Дин Кунц - Апокалипсис Томаса
Она крепко сжала губы. Я зажал ее вздернутый носик, но она держалась, сколько могла, а уж потом я засунул тряпичный клубок ей в рот.
Хотя слов я не разобрал, мне показалось, что она назвала меня глупым кокером, хотя не думал, что сравнение с этой прекрасной разновидностью спаниелей следует считать оскорблением.
Она попыталась вытолкнуть тряпки языком, но я не позволил ей открыть рот. Не без удовольствия.
Последней оставшейся полоской ткани я обмотал ей нижнюю половину лица и завязал узел на затылке, чтобы она не смогла вытолкнуть изо рта кляп.
Засовывая пистолет в кобуру, я порадовался тому, что мне нет нужды пристрелить ее. Убийство женщины, даже такой, как эта, не признающей никаких запретов, нанесло бы мне моральную травму, от которой я не смог бы избавиться до конца жизни.
Однажды, в сожженном индейском казино, я наблюдал, как кугуар весом в сто пятьдесят фунтов крадется к женщине, которая сделала очень, очень много плохого. Она держала меня на мушке, и я, чтобы не получить одну пулю в живот, а вторую в голову, не стал предупреждать ее об опасности, и большая кошка набросилась на нее, как изголодавшийся — на тройной чизбургер. Я не хвалю себя за это, скорее, наоборот, но с этим мне жить легче. Все-таки я не нажимал на спусковой крючок.
Связанная по рукам и ногам, стреноженная, с кляпом во рту, надежно привязанная к трубе, Виктория Морс обстреливала меня отравленными дротиками взглядов, вылетающих из ее белладонновых глаз.
Я пересек помещение с котлами и бойлерами, погасил свет, приоткрыл дверь, убедился, что путь свободен, и вышел в коридор подвала.
Я бы хотел превратиться в Гарри Поттера с его плащом-невидимкой и прочими прибамбасами, которые юный чародей носил с собой. Но я мог полагаться только на пистолет калибра 9 мм, достаточный запас патронов и высококачественную ножовку, то есть располагал значительно большим арсеналом, чем обычно в подобных случаях. А кроме того, если твоя задача — всего лишь накинуть на себя плащ-невидимку перед тем, как войти в логово дракона, не так уж это и интересно, что для тебя самого, что для дракона.
Несколько мгновений я, прислушиваясь, постоял у закрытой двери, за которой остались котлы и бройлеры. Не сомневался, что Виктория, пусть и с кляпом во рту, орала во всю мощь легких. Даже рискуя задушить себя, пыталась трясти трубу. Но из-за двери не доносилось ни звука.
Заглянув в последний раз в комнату-прачечную, я подошел к раковине и вымыл лицо жидким мылом и горячей водой.
Действительно плохая женщина, которую я позволил убить кугуару, однажды плюнула в меня красным вином.
Женщины не находят меня таким привлекательным, как, скажем, этого певца, Джастина Бибера[22]. Но я утешаю себя тем, что Джастин Бибер не знает, как выйти из морозильной камеры после того, как тебя оставили там прикованным двое здоровенных парней в шляпах с плоской низкой тульей и узкими, загнутыми кверху полями. Окажись там, он не смог бы выбраться, спев даже свою самую известную песню, а потому неизбежно превратился бы в биберсосульку.
Надеясь, что высокий тощий мужчина появится снова, чтобы объяснить, кто он и о каком рубильнике шла речь, я продолжил продвижение по коридору, проверяя все комнаты. Не нашел ничего интересного, пока не добрался до двери в дальнем конце.
Глава 29
Миновав дверь, я вроде бы оказался совсем и не в элегантном особняке Ноя Волфлоу. Меня встретила большая прямоугольная комната с потолком из гипсокартона и стенами, облицованными декоративными рифлеными панелями, выкрашенными в белый цвет. Четыре окна в противоположной стене, расположенные попарно, закрывали клеенчатые шторы, подвешенные на старомодных валиках.
В одном углу стоял деревянный шкафчик с закрепленной на нем металлической раковиной. Рядом с нею находился рычажный ручной насос, какими качали воду из колодца.
Перед каждой парой окон стоял большой дубовый письменный стол с настольной лампой под зеленым стеклянным абажуром. И офисные стулья на резиновых колесиках, изготовленные из дуба.
На каждом письменном столе стоял также и телефонный аппарат «Канделябр» из латуни, выкрашенный в матово-черный цвет, с микрофоном наверху, наушником на проводе, свисающем с рычага, и диском для набора номера у основания.
Вдоль коротких стен расположились канцелярские шкафы из того же дуба и, как я понял, бюро для хранения чертежей с широкими и невысокими ящиками. Посреди комнаты стояли два кульмана, спинка к спинке, перед каждым — дубовый табурет, а справа от них — большой дубовый стол, такой высокий, что работать за ним пришлось бы стоя.
На высоком столе лежала стопка чертежей толщиной в четыре дюйма. Накрывал их лист бумаги с нарисованным тушью особняком, каким он виден с запада. Под превосходным рисунком красивыми витиеватыми буквами написали название особняка (и поместья) — «РОУЗЛЕНД», а ниже и левее уже печатными: «РЕЗИДЕНЦИЯ КОНСТАНТИНА КЛОЙСА».
Получалось, что я попал в комнату, где подрядчик, а может, и архитектор, непосредственно курировавший строительство, работали в те дни, когда Роузленд только строился. Должно быть, эту комнату закончили первой, а ее сохранение в неизменном виде предполагало, что Константин Клойс, газетный барон и киномагнат, собирался создать поместье, которое со временем станет таким же историческим памятником, как Херст-Касл[23].
Объединяло эту комнату с особняком следующее: бетонный пол с медными кругляшами, каждый из которых украшала вытянутая восьмерка, и полное отсутствие пыли, отчего выглядела она герметически запечатанным музейным экспонатом.
При осмотре комнаты меня вдруг осенило: а для чего в подвальном помещении окна, закрытые шторами. Я положил наволочку с ножовкой на один из письменных столов, подошел к окну и потянул за шнур, наматывая штору на валик.
Открывшийся вид настолько меня потряс, что на какие-то мгновения я застыл, не веря своим глазам. Когда обрел способность двигаться, перешел ко второму письменному столу, наклонился через него и поднял штору еще одного окна, словно надеялся увидеть из него что-то другое или глухую подвальную стену, которой полагалось там быть. Но нет, моим глазам открылся тот же сельский пейзаж.
Помимо двери, через которую я вошел, еще одна находилась в западной стене, между письменными столами. Я подошел к ней, помялся, открыл и переступил порог.
Длинная подъездная дорога уходила от особняка к шоссе, но только гравийная, а не вымощенная камнем. И я не увидел ни сторожки, ни ворот, которые охраняли въезд в Роузленд.
Отсутствовала и каменная стена, огораживавшая огромное поместье. Строители еще не облагообразили землю в соответствии с пожеланиями заказчика, а от соседских участков поместье отделяли только белые маркировочные столбы.
Лужайки никто не выкашивал, трава высотой по пояс подступала к дубовым рощам, только количество дубов в них заметно уменьшилось.
Заглядевшись на удивительный пейзаж, я прошел по гравийной дороге никак не меньше тридцати футов, прежде чем осознал, что удаляюсь от двери.
Повернувшись, обнаружил, что особняка, сильно смахивающего на дворец, нет и в помине, словно резиденция Волфлоу растворилась в воздухе.
Место особняка занял щитовой дом с крышей из рубероида и четырьмя окнами, по два с каждой стороны распахнутой двери. Должно быть, дом для строителей, из которого я только что вышел.
В сотне футов от дома, по левую руку, я увидел еще один домик, маленький, несомненно, туалет.
Для большинства людей реальность проста, словно картина, висящая перед ними в раме их способности воспринимать мир, понятная и не вызывающая вопросов. Я живу, зная, что под наружным слоем есть еще множество невидимых, потому что на холсте снова и снова рисовали по уже нарисованному. Любой физик, хорошо знакомый с квантовой механикой или с теорией хаоса, знает, что реальность — это совокупность загадочных измерений и вероятностей, и чем больше мы о них узнаем, тем с большей ясностью понимаем, как много мы еще не знаем.
Поскольку осмысление реальности в значительной степени определяет мою жизнь, изумление редко отправляет меня в нокаут. Несмотря на исчезновение особняка, я удержался на ногах, но чувствовал себя Хитрым Койотом[24] после того, как по нему проехал бульдозер.
Ощущение, что архитектор проектировал этот особняк, использовав новую геометрию с каким-то добавленным измерением, о чем я упоминал ранее, не могло сравниться с шоком, который принесло с собой последнее открытие. Чувство, что комнаты могут быть связаны каким-то необычным способом, что в любой комнате или коридоре есть нечто большее, чем видит глаз, теперь воспринималось пророческим.
Далекий шум автомобильных двигателей вновь заставил меня взглянуть на запад. На асфальтированной, но очень узкой двухполосной дороге (одна — для проезда с севера на юг, вторая — с юга на север) появились два автомобиля, оба — фордовская «Модель Т», черные, с открытыми сиденьями для пассажиров.
