Безмолвная ярость - Валентен Мюссо
Нина сразу поняла, что у этой девушки есть манеры и что она происходит из другой среды. Сцена продлилась несколько секунд. Как всегда по прибытии, мадемуазель Кох потащила за собой пансионерку, чтобы познакомить ее с директором, но перед тем, как та исчезла в коридоре, их взгляды пересеклись, и Нина разглядела за показной уверенностью страх и отчаяние.
* * *
Дениз, так ее звали. Обычно имя новичка облетало весь дом меньше чем за час, как и предполагаемые причины присутствия в этом месте: побег, разврат, преступление… Чтобы нарушить монотонность повседневной жизни и привлечь к себе внимание, некоторые девушки придумывали новеньким инфернальное прошлое, в то время как другие — дабы сохранить очарование версий — пытались выяснить, откуда взялась эта информация. Одна утверждала, что Дениз пыталась убить родителей и что только положение семьи и буржуазный страх перед скандалом уберег ее от тюрьмы. Слух распространился быстро, как лесной пожар, к концу дня почти все пансионерки были убеждены, что дом Святой Марии только что приютил преступницу, прикончившую мать с отцом и всех соседей.
Ей отвели место в самом конце дортуара, рядом с Ниной. Дениз ни с кем не разговаривала, никто не пытался сблизиться с ней. Молчаливый надменный вид придавал ее красоте что-то болезненное, способное держать других на расстоянии. Краем глаза Нина наблюдала, как Дениз молча разделась и легла в постель. Ее соседство мешало уснуть, хотя веки уже отяжелели. Нина была на третьем месяце беременности. В течение последних нескольких недель усталость все сильнее давила на нее, а рабочие дни оставляли почти обескровленной, но она не жаловалась — из уважения к другим девушкам и чувства гордости. Ей казалось немыслимым просить мадемуазель Кох о малейшем одолжении и тем самым становиться ее должницей, поэтому она предпочла стиснуть зубы, как делала всегда.
До поздней ночи, натянув до носа грубое одеяло, Нина в печальном полумраке спальни наблюдала за девичьей фигурой. Дениз лежала неподвижно, как в склепе, но Нина не была уверена, что она спит. Ее мысли блуждали среди картин золотого детства, завистливых друзей, тщетной любви. Она будто видела новенькую, живущую в огромном доме с видом на озеро, с бесценной деревянной мебелью, драпировками и портретами предков, роялем в гостиной, на котором она играла романтические пьесы, и прозрачными занавесками, качающимися в туманном свете на французских окнах. И ее спальню: кровать с балдахином, большие зеркала, платяной шкаф, туалетный столик с помадой и черепаховыми гребнями. Она представляла ее лежащей целыми днями на диване, погруженной в любовные романы о свиданиях при лунном свете под сенью лесов, о вечных клятвах и слезах счастья. Нина улетела в свои мечты. Дортуар исчез, дома Святой Марии больше не существовало. Пространство и время растаяли. Она чувствовала себя как никогда счастливой, охваченная смутной детской надеждой, единственной причиной которой было присутствие молодой девушки, голос которой она даже пока не слышала.
На следующий день Дениз выглядела все такой же отстраненной.
За той, что стала предметом всеобщих разговоров, зависти и размышлений, наблюдали издалека. Нина не осмеливалась подойти к ней не столько из робости, сколько из чувства приниженности, которое та ей внушала: привилегии, подаренные красотой, огромны, но они могут сделать тебя одинокой вернее, чем уродство. Ей хотелось крикнуть незнакомке, что она не одинока, что в этом зловещем месте есть сердце, которое способно все понять, что она просит только разрешения стать ее другом, а может, даже родственной душой…
Все в доме, от мадемуазель Кох до нянек и воспитателей, относились к Дениз иначе, чем к остальным — то ли из-за ее природной элегантности и властности, то ли из-за положения ее семьи. Выполняя хозяйственные обязанности, Нина обнаружила, что «аристократка» не привыкла работать руками. Ее движения были медленными и неуклюжими, при каждом усилии она пыхтела и постанывала. В то время как другие девушки использовали любую возможность, чтобы поболтать, Дениз держала рот на замке, как монахиня, давшая обет молчания.
Непрерывно наблюдая за ней, Нина почувствовала, как в сердце шевелится клубок противоречий. Дениз пугала ее, гипнотизировала, очаровывала, но глубоко внутри себя Нина чувствовала темные импульсы ревности и зависти, гнева и враждебности — как будто благодарность, которую она хотела бы засвидетельствовать за то, что та осветила ее темное существование, вдруг превратилась в обиду. Она любила и ненавидела. За манеры, непринужденность, суровую и холодную красоту, безразличие. Замкнувшись в молчании, которое Нина демонстрировала в ответ на молчание Дениз, она страдала. Почему эта девушка не обращает на нее ни малейшего внимания? Почему так эгоистично исключает из своего мира? «Нет, не смотри на меня, — думала она. — Так я могу ненавидеть тебя еще сильнее».
На вторую ночь заснуть оказалось еще труднее.
Отголосок чувств… Возбуждение предыдущего дня уступило место досаде и горечи. Все вокруг нее, в спальне, залитой анемичным сиянием луны, таяло и выветривалось. Дениз лежала в той же позе, с неподвижным, устремленным к потолку лицом. Такая загадочная и соблазнительная, она вызывала у Нины приступы меланхолии, от которых хотелось плакать. Большой дом, пианино, комната испарились, как химеры, оставив в душе пустоту и стыд.
Проходили минуты и часы. Около полуночи сон, в котором ей было отказано, наконец окутал Нину липкой простыней. Ей снился кошмар, ее била лихорадка, сотрясал озноб. Она внезапно проснулась вся в поту, не понимая, где находится. Как только оцепенение рассеялось, повернулась к кровати Дениз — и увидела, что та пуста. Одеяло висело в изножье кровати, простыни не было.
Нина вскочила с бьющимся сердцем. Вокруг царила та особая тишина общих спален, которая не бывает безмятежной, прерываемая приглушенными стонами и страдальческими выдохами. К такому не привыкаешь. Она пересекла комнату, стараясь не шуметь. Спящие тела образовывали почетный караул на ее пути. Сама не зная почему, Нина направилась в большую общую ванную комнату, через высокие внутренние окна увидела, что
