Марсель Монтечино - Высокая ставка
— Но ведь мы договорились. Хочешь ограбить меня? — Она смерила его взглядом. — Что тебе нужно?
— Мой ребенок. Моя дочь.
Мгновенно сообразив, как лучше использовать ситуацию, она изобразила праведный гнев.
— Твоя дочь! Наконец-то ты вспомнил о бедной сиротке! Через полгода.
— Полгода? — удивился Джованни.
— Ты приходишь через полгода и требуешь мою внучку. Все, что осталось от моей любимой Изабель. — Она притворилась, что плачет.
Из соседней комнаты вышел высокий чернокожий мужчина в одних подштанниках.
— Перестань орать! И ребенка уйми! Не дом, а бедлам! Тут и рехнуться недолго!
— Сам заткнись, черный ублюдок! — Мария Мендес резко повернулась. — Это мой дом, захочу и буду орать.
— Когда-нибудь я размозжу тебе голову! — пригрозил чернокожий.
— Смотри, как бы я тебе глотку не перерезала! — просипела Мария Мендес, схватив нож со стола.
Джованни спустился в маленькую прихожую, пошел на звук плача и вскоре очутился в душной комнате, оклеенной желтыми обоями, где ничего не было, кроме двуспальной кровати. На голом матраце, без простыней, лежал запеленутый младенец. При появлении Джованни девчушка еще громче заплакала и замахала сжатыми кулачками, словно сердясь на него.
Неожиданно появилась Мария Мендес и, обдав его запахом пива, сказала тоном заботливой бабушки:
— Все плачет и плачет. Поспит часок-другой и опять плачет, кричит. И так все время. С того самого дня, как я взяла ее домой. С ума сойти можно.
— Может, она голодная?
— Думаешь, я не кормлю ее? — возмутилась Мария Мендес. — Она даже не перестает плакать и все выплевывает прямо на меня. То же самое мне сказали сестры в больнице, когда я за ней пришла. Они говорили, что девочка ненормальная.
— С ней все в порядке, — произнес Джованни слышанные где-то слова.
Мария Мендес медленно покачала головой.
— Нет, с ребенком что-то неладно.
Не слушая ее, Джованни взял ребенка и направился к двери.
— Ты куда? — загородила ему дорогу Мария Мендес.
— Домой.
— Эта крошка — единственное, что осталось от моей доченьки. Моей дорогой Изабель. А ты хочешь отнять ее у меня?
Джованни в упор посмотрел на нее.
— Сколько?
— Семь тысяч крузейро, — выпалила Мария Мендес.
— Ладно.
— В месяц!
— Да, да, — сердито ответил он. — Вы их получите. — Он попытался обойти ее. Женщина игриво прижалась к нему толстым животом и выдохнула:
— Зачем тосковать в одиночестве? Столько женщин! Двоюродные сестры Изабель, например. Еще красивее, чем она. Любую могу для тебя заполучить. Что скажешь?
Джованни в ужасе отпрянул и заспешил прочь из дома. Она шла за ним и кричала:
— А как насчет меня, коротышка? У тебя была копия. Почему бы не попробовать оригинал? — Полы ее халата развевались на ходу. — Как ты думаешь, кто научил Изабель всем ее штучкам? Я покажу тебе то, что она не умела! — Она расхохоталась точь-в-точь как Изабель. Холодок пробежал по искалеченному телу Джованни. — Ты ничуть не лучше меня, маленький старый уродец. Я знаю, зачем тебе нужен этот ребенок.
Наконец-то он выбрался на жаркое солнце. Шофер открыл дверцу седана, и Джованни влез в машину, прижимая к груди плачущую девочку.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — крикнула Мария Мендес, вне себя от злости, даже не подумав хотя бы из приличия запахнуть полы халата.
Седан тронулся, потом остановился. Джованни высунулся в опущенное стекло.
— Как ее зовут?
— Я назвала ее Изабель, — смеясь, ответила женщина. — Так мне привычнее.
Машина тронулась с места.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — неслось ему вслед.
* * *Ребенок ни на минуту не умолкал. Мария Мендес сказала правду: девочка замолкала лишь на короткое время, потом снова начинала кричать, уставясь в расписанный херувимами потолок. Надеясь на положительный результат, Джованни велел всей женской прислуге побывать в детской и подержать девочку на руках. Кормилица, которую он нанял, огромная черная женщина, уроженка северных прибрежных джунглей, с золотым кольцом в носу, пела девочке песни своего народа. На какое-то время девочка стихала, держа во рту большой черный сосок, но крик бушевал в ней. готовый вырваться наружу, словно отдаленные раскаты грома из-за горных вершин.
* * *Изабель Джемелли лечили лучшие доктора Латинской Америки. После многочасового обследования педиатр с мировой известностью вынес свой вердикт: повышенная нервная возбудимость, и, проведя исследования спинного мозга малышки, пригласил специалиста по инфекционным заболеваниям. Тот прописал антибиотики, по истечении недели сколько-нибудь заметного улучшения не произошло.
Следующим был невропатолог, потом диетолог. Оба сошлись на том, что Изабель самая юная среди пациентов, которых им когда-либо приходилось пользовать. Но ни один из них не мог определить причину столь бурного проявления недовольства жизнью. Они порекомендовали Джованни обратиться к другому педиатру, а тот привел с собой психиатра. Последний провел уйму всяких исследований и заявил, что проблема не в умственном развитии ребенка, а в каких-то врожденных органических мозговых нарушениях, которые не заметили предыдущие специалисты. Педиатр возражал, и оба врача, соревнуясь в силе голоса, принялись излагать Джемелли каждый свою точку зрения.
Ребенок продолжал бушевать.
* * *Однажды в детской появилась Ангелина Серио, сердито взглянула на орущую девочку и заявила:
— Ее сглазили. Я позову священника.
Священник-сицилиец с сальными черными волосами и бородавками на руках окропил комнату святой водой и долго читал что-то из Требника. Затем взял ребенка на руки и повернулся к Джемелли:
— Вы показывали ее врачам?
— Я потерял в них веру, — признался Джемелли.
С каждым днем Джованни охватывало все большее отчаяние. Крики девочки разносились по всему дому, не прекращались ни на минуту. Она не только не прибавляла в весе, но даже похудела. Того и гляди надорвется и умрет, думал несчастный отец.
* * *К Джованни робко вошла Зумира, кормилица. Она предложила позвать к девочке своего двоюродного брата, макумбейру, знахаря и колдуна из ее родной деревни. Недавно он приехал в Рио. Зумира уверяла, будто он вылечил сотни людей, от которых отказались доктора, в том числе и детей, обреченных на смерть, буквально поднял их со смертного одра. Славится он также и своими любовными напитками.
Джованни с неприязнью относился к волшебству и дьявольской магии, и хотя макумба считается у большинства бразильцев второй религией, он, Джованни, верил только в Бога, пусть даже Бог и подвел его. Обращаться к колдуну — святотатство, но выбора у Джованни не было.
В ближайшее полнолуние, в полночь, Джованни и Зумира понесли девочку в «церковь» макумба — на маленькую поляну в глубине леса Тикука, рядом с бегущим потоком — обязательное условие для колдовства. Свечи в центре поляны очерчивали четырехугольную площадку. Посреди площадки стоял необычайно худой чернокожий, одетый во все белое. Увидев Джованни, он с мрачным видом протянул к нему руки:
— Дай мне ребенка.
Джованни с отвращением вручил свою дочь этому духу с горящими глазами. Ребенок вопил.
— На колени, — приказал макумбейру, и Джованни плюхнулся в грязь.
Макумбейру закрыл глаза и замахал руками перед лицом девочки.
— Дитя заговорено. — Он пронзительно взглянул на Джованни. — Твой враг навлек на него проклятие. Ты знаешь, кто именно?
Джованни пришел в замешательство.
— У меня... у меня нет врагов.
Чернокожий положил девочку на заранее приготовленное ложе из листьев. Джованни хотел унести ребенка, но пересилил себя и молча слушал, как в страхе и гневе кричит его дочь.
— Ты принес сладости?
Зумира, стоя на коленях позади Джованни, передала ему мешочек с конфетами, а тот в свою очередь протянул его макумбейру, и колдун положил мешочек на землю рядом с Изабель.
— Они любят сладкое, — пояснил он с улыбкой и принялся тихонько хлопать в ладоши.
Дах-дах-дах, дах-дах-дах...
— Они ленивы, — прошептал он. — Их нужно вызвать. Делай, как я.
И Джованни стал хлопать в ладоши, следя за длинными черными руками колдуна. То же самое делала и Зумира. Джованни это слышал. Затем макумбейру стал медленно раскачиваться на ягодицах, вращать глазами. Вдруг руки Джованни коснулось что-то мягкое.
— Цыпленок, — прошептала Зумира. — Передайте ему.
Джованни взглянул на маленького черного петушка со связанными ногами, который барахтался в ее широком подоле.
— Передайте ему!
Джованни с трудом положил перед макумбейру петушка, бившегося у него в руках. Костлявыми пальцами левой руки колдун стиснул шею птицы, в его правой руке блеснул нож, и на белую одежду брызнула густая черная кровь. Она капала на лицо заходящейся в плаче малышки, когда макумбейру поднял над ней умирающую в судорогах птицу.
