Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя
– Я на машине, хочешь, подброшу тебя?
Ее собственная машина стояла за углом. Она немного подумала, а потом ответила:
– Спасибо, подбрось.
Дело происходило летом. Его широкие загорелые руки, обручального кольца нет.
– Дальвик, – сказал он. – А ты не родственница пастилок «Санди»?
Она кивнула.
– А, тогда понятно. Вот почему тебе теперь надо так часто к зубному ходить. В детстве слишком много пастилок слопала.
– Не так уж и много, они мне даже и не нравились. А вот другими сладостями увлекалась.
– Так я и знал.
Он немного помолчал. Затем спросил, куда ей нужно.
– А ты сам куда едешь?
– Могу тебя высадить на площади Оденплан? Я недалеко живу.
– Очень хорошо.
– У тебя отпуск?
– Я не работаю.
– Не работаешь? Ты безработная?
– Нет, не совсем.
Она чувствовала на себе его взгляд, но упрямо смотрела вперед. Люди часто шарахались, узнавая, что она не работает. Она так и не начала работать. Большую часть отрочества она проболела. А потом было как-то поздно. Не могла же она рассказывать об этом посторонним. Чтобы избежать вопросов, она обычно намекала, что имеет отношение к семейному предприятию, но подумывает о чем-то новом. А затем, как правило, меняла тему разговора.
– Сам я обычно именую себя разнорабочим, – сказал он. – Но в последнее время вожу тургруппы.
Он высадил ее на площади, довольно далеко от клиники. Когда он уехал, она спустилась в метро и поехала обратно за своей машиной. Дома она нашла его номер в телефонном справочнике. Он жил на улице Нортуллгатан, она тут же отыскала ее на карте.
На следующее утро она совершила неожиданное. Поехала на улицу Нортуллгатан, хотя такое поведение было ей не свойственно. По дороге она твердила себе: что ты делаешь, чего ждешь?
Она словно опьянела.
Машина его стояла возле дома. Она посмотрела на фасад, пытаясь вычислить окно. Чтобы не мозолить глаза, зашла в книжный магазин, расположенный напротив, и принялась листать книги, даже купила для виду книжку в мягкой обложке. После она медленно прогуливалась туда и обратно вдоль его дома. Интуиция подсказывала, что он скоро появится.
Интуиция не подвела. Примерно через полчаса он вышел. Один. Она ускорила шаг, сделав вид, будто очутилась здесь случайно.
– О, привет... то-то мне лицо показалось знакомым!
Радость вперемешку с удивлением.
– Я как раз собирался перекусить. Не желаешь присоединиться?
* * *Обедать они отправились на остров Дроттнингхольм. Он пригласил ее на постоялый двор. Она чувствовала, что возвращается к жизни, как будто до этого была парализована. С ним вернулись слова, одно за другим.
* * *Его ласки пробудили к жизни и ее тело.
– Ты красивая, я люблю женщин, не страдающих анорексией. Которые как ты – живут.
Ее вдруг затопила дикая ревность ко всем другим женщинам, которых он любил.
– Откуда ты знаешь, что я живу?
– Просто знаю. Ты живешь, но в раковине. Я выманю тебя из нее, извлеку на свет, покажу всему миру.
Она думала, что это пустые слова. Однако целиком доверилась ему.
* * *Она никогда не любила как взрослая женщина. После того случая с ребенком жизнь ее будто закончилась.
Фрагменты разговоров отца и Флоры. Флора, словно злобный терьер:
– Нам ведь надо не просто ее оградить, но и вылечить. А дома мы ее не вылечим. Ты не можешь. Я не могу. Ее нужно поместить в клинику.
Она слышала шаги отца, слышала, как хлопнула дверь, – так что все в доме задрожало.
Отец согласился пригласить психиатра, чтобы тот ее обследовал. О происшедшем он говорил как о несчастном случае.
– Ты должна жить дальше, – уговаривал он. – Ты молодая, у тебя вся жизнь впереди.
Он не понимал, что для нее жизнь осталась позади.
* * *Ее таскали по специалистам, отец приглашал самых лучших. Разговоры, разговоры, разговоры. Он стал брать ее с собой в поездки, показал ей свою фабрику. Цифры, расчеты, но в голове ничего не хотело задерживаться. Он принес домой электрическую пишущую машинку, Флора закрыла клавиатуру козырьком, чтобы она не видела клавиш.
Когда Флора с сестрой уехали на Мадейру, отец взял ее к себе в спальню.
– Спи здесь, чтобы я видел тебя, когда засыпаю и просыпаюсь. Если я и понаделал ошибок, то не специально, я хотел для тебя самого лучшего, ты – все, что у меня осталось, Жюстина, из того, о чем я когда-то мечтал, что имел, ты – единственное, что у меня есть.
– А как же Флора? – прошептала она.
– Флора? Да, конечно. Флора тоже.
Она лежала во Флориной постели, на Флориной подушке. Смотрела на отца новыми глазами. Молодость его уже давно минула. Волосы у него были больше не каштановые, а клочковатые, темные, брови торчали кустами. Он сидел на стуле возле туалетного столика Флоры. Смотрел в зеркало.
– Чего бы тебе хотелось, Жюстина? – спросил он, плечи его были напряжены.
У нее не было ответа на этот вопрос.
Он перегнулся через столик:
– Этот мужчина... который... подошел к тебе так близко? Ты можешь не рассказывать, кто это. Но... он был для тебя важен?
* * *Она выскочила из комнаты в длинной ночной рубашке.
Встала за дверью и молчала.
Отцу пришлось ее выманивать, уговаривать. Он протянул ей почтовый рожок, словно тот должен помочь, словно она маленькая девочка, которую можно утешить игрушкой.
Раструб рожка, его песнь.
Она обернулась, посмотрела отцу в глаза, в которых застыла боль. Она хотела бы прижаться к нему и исчезнуть. Она – его единственная дочь, его печаль.
* * *Со временем она успокоилась. Флора обладала терпением. Ее сестры, приходившие с визитом, всякий раз повторяли, что она бесконечно терпелива.
– Ты о ней так заботишься, не хуже, чем в больнице для душевнобольных, – сказала Виола, от которой пахло духами и цветами. – Она, наверное, с тобой чувствует себя в безопасности. И он тоже.
– Она с таким же успехом может здесь жить, зачем больница, от Жюстины так мало беспокойства. И Свену лучше, когда он знает, что она дома. Его девочка.
Последнюю фразу Флора произнесла несколько презрительным тоном.
Виола скрестила обтянутые нейлоном ноги и поманила Жюстину:
– Что, если я тебя с собой в город возьму, Жюстина? Купим тебе платье.
– Да мы ее заваливаем новыми вещами. Конечно, я не стану тебе мешать, только все это напрасные старания. Она ничего нового не наденет. Поносит один день и снимает. Все это неудобное и искусственное, как она говорит. Впрочем, какая разница, она все равно вечно дома сидит.
– Нельзя сдаваться, Флора. Одежда способна изменить человека. Может, она снова сделает ее нормальной.
– Нормальной! Эта девочка никогда не была нормальной. – Флора понизила голос: – Тут дело в генетике, в наследственности со стороны матери. Та была тоже, как бы это сказать, немного ку-ку. Я сейчас пытаюсь обучить Жюстину основам хозяйства, как за домом приглядывать. Такое всегда пригодится. Когда-нибудь мы со Свеном состаримся, тогда ей придется заботиться о нас, за домом смотреть. И я надеюсь, что она научится ценить себя, это же главное в жизни.
Сестры никогда не понимали, почему Флора никого не наймет следить за домом и садом. За такого богатого замуж вышла, а дом тянет в одиночку.
– Ты могла бы сидеть как герцогиня, а тебя бы обслуживали. А ценить себя ты можешь очень высоко, ты же жена знаменитого Свена Дальвика, одно это чего стоит.
У Флоры были собственные, несколько странные аргументы.
– Я не хочу в своем доме посторонних. Это моя территория.
* * *Но это была и территория Жюстины. Исподволь она вступала в свои права на нее, о чем Флора и не догадывалась. Облачившись в старый комбинезон отца, Жюстина скоблила стены и полы в доме. Весной и осенью, год за годом.
И в воде была ее кровь, из пореза на руке.
Глава 2
В тот день, когда умер отец, она убирала чердак. Обычно Жюстина начинала сверху, а потом постепенно спускалась. Она стояла на коленях и скоблила лестницу, половицы впивались в колени, боль доставляла ей удовольствие. Влажное дерево, свежий запах сосны.
Внезапно откуда-то налетел порыв холода. Послышался крик Флоры.
Отец упал на крыльце. Ботинок валялся в стороне. Она опустилась на корточки и сняла с него второй. Руки у нее были мокрые.
Вдвоем они ухитрились втащить его в голубую комнату. Флора носилась по лестницам вниз и вверх, курила, переодевалась.
– Ты тоже переоденься, если со мной поедешь, ты не можешь ехать в этом комбинезоне.
Она сидела, положив голову отца себе на колени. Голова была твердая и маленькая.
* * *В машине «скорой помощи» место нашлось только для одной из них. Жюстина поехала на своей. Ей подарили «опель» на тридцатипятилетие. Она держалась за машиной «скорой помощи», которая ехала, включив сирену.
Как она и предполагала, ничего нельзя было сделать. Невыспавшийся врач пригласил их в какую-то комнату. Она запомнила пластырь у него на шее. Сидела и размышляла, что это. Порезал? Или любовный укус? Она думала тогда о чем угодно, только не об отце.
