеру, у супругов со стажем семейной жизни более полувека. Африканские колдуны, так называемые «люди-леопарды», подчиняют своему разуму инстинкты дикого брата о четырех лапах, чтоб (в частности) использовать хищника в качестве живого защитника и оружия. По мнению Федора, в нашем случае присутствует тот же феномен братания старосты с диким зверем.
Феномен оборотничества мы наспех обсудили перед выездом на шоссе, приводя свои одеяния в относительный порядок.
Впрочем, я забегаю вперед.
Итак, обо всем по порядку.
Командир Федор присвоил мне звание «авантюрист-самородок», услыхав от Фокина суть разгадки тайны «русской Ванги», а от меня – цели и задачи нашей с Витькой несостоявшейся ковбойско-террористической авантюры. Кое-что про тайну бабы Глаши и про налет двух лохов на Еритницу Федор подслушал, лежа в копне сухих веток на пологом берегу речушки и балуясь с прицелом, а посему долгие разъяснения не понадобились, командир ухватил суть, как говорится, с лету за те пять минут, что ушли на оказание медицинской помощи раненому старосте и дозаправку «Нивы» из канистры, купленной накануне утречком у осведомителя Кузьмы Варфоломеича, ни дна ему ни покрышки!
Аптечка и прочие вещи-вещицы сохранились в «Ниве» нетронутыми. Перевязав заложника, Федор связал его стальным тросиком. Втроем подтащили связанного к машине, Витька залез на заднее сиденье, у его ног уложили старосту. С превеликим удовольствием Фокин снял галстук – ему предписывалось заткнуть старосте пасть, когда тот очнется.
Про ловчую яму, чудо спасения и про все остальное, кроме африканских колдунов, Федя рассказал нам, сидя за рулем «Нивы», выруливая на дорогу к хутору. Стемнело, фары командир не включил, вел тачку по наитию, медленно, аккуратно. Я сидел с ним рядом, слушал и раскисал».
Дверь в палату Игната слегка приоткрылась. Белоснежная дверь в палату «люкс», «суперлюкс» по провинциальным меркам, самую малость отделилась от не менее белоснежного дверного косяка. В образовавшуюся малую щелку воровато заглянул психиатр Михаил Валерьянович. Увидел занятого писательством Сергача и тихонько прикрыл дверку. И удалился неслышно, на цыпочках.
«Помните, много мною уважаемый господин Архивариус, я описывал, как гоношился, привязанный к дереву, – мол, и веревки руки-ноги не режут, и вообще «шкурка» в норме. В предвкушении насильственной кончины нутро, выражаясь образно, «встало дыбом», а минула опасность – и попер отходняк. И у меня, и у Витьки. Мы дружно недомогали, кряхтели от болей, страдали и кисли. Пришлось командиру выделить нам по таблетке стимулятора каждому. Горькое лекарство быстро рассосалось под нашими языками, и нам резко полегчало.
А на горизонте наметились темные контуры хутора. Федя вручил мне автомат, велел изготовиться к стрельбе, передал Витьке светошумовую гранату и дал наказ приготовиться к ее метанию.
Подъезжая к хутору, Федор врубил фары, и мы все трое увидели деда Кузьму возле дорожной колеи. Добрый дедушка вооружился «ППШ», сиречь пистолетом-пулеметом системы Шпагина, боевым символом победы над фрицами в 45-м.
Федор тихо скомандовал: «Виктор, пли». Фокин высунулся в окошко и метнул гранату. Я зажмурился, чтоб не ослепнуть, открыл рот, чтоб не оглушило. Граната бабахнула не очень, кстати, оглушительно, но полыхнуло здорово. Федя вырубил фары, свернул с колеи и дал команду мне: «Сергач, пугани». Я пальнул в небо длинной очередью, целясь в не любимую мною луну. Соло «калашникова» напугало собаку деда Кузьмы, наверное, бабку Капитолину и, может быть, еще кого, ежели этот «еще кто» затаился на хуторе. Не знаю, до какой степени хлопок гранаты оглушил дедушку и слышал ли он мою очередь, однако машину он явно не видел. На этот раз госпожа Удача отвернулась от временно ослепшего, он стрельнул мне в ответ, однако мимо и поздно – мы были уже далеко! Мы разогнались до предела, попетляли по неровностям почвы и вернулись на укатанную дорогу, что вела к шоссе. Я впервые подумал об очевидном: «Не иначе «Нива» у диверсанта ручной сборки со спецподгонкой, другая машина той же модели давно б развалилась от таких перегрузок».
Въезжая в лес, Федор сбавил обороты. Гнал по просеке и молился, чтоб опять не прокололось колесо. Я просил у Судьбы того же и вздрогнул, когда Федя неожиданно затормозил. «С машиной порядок, – сказал командир. – Мы в беспорядке».
Так косноязычно командир высказался про наш внешний вид.
Выбрались из тачки. Я снял Витино пальто, кинул его сверху на заложника. Рубаха моя выглядела отвратительно, джинсы не поддавались «ручной очистке». Привести себя, что называется, «в божеский вид» было совершенно невозможно. Приличнее остальных выглядел Федя, особенно когда снял «разгрузку». Грязь на влажном камуфляже выглядела органично и естественно. Мы чистились и обсуждали феномен оборотничества (контекст см. выше).
Очухался заложник, заорал, мол, нас посадят в тюрьму, если раньше не убьют, орал, что николаиты уже пустились в погоню. Виктор заткнул галстуком пасть заложнику, а Федор расплескал сзади за «Нивой» бензин из канистры, подпалил сухостой у дороги и не поленился выволочь на просеку здоровенный сухой еловый ствол, на который тоже плеснул горючего.
Двинулись дальше, имея за спиной знатный костер, отсекающий любую моторизованную погоню.
Выехали на шоссе, свернули к поселку Крайний. Скорость как у гоночного болида, летим по темному шоссе, влетаем в засыпающий поселок – и тут, откуда ни возьмись, сзади пристраивается мотоцикл с коляской, жмет на полную за нами, сигналит. В мотоциклетном седле – мент Коля, рукой машет, просит нас остановиться. Прикинулись, что не заметили мотоциклиста. Федя вдавил педаль газа до упора, вылетели из Крайнего пушечным ядром, а Коля, разумеется, безнадежно отстал.
На памятном зигзаге имени Бабы Яги мы опять едва не навернулись. Чуть не врезались во встречный грузовик на подъезде к Столбовке, а в остальном до окрестностей Мальцевки добрались нормально, без, будь они прокляты, приключений.
И вдруг у самого села нас стопорят какие-то ребята на «БМВ». Тачка их поперек дороги встала, нам не проехать, не объехать.
Я высунулся, завел базар о Саньке Бублике, мол, корешимся мы с Санькой, а они в ответ – никакого, дескать, Бублика не знаем и знать не хотим, мы, говорят, типа, ни под кем не ходим и не ходили. Короче, ясное дело – дикая шантрапа, фиг поймешь, из какой местности, залетные, в общем, отморозки.
Федя шепнул нам: «Сидите смирно. Виктор, твоя забота – заложник. Сергач, руки на виду покамест держи, но думай о герое России изобретателе Калашникове». Шепнул и, кряхтя, вылез из машины. Подошел степенно к разболтанной «бэхе», протянул самому здоровому из отморозков с большой дороги руку, вроде поздороваться хочет. Самый здоровый оценил Федора Васильевича придирчивым взглядом, решил, что с нашим командиром ему, амбалу долбаному, поручкаться не западло. Пожимают они руки, амбал чего-то лопочет на предмет «дорожной пошлины», деньги, короче, требует. Федя его ладонь тискает и кивает согласно. А потом раз – стиснул амбалу клешню посильнее, она и сломалась. Я вспомнил эпизод нашего с Федей знакомства, вспомнил, каково пожатие его каменной десницы, и, честное слово, заржал, как полный придурок.
«Сергач, ствол!» – скомандовал командир, я врубился мигом, нашарил за секунду «калашников» между сиденьями, еще через пару секунд высунул ствол в окно. За эти три секунды Федя успел заломать амбалу со сломанной кистью руку, вывернув ее в локте, и другому отморозку заехать ногой в живот.
