Ральф Макинерни - Реликвия Времени
Клара бросилась к отцу, Джордж и Катерина последовали за ней. Неудивительно, что дон Ибанес кричал. На Мигеля Арройо было совершено покушение.
Глава 02
I
«Он ведь этого не говорил, не так ли?»
Возвращаясь по срочному вызову в Вашингтон, Трэгер во время долгого перелета через всю страну имел достаточно времени подумать о том, что ждало его впереди. Однако он предпочел начисто прогнать из головы все мысли. Разве удалившиеся на покой банкиры вспоминают невозвращенные кредиты, выданные их банком, разве адвокаты вспоминают проигранные дела? Карьера самого Трэгера больше напоминала карьеру хирурга, который провожал ровные ряды своих пациентов к вечному забвению. В его случае большинство смертей были насильственными. Большую часть своей жизни, работая под началом Дортмунда, он видел смысл в этой бесконечной сумеречной борьбе. В управлении во все времена хватало выпускников «Лиги плюща»[55], старавшихся в жизни вести себя так же, как их киношные образы, однако всегда оставалось прочное ядро, для которого ставки были ясны: добро против зла, свобода против рабства. Весь земной шар разделился на две части. А затем Берлинская стена рухнула, Советский Союз распался; казалось, это была та самая победа, к которой все стремились. Тогда у Дортмунда хватило здравого смысла выйти в отставку. И с тех самых пор управление безуспешно искало цель. Не в силах больше восторгаться своим начальством, Трэгер последовал примеру Дортмунда и удалился на покой. После этого его неоднократно снова привлекали к активной работе, и всякий раз с подачи Дортмунда. Так произошло и в случае с похищением Мадонны Гваделупской и последовавшими за ним беспорядками. Сама по себе нелегальная иммиграция Трэгера не трогала, однако мысль о том, что среди бедолаг, тайком перебирающихся через границу в поисках лучшей доли, может скрываться кто-то еще, заставляла его призадуматься. Разумеется, вкупе с бестолковым барахтаньем Министерства внутренней безопасности.
В аэропорту имени Рейгана Трэгер взял такси и вскоре уже был в том же самом кабинете у Босуэлла, того типа, который тогда был в клетчатом костюме, а сейчас в свитере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротником, но с тем же самым выражением мудреца из страны Оз на лице.
— Задание выполнено, Трэгер.
— Разве мы не должны были вернуть похищенный образ?
— Вас это порадует.
Он протянул Трэгеру письмо из Белого дома с выражением личной благодарности президента.
— Я ничего не сделал.
Босуэлл многозначительно усмехнулся:
— Главное — это сделано.
— Образ у нас?
— Этот вопрос больше не представляет особую значимость.
Начальство всегда изъясняется витиевато, за исключением Дортмунда, но и он тоже частенько говорил загадками. Простому агенту трудно было не стать двуличным — что являлось одним из неизбежных рисков ремесла.
— Мы с Уиллом Кросби были на месте, когда захватывали Теофилуса Грейди.
— Кросби?
— Возможно, вы его не знаете.
— Я его знаю. Вы призвали его на помощь?
— Наши пути пересеклись.
Если Босуэлл намекал на то, что преданные широкой огласке утверждения Грейди о том, что никакого образа у него нет, являются вздором, по мнению Трэгера, он сам несколько кривил душой. Разве он не понимает, что, если Трэгер присутствовал на месте действия в Покателло, он должен был видеть, как из дома вынесли сверток, который увезли в «Понтиаке» с тонированными стеклами? Встав, Босуэлл протянул через стол руку с ухоженными ногтями. Трэгер ее пожал, словно они заключали пари, и, прихватив письмо президента, если оно и имело какую-то ценность, направился пешком к остановке метро. Машину ему никто не предложил.
Трэгер вернулся на метро в аэропорт, где забрал свои вещи. Повинуясь порыву, он взял такси, поехал в «Марриотт» и снял там номер. Затем, чувствуя себя туристом, решил прогуляться. В Лафайетт-парке напротив Белого дома были скамейки, и он сел, борясь с ощущением, что от него избавились за ненадобностью. К тому же и надув. Задание выполнено. Черт возьми, что это означало? Партизанская война продолжалась, «Минитмены» сражались с разъяренными мексиканцами, тут и там в стычки встревали добровольцы. Противостояние нарастало, и существовал только один способ его остановить. Вернуть священный образ в храм в Мехико, где его законное место. «Верните образ!» — распорядился президент. Если образ в руках управления, почему его не возвращают в храм? Достав сотовый телефон, Трэгер позвонил Дортмунду и сказал, что его освободили от дел.
— Судя по твоему голосу, удовлетворения ты не испытываешь.
— Меня попросили выполнить одно дело, и я его не выполнил.
— Ты можешь ко мне заглянуть?
— Я как раз хотел это предложить.
— Мы с тобой мыслим одинаково.
Трэгер проводил взглядом, как мимо проковылял голубь, судя по всему увлекаемый вперед движениями своей шеи.
— Завтра.
Он поужинал в итальянском ресторане рядом с гостиницей, уговорив за горой макарон целую бутылку кьянти. Когда он возвращался в гостиницу, в голове у него шумело. Проходя мимо бара в вестибюле, Трэгер застыл. Его внимание привлекли кадры на экране большого плоского телевизора. Войдя в бар, он приблизился к нему. Похоже, из всех посетителей его одного заинтересовало сообщение о покушении на Мигеля Арройо, основателя движения «Справедливость и мир». Мелькнули кадры с видом того, что осталось от его кабриолета, после чего показали самого Арройо, который улыбался в объектив, тараторя без умолку.
* * *На следующий день, направляясь в дом престарелых, Трэгер обреченно размышлял о том, что ждало его впереди. Он находился в превосходной форме, полный сил и энергии, но таким когда-то был и Дортмунд. Еще на памяти Трэгера. Да, возраст наносит сокрушительный удар, тут уж ничего не поделаешь. Сам Трэгер предпочел бы погибнуть в авиационной катастрофе или быть унесенным торнадо, чем закончить свои дни в таком милом грустном месте.
Он нашел своего бывшего наставника на балконе с огромным фолиантом на коленях.
— Это телефонный справочник?
— «Война и мир». Новый перевод. Разумеется, ты можешь прочитать в оригинале.
— Я читал и в переводе. Ты смотрел русскую экранизацию романа?
— Поделись своими впечатлениями.
— Я пришлю тебе ее на видеодиске.
Фильм был снят еще до крушения Советского Союза, однако к Толстому подошли очень бережно. Разумеется, все это рассматривалось как прелюдия к революции.
Дортмунд попросил Трэгера вывезти кресло-каталку на лужайку, под протянутые над головой высоковольтные провода.
— По-моему, нас подслушивали.
— Меня освободили от дел.
Дортмунд кивнул:
— Ты уже говорил. — Он отвел взгляд. — И мне сказали.
— Изображение так и не нашли, да?
— Сомневаюсь.
Трэгер молча ждал. Прикусив нижнюю губу, Дортмунд поднял взгляд на провода и вздохнул:
— Всех все устраивает как есть.
Пропавший портрет продолжал подпитывать пламя партизанской войны, сенаторы и конгрессмены сходили с ума, требуя возвести вдоль всей границы высокий забор и направить войска в помощь «Минитменам» и пограничной охране. Демонстрации в Мехико уже давно перестали быть мирными религиозными шествиями; воинствующие верующие требовали крови. Были задержаны двое фанатиков, пытавшихся заложить заряд взрывчатки у памятника Вашингтону. Мемориал Линкольна покрылся оскорбительными надписями и рисунками. Официально все это называлось выходками террористов, без конкретного определения. Власти упрямо отказывались признать связь этого с тем, что происходило на юго-западе.
Дортмунд постарался объяснить логику тех, кто только что отпустил Трэгера на все четыре стороны.
— Они действуют заодно с властями или против них?
— Возможно, и то и другое, — вздохнул Дортмунд.
— Босуэлл относится к тем, с кем мне никогда не хотелось работать, — заметил Трэгер.
— Комитеты Конгресса о нем очень высокого мнения.
— Интересно, а они на чьей стороне?
— Ты читал книгу Фейта о том, что привело нас к Ираку?[56]
— Читал.
— Возможно, этим людям доставляет наслаждение смотреть, как президент бессилен решить эту проблему.
Трэгер ничего не сказал на это. Работая под началом Дортмунда, он научился поддерживать нынешнее правительство, каким бы оно ни было. И вот сейчас Дортмунд намекал, что это осталось в прошлом. Управление обзавелось своей собственной политической позицией, а это уже означало партизанщину.
— Как им удалось убедить Белый дом в том, что образ у них, если на самом деле его у них нет?
— Он ведь этого не говорил, не так ли?
