Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев
Успокоившись, Волин завертел головой, высматривая Сергея. Выяснилось, что тот сидит неподалеку, по правую руку от их благодетельницы. Кстати, особа-то оказалась из себя очень ничего. Одета, правда, как-то не к случаю, в строгий белый костюм, и прическа слишком нейтральная, ни дать, ни взять секретарша в солидном учреждении.
Женщина притягивала к себе взгляд Алексея, но он все же не мог с уверенностью сказать, красива она или нет. Это определение к ней не подходило. У Нади было ХОРОШЕЕ лицо. Встретив такое в торопливой, насупленной уличной толпе, его можно было принять за добрую примету, за счастливый случай или просто улыбнуться, на миг забыв о суете. И еще оно почему-то казалось Волину знакомым, виденным когда-то, но никак не вспоминалось, где и когда. Надины черты будили в Алексее сладковато-щемящую грусть, непонятно тревожили, и тревога эта походила на едва уловимую зябкость, пробивающуюся сквозь ласковое тепло августовского дня, или на темный холодок, растворенный поздним летом в сочной небесной голубизне. Сами собой распахивались забытые на антресолях детства старые сундучки, из них улыбались побитые молью, но по-прежнему трогательно-лукавые плюшевые медведи, поблескивали облупившейся краской грузовики и пожарные машины, каких давно не встретишь ни на дорогах, ни на прилавках игрушечных магазинов.
От незнакомки, казалось, исходила удивительная энергия, почему-то ассоциировавшаяся у Волина с позабытым ароматом перецветших астр и георгинов, которые он когда-то под покровом ночи срывал в чужом саду, в поселке, куда студентов их курса загнали на уборку овощей. Те цветы он собирался подарить… кому? Трудно припомнить. Кажется, той, другой, что могла занять в его жизни Ларискино место, но не заняла, так как они по-юношески глупо и безоглядно рассорились из-за пустяка. Сожалел ли он теперь об этом, Алексей и сам не знал.
Но бережно хранил в памяти пьянящий холодок под ложечкой, рожденный риском потревожить собак и разбудить хозяев, упругую влажность налитых зрелой силой цветов и благодарный поцелуй не слишком умелых, обветренных, но оттого еще более желанных губ…
Все это было с ним когда-то, но ушло и почти не тревожило долгие годы. А сейчас вдруг всколыхнулось до самого дна памяти. И причиной этому послужила незнакомая и, по сути, почти безразличная Алексею женщина с карими, чуть прищуренными, словно близорукими глазами. Или сама атмосфера, в которой существовал Волин последние сутки — сутки? — содержала в себе нечто, заставлявшее оглянуться назад, в прошлое, будто в поисках путеводной нити, связывающей Алексея с прежней, привычной жизнью? Но нить уходила в никуда. Надежда. Надя. В этом имени Волину отчего-то чудился гудок ушедшего поезда, на который он опоздал или просто не пожелал сесть. Звук, которому давно полагается угаснуть, все перекатывается эхом над убегающими вдаль рельсами, как упрек, как горечь упущенной возможности, отдается болью в сердце несостоявшегося пассажира, одиноко маячащего на опустевшем перроне. Ветер, затухающее подрагивание стального полотна да горьковатый, дымный запах железной дороги, по которой ты так никуда и не уехал, к какой-то иной жизни, к девчонке-однокурснице, прижимающей к груди вызывающе пышный осенний букет… Или это всего лишь дурные рефлексии мужчины, вступающего в кризисный возраст? Надежда!.. Ведь не бывает никаких последних поездов. За ушедшим составом обязательно прибудет новый, и тогда все зависит лишь от того, захочешь ли ты вспрыгнуть на подножку, пусть даже с риском угодить под громыхающие колеса… Но с поездами иногда случается нечто… ну, такое, например, что может присниться в глухую полночь на полке плацкартного вагона…
А пропахшие ветром девочки в стройотрядовских куртках давно превратились в тучных, густо потеющих бабищ, обремененных детьми и женскими болезнями. Нет и не может быть никакой другой жизни. Жизнь дается человеку лишь раз, и прожить ее нужно… в любом случае. Так что, вернувшись, необходимо первым делом вышвырнуть в мусоропровод походное снаряжение, которое черт его знает как завелось в доме, чтобы больше никогда…
— Тебе чего налить?
Перед Волиным возникла рюмка. Алексей стряхнул оцепенение. Ничего не скажешь, не лучший тон сидеть вот так, молчком, уставившись в пространство, и не обращать внимания на окружающих. Ну, слева не интересно — тот самый «Кощей» с родимым пятном, усиленно восстанавливающий растраченные калории. Зато справа!..
Но вправо ему лучше было бы не смотреть. Или вскочить и бежать без оглядки, а предпочтительнее всего сразу провалиться сквозь землю. Потому что ухаживать за ним взялся не кто иной, как… о Боже! Это что еще такое?.. Вера, Верочка, официантка из кафе, приросшего к городскому театру, она же по совместительству исполнительница интимных услуг на парковой скамейке.
— М-ня… — сказал Волин, — я, собственно… коньячку… (Сейчас она меня вспомнит и плюнет в глаза!) Вера щедро набулькала ему коньяку, навалила на тарелку гору салата. Заботливая!
Да, может, это вовсе и не она? Алексей осторожно скосил глаза. Нет, брат, не отвертишься, она самая. На девушке отливала вороненой сталью знакомая кожаная безрукавка с обалденным вырезом, за который Алексей даже сейчас невольно зацепился взглядом. И такое же кожаное супермини было на своем месте. И волосы… И глаза… Ясно, приплыли!
— Чего не пьешь, не ешь? С осени закормленный? — осведомилась Вера.
«Да она же меня не узнаёт, — осенило Волина. — Сколько у нее таких было!..» Он слегка расслабился и залпом проглотил коньяк. Главное, не подставиться, не напомнить… Куда она, интересно, дитя девала? Плакалась ведь, что оставить не с кем. Да что за чудеса?! Каким ветром ее сюда занесло? Пригласили для… услуг?
Сумасшествие сплошное!
Коньяк ласковым огнем растекся в желудке. Волин прожевал салат, самостоятельно налил и потянулся к жаркому, но его осторожно взяли за рукав.
— Не трогай, — услышал он негромкий Верин голос и обернулся.
— Что — не трогай?
— Ты же недавно здесь?
— Предположим. И что из того?
— Так ты, это… ты мясного не ешь. Видишь, сколько всякой жранины. Фрукты, икра…
— Не понял.
Вера с безразличным видом откинулась на спинку кресла.
— Мне-то что? Как хочешь.
«Что за чепуха?» — недоуменно подумал Алексей, но к жаркому не притронулся. И тут же, забывая об осторожности, не утерпел:
— Ты-то как здесь оказалась? Место отдаленное, неподходящее…
— Я-то? — охотно отозвалась девушка. — Я с подругой в церковь пошла.
— Ты что, верующая? — удивился Волин.
— Как сказать… Не запрещено ведь.
— Ну ладно. И дальше что?
— Ночью мы ходили. Когда возвращались, шпана пьяная привязалась. Катька в подъезд забежала, давай в квартиры звонить. Они от нее отстали, а меня тормознули.
«Господи, — подумал Волин, и сердце его дало сбой. — Ночь, шпана… Уж не в тот ли самый вечер, не те же ли, что и за мной?.. Опять я брежу».
— Они борзеть начали, я давай караул кричать, — продолжала Вера беспечно. — Знаешь, какие козлы! Я уже думала — отшкряли, а потом сзади кто-то по башке ка-ак даст!.. А в больнице я почти ничего не помню.
— Ясно, — перебил Волин. — Сюда-то ты как угодила, к военным? Это же какое-то военное заведение, правильно?
— Да так как-то… взяла и угодила. Не хочу про плохое говорить. Давай лучше выпьем. Тебя как зовут? Меня — Мэгги.
— Как? — не понял Алексей. — Ты что, иностранка?
Девушка рассмеялась:
— Не бойся, русская. Папенька у меня был чудак. Библию почитывал, в церкви тусовался. Диссидент, короче. Меня вообще-то Магдалиной зовут. Это он мне имечко подсубботил. Мать плакала, орала, а папаша ни в какую. Че же мне теперь, с такой стремотой и ходить? А Мэгги — прикольно. Тебе не нравится? Ладно, все равно наливай.
«Что за черт? — подумал Волин, проглатывая коньяк. — Какая Магдалина, когда она Вера. Может, у нее сестра есть? Близнец. В смысле, она — это тот близнец…
Тьфу! Что здесь вообще происходит?» Не переводя дух, они выпили раза три подряд. После этого девица разом окосела, да и сам Волин почувствовал, что мучившие его проблемы благополучно растворяются в чаду застолья. Какая, однако, приятная штука вот так взять, нажраться и наплевать на все. Девочка вот рядом хорошая, не надо ее обижать. Униженным и оскорбленным положено сострадать. Это она-то униженная и оскорбленная?! Алексею вдруг сделалось смешно. Вера-Магдалина! Христова блудница. Бог раскаявшихся грешников любит. А ты, деточка, уже раскаялась, или с тобой еще можно?.. (Алексей, изловчившись, прижался коленом к налитому бедру соседки, и та не отстранилась.) При таком телосложении раскаянье само есть смертный грех. И вообще, знаменательное совпадение. Вера — она испокон дама гулящая, кто как хочет, тот так и пользуется. Ага! Надежда у нас тоже есть. Которая Андреевна.
