Томас Харрис - Черное воскресенье
— Через неделю! Через неделю у меня, может, совсем не хватит сил рассуждать разумно. У меня есть определенные обязательства. В Нью-Йорке.
— После того как мы повышибаем пружины из кровати, позагораем на солнышке и посмотрим друг на друга подольше, ты все увидишь в другом свете.
Рэчел отвернулась.
— И нечего кипятком писать.
— Я не писаю.
— И не повторяй такие слова, а то кажется, что ты именно это и делаешь.
Кабаков улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ. Воцарилось неловкое молчание.
— Ты вернешься? — спросил Кабаков.
— Не скоро. Мне надо закончить стажировку. Если только опять война не начнется. Но для тебя ведь она не кончается, даже ненадолго, да? Никогда не кончается, верно, Давид?
Он не ответил.
— Знаешь, Давид, это очень странно. Считается, что женщины живут мелкими бытовыми заботами, меняя свою жизнь в зависимости от обстоятельств. А у мужчин жизнь подчинена исполнению их долга. То, что я делаю, — настоящее, ценное и очень важное дело. И если я говорю, что исполняю свой долг, потому что считаю, что это мой долг, то это так и есть, это такая же реальность, как твоя военная форма. И, как ты понимаешь, мы не поговорим об этом через неделю.
— Прекрасно.
— И нечего паром писать.
— Я не писаю паром.
— Давид, слушай, я правда рада, что ты меня позвал. Если бы я могла, я бы сама позвала тебя. В Хайфу. Или еще куда-нибудь. Вышибать из кровати пружины. — Молчание. И потом, очень поспешно: — Прощайте, майор Давид Кабаков. Я вас не забуду.
И Рэчел побежала вниз по тропе. Она не замечала, что плачет, до тех пор, пока ее джип не набрал скорость и ветер не размазал слезы холодными полосками по щекам. Ветер высушил их, эти слезы, — семь лет назад, в Израиле.
В палату Кабакова вошла медсестра, нарушив ход его мыслей, и стены больницы снова сомкнулись вокруг него. Сестра принесла ему таблетку в картонном стаканчике.
— Я закончила дежурство, мистер Кабов, — сказала она. — Приду завтра, во второй половине дня.
Кабаков взглянул на часы. Мошевский должен бы уже позвонить из «Маунт-Мюррей-лодж», ведь скоро полночь.
Из окна машины, припаркованной на противоположной стороне улицы, Далия Айад смотрела, как покидают больницу закончившие вечернее дежурство сестры. Они выходили через главный подъезд группками или одна за другой. Далия тоже посмотрела на часы и отметила время. Потом уехала домой.
Глава 11
В тот самый момент, когда Кабаков принимал свою таблетку, Мошевский стоял в дверях ночного клуба «Маунт-Мюррей-лодж». Клуб назывался «Бом-бом-ром». Мошевский пристально и сердито разглядывал веселящуюся публику, заполнявшую зал. Три часа пути по приземистым холмам Поконо-Маунтинс, сквозь снегопад, правда не очень большой, вовсе не доставили ему удовольствия. Как он и ожидал, Рэчел Баумэн не значилась в регистрационном журнале отеля. Он не заметил ее и среди обедавших в ресторане, хотя его наблюдение за залом вызвало беспокойство метрдотеля, и он трижды предложил Мошевскому столик. Оркестр в «Бом-бом-роме» был, пожалуй, излишне громок, но вовсе не плох, а распорядитель зала взял на себя еще и функции конферансье. Свет небольшого прожектора освещал то один столик, то другой, задерживаясь на лицах, и порой тот, кто попадал в луч света, приветственно махал рукой.
Рэчел Баумэн сидела за одним из столиков с очередным претендентом на ее руку и сердце. С ними была еще одна пара — новые знакомые, живущие в том же отеле. Рэчел не хотелось махать рукой, когда свет падал на ее лицо. Ей не нравились уродливо украшенный зал и отель, из окон которого не открывалось никакого вида. Поконо-Маунтинс оказались всего-навсего невысокими холмами, а веселящиеся гости — глупыми и безвкусно одетыми. Бесчисленные новенькие, с иголочки, обручальные кольца, все одинаковые, все — с алмазной гранью, вспыхивали в лучах прожектора, словно созвездие тускловатых светил. От этого настроение ее все больше ухудшалось: ведь она согласилась — вроде бы — выйти замуж за весьма представительного и столь же скучного молодого адвоката, который теперь сидел за столиком рядом с ней. Он был не из тех, кто мог помешать ей строить свою жизнь по-своему.
Помимо всего прочего, их номер был безвкусно, просто вульгарно, обставлен, стоил шестьдесят долларов в сутки, а в ванне остались чьи-то волосы. Мебель — бруклинская подделка под восточную роскошь, волосы в ванне — несомненно, с лобка. Ее «вроде бы жених» повязывал шейный платок, надевая халат, а часы не снимал, даже ложась в постель. О Господи, кто бы посмотрел на меня! Я даже кольца с эмалью на пальцы нацепила! — думала Рэчел.
Около их столика вдруг очутился Мошевский. Он глядел на них с высоты своего роста, и казалось, это кит заглядывает в крохотную гребную лодку. Он заранее продумал, что скажет. Он решил начать с шутки.
— Доктор Баумэн, я встречаю вас исключительно на вечеринках. Не припоминаете? Мошевский, Израиль, 1967 год. Можно сказать с вами пару слов?
— Простите?
Больше Мошевский ничего не заготовил. Он поколебался немного, а затем склонился над столом пониже, словно демонстрируя свою физиономию малорослому дерматологу, и повторил:
— Роберт Мошевский, Израиль, 1967 год, с майором Кабаковым. В госпитале, а потом на вечеринке. Не помните?
— Ну конечно же! Сержант Мошевский! Я не узнала вас в цивильном платье.
Мошевский растерялся. Он не знал слова «цивильный». Она еще сказала «платье»? На всякий случай он взглянул вниз. Да нет, все было в порядке — брюки, пиджак… Если бы она сказала «в гражданском», он сразу понял бы, что она имеет в виду. Дружок Рэчел и вторая пара теперь смотрели на него во все глаза.
— Марк Таубмэн, это — Роберт Мошевский, мой старый друг, — сказала Рэчел своему компаньону. — Пожалуйста, сержант, посидите с нами.
— Да-да, конечно, — произнес Таубмэн не вполне уверенно.
— А что, собственно говоря… — Выражение лица Рэчел вдруг изменилось. — С Давидом все в порядке?
— Почти. — Хватит с него этих церемоний. В его задачу вовсе не входит рассиживаться здесь и вести светскую беседу.
Что сказал бы Кабаков? Мошевский наклонился к самому уху Рэчел.
— Мне надо поговорить с вами наедине, пожалуйста, это очень срочное дело, — пророкотал он.
— Простите, мы оставим вас на минутку, — сказала она и положила руку на плечо Таубмэна, который стал было подниматься из-за стола. Только одну минуту, Марк. Не беспокойся.
Через пять минут Рэчел вернулась в зал и позвала Марка Таубмэна. Через десять минут он сидел в полном одиночестве в баре отеля, уперев подбородок в ладонь, в глубокой задумчивости. Рэчел и Мошевский мчались в Нью-Йорк, снежные хлопья били в ветровое стекло, словно трассирующие пули.
Ближе к югу снег сменился ледяной крупой. Она стучала по крыше, отскакивала от ветрового стекла машины, когда Далия Айад вела «универсал» Ландера по Гарден-Стейт-паркуэй. Обсаженная деревьями дорога была посыпана песком, но когда Далия выехала на шоссе номер 70 и свернула к Лейкхерсту, стало очень скользко. Наконец она подъехала к дому и вбежала в теплую кухню. Было три часа ночи. Ландер наливал себе кофе. Она положила специальный выпуск «Дейли ньюс» на кухонную стойку, раскрыв газету посередине, на вкладке с фотографиями. Лицо мужчины на носилках вышло четким и ясным и не оставляло сомнений: Кабаков. Ледяные крупинки таяли у Далии в волосах, и холодные капли просачивались до самой кожи.
— Ну ладно, пусть это Кабаков, ну и что?
— И он еще говорит «ну и что»! — произнес Фазиль, входя в кухню из своей комнаты. — Он же успел поговорить с Музи, может, Музи успел вас ему описать. Наверное, Кабаков вышел на него через «Летицию», а там он мог получить и мое описание. Может, он и не занялся мною — пока. Но он обо мне слышал. Рано или поздно вспомнит. И Далию он видел. От него необходимо избавиться.
Ландер со стуком опустил свою чашку на стол.
— Не надо пудрить мне мозги, Фазиль. Если бы полицейским стало хоть что-то известно, они были бы уже здесь. Вам просто надо убить его, чтобы отомстить за своих. Он ведь убил вашего лидера, да? Вот так, запросто — вошел и укокошил, верно?
— Он спал, а этот подонок пробрался…
— Ну, арабы! Зла на вас не хватает! Вот оттого-то израильтяне и бьют вас раз за разом: вы же ни о чем другом и помыслить не можете, только — как бы отомстить. Отыграться сегодня за то, что случилось неделю назад. И вы готовы поставить под угрозу все вот это — только чтобы отомстить!
— Кабаков должен подохнуть! — заявил Фазиль, повысив голос.
— А впрочем, тут не только месть. Вы боитесь, что, если не убрать его сейчас, когда он ранен, он в одну прекрасную ночь явится, чтобы убрать вас.
Слово «боитесь» словно повисло в воздухе между ними. Фазилю пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы сдержаться. Араб скорее согласится проглотить жабу, чем оскорбление. Далия тихонько передвинулась поближе к кофейнику, пройдя между ними и тем прервав поединок взглядов. Она налила себе кофе и встала, опершись о стойку, прочно зажав спиной ящик с кухонными ножами.
