Стиг Ларссон - Девушка с татуировкой дракона
На третий день после исчезновения, когда масштабные поиски прекратились, в служебных записях сквозило известное раздражение. Густав Морелль, естественно, еще не знал, что на самом деле к тому моменту достиг в своем расследовании максимума и большего ему добиться не суждено. Он испытывал растерянность, затрудняясь предложить сколько-нибудь логичный следующий шаг или указать место, где следовало продолжать поиски. Харриет Вангер растворилась в пространстве, и начались почти сорокалетние муки Хенрика Вангера.
Глава 09
Понедельник, 6 января – среда, 8 января
Микаэль засиделся за чтением бумаг далеко за полночь и в Крещение встал поздно. Прямо перед входом в дом Хенрика Вангера стояла почти новая темно-синяя машина «вольво». В тот момент, когда Микаэль взялся за ручку двери, ее распахнул выходивший из дома мужчина лет пятидесяти. Они почти столкнулись – мужчина, похоже, спешил.
– Что вам угодно?
– Мне надо повидать Хенрика Вангера, – ответил Микаэль.
Во взгляде мужчины появилось понимание. Он улыбнулся и протянул руку:
– Вы, вероятно, Микаэль Блумквист, который будет помогать Хенрику с семейной хроникой?
Микаэль кивнул и пожал его руку. Хенрик Вангер явно начал распространять «легенду» Микаэля, чтобы объяснить его пребывание в Хедестаде. Мужчина отличался полнотой, которая возникает как результат многолетнего сидения в офисе и на совещаниях, но Микаэль сразу заметил в чертах его лица сходство с Харриет Вангер.
– Меня зовут Мартин Вангер, – подтвердил тот его догадку. – Добро пожаловать в Хедестад.
– Спасибо.
– Я некоторое время назад видел вас по телевизору.
– Похоже, все видели меня по телевизору.
– Веннерстрём… не пользуется симпатиями в этом доме.
– Хенрик об этом упоминал. Я жду продолжения истории.
– Он несколько дней назад рассказал, что нанял вас. – Мартин Вангер внезапно рассмеялся. – Он сказал, что вы, вероятно, согласились на эту работу из-за Веннерстрёма.
Секунду поколебавшись, Микаэль решил сказать правду:
– Это было веской причиной. Но, честно говоря, мне надо было уехать из Стокгольма, и в Хедестад меня пригласили очень вовремя, как мне кажется. Я не могу сделать вид, что суда не было, – мне ведь придется посидеть в тюрьме.
Мартин Вангер кивнул, внезапно став серьезным:
– Вы можете подать апелляцию?
– В данном случае это не поможет.
Толстяк посмотрел на часы:
– Вечером мне надо быть в Стокгольме, поэтому я должен бежать. Вернусь через несколько дней. Приходите к нам как-нибудь на ужин. Мне очень хочется услышать, что происходило на суде на самом деле.
Они снова обменялись рукопожатием, и Мартин Вангер, подойдя к «вольво», открыл дверцу. Обернувшись, он крикнул Микаэлю:
– Хенрик на втором этаже. Заходите.
Хенрик Вангер сидел на диване в своем кабинете, на столе перед ним лежали «Хедестадс-курирен», «Дагенс индастри», «Свенска дагбладет» и обе вечерние газеты.
– У входа я встретился с Мартином.
– Он помчался спасать империю, – произнес Хенрик Вангер и приподнял стоявший на столе термос. – Кофе?
– Спасибо, с удовольствием, – ответил Микаэль.
Он сел и задумался, отчего это Хенрик Вангер так развеселился.
– Вижу, о тебе пишут в газетах.
Хенрик Вангер протянул вечернюю газету, открытую на заголовке «Медийное короткое замыкание». Текст был написан колумнистом[35] в полосатом пиджаке, который раньше работал в журнале «Финансмагасинет монополь» и приобрел известность как мастер высмеивать любого, кто принимает в чем-нибудь активное участие или горячо отстаивает свою позицию, – феминисты, антирасисты и защитники окружающей среды всегда могли рассчитывать на свою порцию его иронии. Правда, в высказывании собственных спорных взглядов колумнист не был когда-либо замечен. Теперь он, судя по всему, переключился на критику СМИ; через четыре недели после процесса по делу Веннерстрёма он всю свою энергию сконцентрировал на Микаэле Блумквисте, который – с указанием имени – описывался как полный идиот. Эрика Бергер изображалась ничего не понимающей в деле фифочкой от журналистики:
Ходят слухи, что журнал «Миллениум» движется к катастрофе, несмотря на то что его главный редактор – феминистка в мини-юбке, которая надувает губки на телеэкране. В течение нескольких лет журнал выживал за счет разрекламированного редакцией имиджа: молодые журналисты, занимающиеся журналистскими расследованиями и выводящие на чистую воду мошенников в сфере предпринимательства. Подобный рекламный трюк, возможно, и проходит у юных анархистов, жаждущих именно такой информации, но он не проходит в суде, что и пришлось недавно испытать на себе Калле Блумквисту.
Микаэль включил мобильный телефон и проверил, не звонила ли Эрика. Никаких сообщений не приходило. Хенрик Вангер молча ждал; Микаэль вдруг понял, что право первым взять слово старик предоставляет ему.
– Он идиот, – сказал Микаэль.
Хенрик Вангер засмеялся, но отозвался без особого сочувствия:
– Пусть так. Однако осудили-то не его.
– Верно. Ему это не грозит. Своего мнения он не имеет, но с большим удовольствием бросает последний камень в осужденного, не скупясь при этом на самые уничижительные выражения.
– Я много таких повидал за свою жизнь. Могу дать хороший совет, если только ты захочешь его от меня принять: делай вид, будто не замечаешь его ругани, но запомни и, как только представится случай, отплати за старые обиды. Но только не сейчас, когда он бьет из более выгодного положения.
Микаэль посмотрел на него вопросительно.
– У меня в жизни было много врагов, – продолжал Хенрик Вангер. – Я научился не лезть в драку, если обречен на поражение. В то же время, никогда нельзя давать оскорбившему тебя человеку уйти от ответа. Выбери подходящее время и нанеси ответный удар, когда сам будешь в выгодной позиции, – даже если у тебя уже не будет необходимости в этом ударе.
– Спасибо за урок философии. Теперь мне хочется, чтобы вы рассказали мне о своей семье.
Микаэль поставил диктофон на стол между ними и включил запись.
– Что ты хочешь узнать?
– Я прочел первую папку, где говорится об исчезновении Харриет и первых днях поисков. Но там всплывает такое бесконечное количество Вангеров, что мне трудно в них разобраться.
Перед тем как позвонить, Лисбет Саландер минут десять простояла на пустой лестнице, не отрывая взгляда от латунной таблички с надписью: «Адвокат Н. Э. Бьюрман». Дверной замок щелкнул.
Был вторник. Ей предстояла вторая встреча с этим человеком, и Лисбет переполняли недобрые предчувствия.
Она не боялась адвоката Бьюрмана – Лисбет Саландер редко боялась кого-либо или чего-либо. Но она испытывала инстинктивную неприязнь к новому опекуну. Предшественник Бьюрмана, адвокат Хольгер Пальмгрен, был человеком другой породы: корректным, вежливым и дружелюбным. Их отношения прервались три месяца назад, когда с Пальмгреном случился удар и ее, вследствие каких-то неведомых ей бюрократических порядков, унаследовал Нильс Эрик Бьюрман.
Примерно за двенадцать лет, в течение которых Лисбет Саландер являлась объектом социальной и психиатрической помощи, включая два года, проведенные в детской клинике, она никогда – ни единого раза – не ответила даже на простейший вопрос: «Как ты себя сегодня чувствуешь?»
Когда ей исполнилось тринадцать лет, суд, в соответствии с законом об опеке над несовершеннолетними, постановил, что Лисбет Саландер следует направить для стационарного лечения в детскую психиатрическую клинику Святого Стефана в Уппсале. Решение суда основывалось в основном на предположении, что у нее имеются психические отклонения, выражающиеся в проявлении опасной жестокости по отношению к одноклассникам, а возможно, и к себе самой.
Такое предположение опиралось скорее на эмпирические оценки, чем на тщательно взвешенный анализ. Любые попытки врачей или представителей власти завести разговор о ее чувствах, внутреннем мире или состоянии здоровья успеха не имели: она лишь угрюмо молчала в ответ, разглядывая пол, потолок и стены. Она скрещивала руки на груди и отказывалась проходить психологические тесты. Откровенное сопротивление любым попыткам ее измерять, взвешивать, исследовать, анализировать и воспитывать распространялось и на школьные занятия – власти могли отвезти ее в класс и приковать цепью к парте, но были не в силах помешать ей затыкать уши и отказываться браться за ручку. Она так и не получила аттестата об окончании школы.
Уже само диагностирование ее умственных способностей было, следовательно, сопряжено с большими трудностями. Короче говоря, Лисбет Саландер не относилась к открытым натурам, и общаться с ней было чрезвычайно трудно.
В том же году, то есть когда ей исполнилось тринадцать, было также решено, что следует выделить наставника, который следил бы за соблюдением ее интересов, пока она не достигнет совершеннолетия. Таким наставником стал адвокат Хольгер Пальмгрен, который, несмотря на первоначальные трудности, сумел-таки добиться результатов там, где потерпели поражение психологи и врачи. Со временем ему удалось завоевать не только определенное доверие, но даже толику теплых чувств со стороны трудной девочки.
