Дэниел Силва - Убийство в Вене
23
Рим
На виа делла Паче не было никого. Часовщик остановился у ворот «Анима» и выключил мотор motorino. Он протянул дрожащую руку и нажал на кнопку переговорного устройства. Отклика не было. Он позвонил в звонок. На этот раз юношеский голос ответил ему по-итальянски. Часовщик по-немецки попросил о встрече с ректором.
– Боюсь, это невозможно. Пожалуйста, позвоните утром по телефону, договоритесь о встрече, и епископ Дрекслер будет рад видеть вас. Buonanotte, signore.[19]
Часовщик сильнее нажал на кнопку переговорного устройства.
– Мне было велено прийти сюда другом епископа из Вены. По срочному делу.
– Как звать этого человека?
Часовщик правдиво ответил на вопрос.
Тишина, затем:
– Я сейчас спущусь, синьор.
Часовщик расстегнул куртку и осмотрел рану под правой ключицей. Раскаленная пуля прижгла близкие к коже сосуды. Крови было немного, но рана сильно пульсировала и его бил озноб от шока и поднявшейся температуры. Он полагал, что это было малокалиберное оружие, скорее всего 22-го калибра. Не того рода, что причиняет серьезные внутренние повреждения. В любом случае нужен доктор, чтобы вынуть пулю и хорошенько прочистить рану, пока не началось заражение.
Он поднял глаза. На дворе появилась фигура в сутане и осторожно направилась к калитке – послушник, мальчик лет пятнадцати с лицом ангела.
– Ректор говорит, что неприлично приходить в семинарию в такое время, – сказал послушник. – Ректор предлагает вам пойти сегодня в какое-нибудь другое место.
Часовщик вытащил свой «глок» и направил его на ангельское личико.
– Открывай калитку, – шепотом произнес он. – Сейчас же.
– Да, но почему вам надо было посылать его сюда? – Голос епископа неожиданно загремел, словно он предупреждал паству об опасностях, какие несет с собой грех. – Для всех, имеющих к этому отношение, было бы лучше, если бы он немедленно уехал из Рима.
– Он не может лететь, Теодор. Ему нужен врач и место, где он мог бы прийти в себя.
– Я это понимаю. – Глаза его остановились на миг на сидевшей напротив него, по другую сторону стола, фигуре – мужчине с волосами с проседью и широкими могучими плечами циркового силача. – Но вы должны понимать, что крайне компрометируете «Анима».
– Положение «Анима» станет куда хуже, если наш друг профессор Рубинштейн преуспеет.
Епископ тяжело вздохнул.
– Он может пробыть здесь двадцать четыре часа и ни минутой дольше.
– И вы найдете ему врача? Кого-нибудь, умеющего молчать?
– Я знаю как раз такого. Он помог мне пару лет назад, когда один из моих мальчиков попал в потасовку с римским головорезом. Я уверен, что могу положиться на него, хотя пулевое ранение едва ли повседневное явление в семинарии.
– Я уверен, вы придумаете, как это объяснить. У вас очень гибкий ум, Теодор. Могу я с минуту поговорить с ним?
Епископ протянул Часовщику трубку. Тот схватил ее рукой в крови. Затем посмотрел на прелата и движением головы выставил его из собственного кабинета. Тогда убийца приложил трубку к уху. Человек в Вене спросил, что же произошло.
– Вы не сказали мне, что объект находится под защитой. Вот это и произошло.
И Часовщик рассказал о внезапном появлении второго мотоциклиста. На линии наступило молчание, затем человек в Вене заговорил исповедальным тоном:
– Я так спешил отправить вас в Рим, что не сообщил важной информации об объекте. Сейчас я вижу, что это было просчетом с моей стороны.
– Не сообщили важной информации? Чего же именно?
Человек в Вене сообщил, что объект в свое время был связан с израильской разведкой.
– Судя по тому, что произошло сегодня вечером в Риме, – сказал он, – объект по-прежнему крепко с ней связан.
«Великий Боже, – подумал Часовщик. – Израильский агент? Это немаловажная деталь». Разум подсказывал вернуться в Вену и предоставить Старику самому справляться со сложившейся ситуацией. Вместо этого Часовщик решил использовать ситуацию к своей выгоде. Но было в этом решении и другое. Никогда еще не было такого случая, чтобы он не выполнил контракта. И дело было не в профессиональной гордости или репутации. Он просто считал неразумным оставлять в живых потенциального врага, особенно если этот враг связан со службой, столь жестокой, как израильская разведка. Запульсировало плечо. Ему не терпелось всадить пулю в этого вонючего еврея. И в его приятеля.
– Моя цена за это задание только что возросла, – сказал Часовщик. – И существенно.
– Я это ожидал, – ответил человек в Вене. – И удваиваю гонорар.
– Утройте, – возразил Часовщик, и, минуту помедлив, человек в Вене согласился. – А можете вы снова установить его местонахождение?
– У нас есть одно существенное преимущество.
– Какое же?
– Нам известен след, по которому он идет, и мы знаем, где он появится. Епископ Дрекслер позаботится о том, чтобы ваша рана получила нужный уход. Пока отдохните. Я убежден, что очень скоро вы услышите от меня очередное сообщение.
24
Буэнос-Айрес
Альфонсо Рамирес должен был бы уже давно умереть. Он был, несомненно, одним из самых мужественных людей в Аргентине и во всей Латинской Америке. Журналист и писатель, он работал всю жизнь, откалывая кусочки от стен, окружавших Аргентину и ее убийственное прошлое. Большая часть написанного им считалась слишком полемичной и опасной для публикации в Аргентине, и его печатали в Соединенных Штатах и в Европе. Лишь немногие аргентинцы за пределами политической и финансовой элиты читали хоть слово, написанное Рамиресом.
Он на себе испытал всю жестокость Аргентины. Во время Грязной войны его выступления против военных побудили хунту посадить автора в тюрьму, где он провел девять месяцев и где его пытками чуть не довели до смерти. Его жену, активно выступавшую с левых политических позиций, забрал военный эскадрон смерти, и ее сбросили с самолета в ледяные воды Южной Атлантики. Если бы не вмешательство «Амнисти интернейшнл», Рамиреса наверняка постигла бы та же участь. Вместо этого его выпустили из тюрьмы – почти неузнаваемого, с расшатанным здоровьем, – и он возобновил свой крестовый поход против генералов. В 1983 году они сошли со сцены и демократически избранное правительство из гражданских лиц заняло их место. Рамирес помог новому правительству отправить под суд десятки армейских офицеров за преступления, совершенные во время Грязной войны. Среди них был капитан, сбросивший жену Альфонсо Рамиреса в океан.
В последние годы Рамирес мобилизовал все свое умение на освещение другой малоприятной главы аргентинской истории, которую правительство, пресса и большинство граждан предпочитали игнорировать. Вслед за разгромом гитлеровского рейха тысячи военных преступников – немцев, французов, бельгийцев и хорват – устремились в Аргентину с горячего одобрения правительства Перона и при неустанной помощи Ватикана. Рамиреса презирали в тех кварталах Аргентины, где все еще сильно было влияние нацистов, и его деятельность оказалась столь же опасной, как и расследование действий генералов. Его бюро дважды взрывали, а в его почте содержалось столько бомб, что почтовики отказывались отправлять ему письма. Если бы Мордехай Ривлин не представил Рамиресу Габриеля, Рамирес, по мнению Габриеля, едва ли согласился бы встретиться с ним.
А так Рамирес охотно принял приглашение на ленч и предложил встретиться в местном кафе в Сан-Тельмо, в двух кварталах от дома, где у него была контора. Пол в кафе был выложен черными и белыми плитками, по которым были бессистемно расставлены квадратные деревянные столики. На оштукатуренных стенах висели полки, уставленные пустыми винными бутылками. Широкие двери были распахнуты на шумную улицу, и на тротуаре, под брезентовым навесом, тоже стояли столики. Три вентилятора на потолке разгоняли удушливый воздух. У стойки бара лежала, тяжело дыша, немецкая овчарка. Габриель приехал вовремя – в два тридцать. Аргентинец опаздывал.
В январе – самый разгар лета в Аргентине и было невыносимо жарко. Габриель, выросший в долине Джезреель и проводивший лето в Венеции, привык к жаре, но он всего два-три дня назад находился в Австрийских Альпах, и его тело ощущало резкую смену климата. Транспорт поднимал волны жары, проникавшие в распахнутые двери кафе. С каждым проходившим мимо грузовиком температура, казалось, поднималась на один-два градуса. Габриель не снимал солнечных очков. Рубашка его прилипла к спине.
Он потягивал холодную воду, жуя лимонную корку, и смотрел на улицу. Взгляд его ненадолго остановился на Кьяре. Она потягивала кампари с содовой водой и с безразличным видом ковыряла эмпанадас.[20] Она была в шортах. Длинные ноги ее были вытянуты на солнце и начинали поджариваться. Волосы были небрежно закручены в узел. По шее в блузку без рукавов стекала струйка пота. Часы красовались на левой руке. Это был условный сигнал. Часы на левой руке означали, что она не заметила за ними наблюдения, хотя Габриель знал, что даже столь опытному агенту, как Кьяра, трудно обнаружить профессионала днем среди толпы на улицах Сан-Тельмо.
