И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Майор Жёв, покинув тюрьму, решил пройтись по гарнизону. Сон так и не пришел к нему, даже напротив, после исповеди Омара мелкие весточки сна окончательно покинули организм старика. Единственное, чего ему хотелось, так это избавиться поскорее от этого неблагодарного мальчишки, получившего жизнь и не желавшего хоть на минуту забыть свою дурную веру и радоваться каждому дню. Пребывая в легкой, если можно так выразиться, прострации от унижения, нанесенного арабом ему, благородному офицеру, майор старался все же отогнать мысли и желания раскроить бен Али череп за такое, пусть и непубличное, но все-таки болезненное оскорбление. Он сам того не заметил, как оказался около кузницы, в которой часами, а то и днями пропадал совсем недавно Омар. Жёва удивило, что начальник кузницы, старик Фуле, в такое позднее время все еще находился на месте, что-то читая под тусклым светом масляной лампы. Он не заметил, как майор подошел к своеобразному прилавку и стал рассматривать всякого рода ножи, кинжалы, шпаги, сабли, топорики и прочую военную атрибутику. На прилавке все эти разновидности холодного оружия лежали с двойной задачей: как декор, привлекающий внимание, а также как образец того, что каждый служащий гарнизона мог заказать у кузнеца за определенную плату. А что было делать, жалование не могло в полной мере покрыть всех расходов кузни и лично Фуле, поэтому он упросил Жёва позволить торговать своими изделиями и услугами. За это вояки прозвали Фуле жидом бескостным, но тот не стал обижаться, потому что давно потерял всякое желание испытывать какие-либо яркие эмоции, променяв разноцветные краски на серую шпаклевку.
Вначале у Жёва было сильное желание поговорить со старым кузнецом, однако спустя минуту, майор присмотрелся к глазам Фуле и заметил, что они закрыты. Поняв, что старик тихо дремлет, Жёв еще минут пять постоял у прилавка и удалился к себе, надеясь хоть там немного поспать.
Добравшись до кабинета так, чтобы его никто не услышал, майор, не снимая мундира и сапог, сел в кресло для гостей и стал думать. Не налив по обычаю себе коньяка и не закурив сигары. Стал думать. Думать о словах Омара, вырезавших на сердце Жёва большой рубец. Стал думать о предстоящей дороге в Марсель. Однако ничего путного в голову не приходило. Виски пульсировали с неистовой силой, не давая возможности напрячь мозги. В итоге так, с раскрытыми глазами, с пустым взглядом, с почти не соображающей головой, Жёв просидел еще около часа, совершенно не обращая внимания на то, что до подъема оставалось всего четыре часа.
Но все-таки что-то внутреннее убедило майора прикрыть глаза, и пожилой организм тихо уснул. Там же, в кресле для гостей.
Глава XI
Утро 13 декабря было очень ясным и теплым. Легкий бриз встречал моряков и солдат в порту, где уже был полностью нагружен «Сен-Жорж». Нагружали его провиантом на трое суток, а также углем для паровой машины. Мужики-кочегары тащили неподъемные мешки с черным топливом на своих задеревенелых плечах, доламывая последние здоровые позвонки, возмущаясь и кряхтя от усталости. Но никто не мыслил о возможности передохнуть, поставить мешок на землю и попросить у начальника смены хотя бы минуту передышки. Такой поступок сразу расценен был бы за нарушение рабочей дисциплины и саботаж. Начальник смены, само собой, не собирался давать никакой минутной передышки, иначе бы ему самому, выражаясь метафорично, открутили башку. Мужики тащили мешки с углем, чтобы выполнить часовую выработку и получить после этого целых семь франков на человека, на которые вполне можно было прожить две недели в Оране; разумеется, живя практически нищенской жизнью. Обычные мелкие винтики в огромном, никем не контролируемом механизме, с которым даже Господь не был в силах совладать, поскольку также был его частью. А чем важнее и больше становится винт, становясь сложной деталью, тем реже он обращает внимание на винтики, оставшиеся внизу этой иерархии. Так и здесь: начальнику смены было все равно на душевные и физические силы мужиков-кочегаров; капитану корабля было наплевать на мнение начальника смены и уж тем более на мнение упомянутых мужиков; ну а Жёв, вероятно, даже не засорял себе голову информацией о существовании каких-то разнорабочих, имеющих, с чего-то вдруг, свое личное мнение относительно условий труда и свои личные потребности, которые, оказывается, могут иногда преобладать над потребностями эксплуататоров. Чего уж говорить о генерал-губернаторе Алжира маршале Мак-Магоне, который едва знал Жёва в лицо, и так далее по лестнице. Жаловаться было бессмысленно и опасно, поэтому мужики без остановки, сконцентрировав всю силу в ногах и руках, шагали на корабль, чтобы успеть загрузить его в срок.
К девяти утра приготовления были закончены, и команда терпеливо ожидала прибытия майора Жёва и Омара. Они пока находились в крепости. Омар уже сидел в коляске и ждал отправления, а Жёв еще был в комендатуре – принимал рапорт майора Мирабаля.
– Если мы проследим весь путь наших разведчиков, то обнаружим, что очередной схрон клана бен Али действительно располагался в том месте, которое нам изначально указал Омар.
– Хорошо…
Слушать сухие речи офицера-докладчика, и уж тем более закостенелого кабинетного бюрократа Мирабаля, Жёву было всегда в тягость. Особенно неохотно слушал он его сегодня, поминутно жалея и мысленно причитая, что не ограничился письменным рапортом и позволил Мирабалю говорить.
– Что же касается организационно-бытовой части, то здесь необходимо отметить, что каждое ваше поркчение было исполнено. Поскольку, как вы сказали, в ваше отсутствие в город и гарнизон может нагрянуть инспекция из Алжира, на две недели прекращена работа всех заведений в пределах гарнизона, а военнослужащим запрещено без дозволения командиров его покидать. Также докладываю, что запасы питьевой воды должны в ближайшие двое суток быть пополнены. За неисполнение своих обязательств перед французской армией купец, что поставляет нам воду и иное продовольствие, будет лишен головы. Он пообещал управиться вовремя.
– Хорошо…
Мирабаль басил в размеренном темпе, однако из-за сильной тучности был вынужден сопровождать каждое преложение тяжелой одышкой. Оттого его речь теряла всякую серьезность и походила больше на выступление толстого повара перед посетителями его лавки. Важной особенностью данного доклада было и то обстоятельство, что Мирабаль рапортовал, обращаясь к начальнику, сидя в кресле для гостей и вальяжно расположившись в нем, словно покойный король Луи-Филипп30 перед очередным премьер-министром. Любого другого служащего за подобный формат официального отчета немедля бросили бы на губу, но Мирабаль пользовался своим положением и послаблениями, сделанными только для него Жёвом. Последний как-то отстраненно слушал, изредка реагируя на
