Дин Кунц - Славный парень

—  Вам точно не нужно спрашивать моего разре­шения. Копы... разве они не могут заходить, куда им хочется?

—  В Конституции записано не совсем так, но близко к этому.

—  Вы знаете, где стоят компьютеры?

—  Да, я помню.

Дьявол неграмотности проник и в этот храм сло­ва. Два стеллажа с книгами пришлось убрать, чтобы поставить шесть компьютеров.

Пит сел, включил компьютер, вошел в Интернет. И вскоре вновь разбирался с убийствами в «Сливках и сахаре».

Глава 36

До того как речь зашла о беге с быками, Синтия Норвуд была энергичной женщиной шестидесяти с небольшим лет. Но в какую-то минуту постарела лет на двадцать.

Ранее живые глаза потускнели. Обаяние ушло с лица, кожа обвисла.

Ноги не слушались. Она не могла их поднять. Да­же при помощи Крайта едва переставляла, не от­рывая от пола.

—  Почему мы идем в туалет? — едва слышно вы­дохнула она.

—  Потому что там нет окна.

—  Нет?

—  Нет, дорогая.

—  Но почему?

—  Я не знаю, дорогая. Если бы решение прини­мал я, там обязательно было бы окно.

—  Я хочу сказать, почему мы туда идем? Почему не можем остаться здесь?

—  Вам же больше не хочется есть, правда?

—  Мне хочется пойти домой.

— Да, я знаю. Вы любите дом так же сильно, как я.

—  Вам необязательно это делать.

—  Кто-то должен это сделать, Синтия.

—  Я никому ничего не сделала.

—  Да, я знаю. Это неправильно. Действительно, неправильно.

Мягко вталкивая Синтию в туалет, он почувство­вал, что ее всю трясет.

—  Я собиралась за покупками.

—  И куда вы обычно ездите?

—  В разные места.

—  Я — не любитель ходить по магазинам.

—  Мне нужен летний костюм.

—  У вас отменный вкус.

—  Мне всегда нравилось красиво одеваться.

—  Отойдите вон в тот угол, дорогая.

—  Это так не похоже на вас, Ромми.

—  На самом деле это очень на меня похоже.

— Я знаю, что вы — хороший человек.

—  Что ж, я действительно хорош в том, что делаю.

—  Я знаю, что у вас доброе сердце. Сердце, оно у всех доброе. — Она уже стояла в углу, спиной к не­му. — Пожалуйста.

—  Повернитесь и посмотрите на меня, дорогая. Она ответила не сразу: перехватило дыхание.

—  Я боюсь.

—  Повернитесь.

—  Что вы собираетесь делать?

—  Повернитесь.

Она повернулась. По щекам текли слезы.

—  Я была против войны.

—  Какой войны, дорогая?

—  Малколм был за, а я — против, всегда.

—  Послушайте, Синтия... вы так изменились.

—  И я жертвовала деньги, знаете ли.

—  Только что вы были такой старой, старой и пе­чальной.

—  На спасение орлов и китов, голодающим аф­риканцам.

—  А теперь вы совсем не старая. Клянусь, на ва­шем лице нет ни морщинки. Вы выглядите как ребе­нок.

—  Господи.

—  Я удивлен; что вы дошли до этого так поздно.

—  Господи,господи.

—  Слишком поздно.

Большим пальцем он переставил селекторный

переключатель на затворе в другой режим, полуав­томатический, потому что ему требовался только один патрон. Через крохотную комнатушку выстре­лил ей в лоб.

И действительно, в самом конце лицо у нее стало будто у ребенка, но ненадолго.

Крайт отступил на шаг и закрыл дверь туалета.

Сварив еще горячего шоколада и поджарив два гренка из корично-изюмного хлеба, вновь сел за стол. Все было вкусно, но он не чувствовал того же уюта, что и раньше. Не мог вернуть прежнее на­строение.

Согласно настенным часам, ждать курьера с оде­ждой ему осталось час и двадцать минут.

Он только бегло осмотрел дом. Так что теперь мог провести более тщательное обследование.

Невероятно, но из гостиной донесся мужской голос:

—  Синтия. — И тут же снова: — Синтия? — Шаги приблизились.

Глава 37

Улетевшая в Нью-Йорк Тереза Мендес жила в одной половине двухквартирного дома. Запасной ключ она хранила в сейфе для ключа с наборным замком, который крепился под сиденьем стула из красного дерева, стоявшего во внутреннем дворике.

Линда первой вошла в дом через кухонную дверь. Достала пистолет из сумочки и положила на стол для завтрака. Дорожная сумка и сумочка отправи­лись в раковину, обсыхать.

Тим с отвращением смотрел на лужу, которая со­биралась у его ног.

—  Ну вот, устроили потоп.

—  Я принесу полотенца. — Она сняла куртку, кроссовки, ушла из кухни.

Тим чувствовал себя крайне неловко, казался се­бе большой губкой, которая впитала в себя дождь, а теперь вот выдавливала его из себя.

Вернулась Линда, босиком, в халате, с одеялом и стопкой полотенец, положила все на столик рядом с ним.

Раздвинула пару складных дверей, за которыми оказалась ниша со стиральной машиной и сушилкой.

—  Раздевайся, одежду брось в сушилку. Одеяло используй вместо халата.

Она взяла одно из полотенец, подошла к ракови­не, начала вытирать дорожную сумку.

—  У меня будет право на уединение?

— Думаешь, мне не терпится взглянуть на твой голый зад?

—  Возможно. Что я вообще о тебе знаю?

— Я поднимусь наверх, быстро приму душ.

—У меня есть чувство собственного достоинства.

—  Это я заметила первым делом, сразу после тво­ей огромной головы. Сколько времени мы будем здесь в безопасности?

— Я бы не задерживался дольше двух часов. Луч­ше девяносто минут.

—  Здесь тоже есть ванная, если ты хочешь при­нять душ. Рубашку и джинсы, когда они высохнут, мы сможем погладить.

— Мне как-то не по себе.

— Обещаю, что подглядывать не буду.

— Я про другое. Использовать вот так дом незна­комого человека.

— Она не незнакомка, а моя подруга.

—Для меня незнакомка. Когда все закончится, мне бы хотелось сделать для нее что-нибудь приятное.

—Ты не сможешь оплатить ее закладную.

—Душ — это хорошо.

—  Я надеюсь, и ты тоже хороший. Я не смогу жить с плохим человеком. — И она вышла из кухни, унося с собой дорожную сумку и сумочку.

Какие-то мгновения он постоял, думая над двумя небрежно произнесенными ею словами: жить с... Если б думал и дальше, то одежда могла бы высо­хнуть на нем, сушилка бы и не потребовалась.

Он разделся, загрузил сушилку, вытер пол поло­тенцем, понес другие полотенца в ванную.

Горячая вода так приятно расслабляла. Он бы мог простоять под струей целую вечность, да только сливное отверстие в полу напомнило ему глаза Кра- вета, с расширенными зрачками, жадными до света, а эти глаза заставили подумать о «Психозе».

Намывшийся, вытершись насухо, завернутый в одеяло, он вернулся на кухню. Хотелось поесть, но он не считал себя в праве шарить по буфетным пол­кам или заглядывать в холодильник.

Сел на стул, дожидаясь Линды, одеяло напоми­нало монашескую рясу.

Прошлым вечером в доме Линды до того, как пришлось пуститься в бега, в какой-то момент она вызвала в нем бурю эмоций. Его охватил ужас и вос­торг, которые одновременно и связывали, и освобо­ждали его.

Тогда он не смог назвать это чувство. Но теперь вдруг осознал, что знает, что это за чувство, понима­ет, почему он так резко повернулся спиной к спо­койной жизни, которую создал для себя, и ступил в новую, где поручни безопасности отсутствовали на­прочь.

Теперь он знал это слово. Цель.

Когда-то у его жизни была цель. И он делал все для ее достижения.

И по очень веским причинам выбрал себе другую жизнь: с монотонной работой, невинными радостя­ми, минимумом размышлений.

Ощущал усталость в сердце и разочарование, убе­дился в бесплодности своих усилий. Истинные то были чувства или мнимые, разбираться не стал.

Когда он нашел себе новую работу и простые удовольствия, когда приложить кирпич к кирпичу или камень к камню стало его главной целью, когда наибольшую удовлетворенность он получал, запол­нив сборник кроссвордов или пообедав с друзьями, усталость покинула его сердце. В этой маленькой жизни, где он не служил ничему великому, не было места для разочарования, не возникало сомнений и ощущения бесплодности усилий.

В прошлый вечер, в таверне, его годы отшельни­чества подошли к концу. Он еще полностью не осознавал, почему обрушил стены, внутри которых чувствовал себя так комфортно, но фотография Линды имела к этому самое непосредственное отно­шение.

Он не влюбился в нее с первого взгляда. Он не тратил свою жизнь на поиски такой, как Линда. Ее лицо поначалу показалось ему одним из многих, симпатичным, но не завораживающим. И нынеш­ние его чувства к ней тогда он просто не .мог себе представить.

Возможно, он знал причину: имя человека, при­говоренного к смерти, всего лишь имя, но лицо, ес­ли мы решаемся взглянуть на него, показывает нашу собственную уязвимость.

Правда, когда Линда вернулась, в синих джинсах и черной футболке, которые достала из дорожной сумки, ничего уязвимого он в ней не увидел.