Уильям Монтальбано - Базилика
— Конечно.
Лютер улыбнулся.
— Ты мой брат, Пол.
Затем он снова погрузился в свои мысли и застыл. Налетел ветер, и у подножия статуи стало прохладно, но я терпеливо сидел и ждал, когда Лютер отвлечется от размышлений и начнет рассказывать о суровом месте, которое он называл Эдемом.
— Когда в тот день я появился там, место было таким прекрасным, что я сразу подумал: оно совершенно. Там было так хорошо! Пол, ты бы не поверил, что существует такая красота. Цветы, фрукты, аккуратные ряды посевов, вдали ручеек и гора, деревня с аккуратными домами и белоснежная церковь. За ней на холме располагался старый каменный монастырь, построенный во времена начала колонизации. В таком месте человек в абсолютном покое мог размышлять о жизни или о Боге. До ближайшей гравиевой дороги было четыре дня ходу, но каким-то образом я ощутил, что людей, которые живут здесь, это не особенно тревожило, потому что они понимали: все находится рядом.
Но когда я появился там, Пол, Эдема не стало. Да простит их Господь. Наверное, ты читал об этом или о чем-то подобном. Ручей был полон тел, и церковь тоже. Большинство из них были зарублены мачете, и только немногих забили лопатами и мотыгами. В церкви было много женщин и детей и еще несколько монахинь из Европы, пытавшихся их защитить. Плохое племя, Пол. Все самое ужасное в современной Африке происходит из-за плохого племени. Смертельная обида.
Больше десяти лет Лютер хранил молчание. Он взял мою руку в свою гигантскую ладонь и с силой сжал.
— Я должен был стоять на страже мира, носить голубую каску и все такое. Анекдот. Ради поддержания мира я убил кучу африканцев, в тот день я бы убил еще больше, но не застрелил ни одного, потому что те, кто это устроил, уже сбежали.
Вонь стояла страшная, мухи, личинки мух, большие жирные собаки, злобные из-за того, что кто-то мешает их пиршеству. Нам нужен был бульдозер, но, естественно, в Эдеме нет бульдозеров. Мои солдаты стреляли в собак и поджигали огромные костры из тел — так много было там детей, Пол.
Я поднялся в монастырь и обнаружил семерых священников, белых, в такой же, как и на мне сейчас, одежде. Старики. Кому они могли навредить? Перерезанные горла, изувеченные тела. Я думал, что уже все повидал на своем веку, но оказалось, что не все. Я побыл немного в монастыре, потом спустился с холма и отправил солдат, сказав им, что я их догоню, но остался. Они были рады выдвинуться до темноты, Господь свидетель; дьявол посетил Эдем, и мы знали об этом. Той ночью я остался один в монастыре с мертвыми священниками. Я не спал, потому что, если дьявол вернется, я хотел быть готовым к встрече. Но он не пришел, и следующим утром я похоронил священников. Затем спрятал оружие, снял униформу и остался в Эдеме. Несколько раз в первые две недели за мной присылали солдат, но я прятался от них. Меня не особенно искали. Еще один мертвый офицер, что с того? Будут еще войны, и будут еще офицеры.
Я пробыл там долго, очень долго; только я, книги миссионеров и все, что от них осталось. Никто больше не вернулся в Эдем, Пол. Табу. Но только не для меня. Я был счастлив там. Сменяли друг друга дни, времена года, даже в Африке есть времена года. Я наблюдал, как они проходят, и никогда об этом не задумывался, потому что все это время учился у мертвых священников. Я прочитал все их книги, подряд: по истории, религии, литературе — все, что попадало мне в руки; языки мне всегда давались легко, ты это знаешь, Пол. Я много узнал о мире, о Боге, о себе. Я начал подозревать, что оказался там неспроста. Думаю, я почувствовал себя наследником этих священников. Они пришли сюда в надежде творить добро, а вместо этого погибли в бессмысленной резне. Мне казалось, если я буду продолжать их дело, то каким-то образом исправлю эту ужасную несправедливость. Кажется безумием, да? Может, так оно и было. Ну и что? Я узнал все об этих священниках и их судьбе. В конце концов, будет ли безумием представить, что я стал ими? Разве это разумно? Я думал, да. Однажды, не знаю почему, я вдруг понял — просто понял и все, — что настало время уходить. Я пошел в комнату настоятеля и забрал большую бухгалтерскую книгу, которую он вел. Я взял ее с собой и принес в штаб-квартиру миссионеров в Риме. Так я здесь и оказался.
Он отпустил мою руку и откинулся назад на прохладный мрамор основания статуи. Через некоторое время я сказал:
— Это замечательная история, Лютер.
— Я должен рассказать ее папе.
— Он будет растроган.
— Нет, Пол, я так не думаю.
— Но…
— Я хочу рассказать папе о том, что записался в батальон мертвецов; вписал свое имя в книгу настоятеля, к остальным. Сказал, что я был одним из них, членом их ордена. Когда я появился в Риме, те, кто оставался здесь, были рады меня видеть, решили, что из-за шока я многого не помню: теологию, обряды. Поэтому они заново обучили меня вещам, которых в действительности я никогда не знал. Я просто плыл по течению, это было легко после стольких лет, проведенных с моими мертвыми святыми друзьями. Но теперь все изменилось, Пол. Мне нужно рассказать папе. Папа должен знать, что я не настоящий священник.
— Я ждала, что придет кто-то вроде вас, — произнесла она, не собираясь делать мне комплимент. Тереза Лонги была поразительной женщиной, манящей: острые скулы, зеленые глаза, длинные черные волосы, зачесанные назад и струящиеся по ее белому лабораторному халату. Возможно, ей было около сорока. Выдающийся хирург, знаменитый профессор. Неординарная женщина.
В жизни Луки Карузо должна была быть женщина. Просто потребовалось слишком много времени, чтобы найти ее. Сыщики Галли обшарили личные вещи Карузо, но не так тщательно, как оказалось, и тогда, расстроенный тем, что расследование зашло в тупик, я решил проверить их еще раз. Из его записной книжки я выписал имена примерно двадцати пяти женщин. Потихоньку отобрал из них наиболее вероятных кандидаток и принялся их обзванивать. Два дня напрасных ожиданий, зато по ходу дела я узнал о Луке Карузо много нового. Он начинал мне нравиться, правда.
Вероника Урло, невысокая брюнетка примерно двадцати пяти лет, работала на центральной телефонной станции Ватикана. Она не ожидала, что я найду ее, и нервничала, но после серьезного разговора, который я провел в своей лучшей добродушно-отеческой манере за чашкой капуччино, выложила мне все. Вероника была из разряда женщин, которых мы обычно называем «женщинами легкого поведения». Не будучи страшно умной или невероятно красивой в городе, который чуть не лопался от избытка женщин, сочетавших в себе и то и другое, Вероника строила отношения с мужчинами, как могла. В Ватикане недостатка в партнерах нет, пояснила она.
— Это, ну, понимаете, как развлечение, как сходить в кино, и всегда с серьезными людьми. Шишками. Может, некоторые из них и были священниками, но когда мы проводили время вместе, они всегда носили светскую одежду, и у меня появлялось чувство, словно это — наша тайна. Мне всегда нравилось то, чем я с ними занималась, ну, почти со всеми, ну, вы меня понимаете.
— Вы ложились с ними в постель.
— Понимаете, это не всегда происходило в постели. Мы и еще кое-что делали. Но мы всегда молились.
— А монсеньор Карузо? С ним ты тоже занималась любовью и, гм, прочими вещами в необычных местах?
— С Лукой? В необычных местах?
Она хихикнула и, как мне показалось, первый раз за всю беседу оживилась.
— О нет, вы не поняли. Не с ним. Мы просто разговаривали. Много разговаривали. Он считал, что я веду себя неправильно. Он говорил, что люди пользуются мной. В глубине души я знала, что он был прав, но понимаете…
Среди других женщин, чьи имена значились в записной книжке Карузо, две не представляли собой ничего особенного. Одна была пожилой дамой, заручившейся помощью Карузо, чтобы найти работу мужу. Другая была на последнем месяце беременности. Похоже, Карузо ее венчал, и она искренне сожалела о том, что он не сможет крестить ее ребенка.
Полицейская работа трудна, тяжела и неблагодарна. Но потом я встретил Терезу Лонги. Первые несколько минут, после того как я вошел в ее офис в Сиене, средневековом городе, примерно в трех часах езды на север от Рима, она молчала, притворяясь, что изучает рентгеновский снимок головы, прикрепленный на подсветке на стене.
— Это темное пятно — мозговая опухоль.
Она постучала по снимку карандашом.
— Я несколько часов рассматривала снимок, думала о нем. Я вижу ее даже без рентгена. Я поворачиваю ее в уме то так, то этак, рассматриваю со всех сторон — спереди, сзади, сбоку, ищу, как можно на нее повлиять. Но возможности нет. Никакой. Это смертный приговор. Шесть месяцев, а может, только четыре.
— Мне очень жаль, — сказал я. Но я не был пациентом, я искал убийцу, того, кто столкнул Луку Карузо с купола собора Святого Петра. Тереза Лонги казалась достаточно для этого сильной.
