Мелани Раабе - Западня
– Или хотела увидеть, – сказала Антониа Буг. – Я уверена, что сестра лжет. Поверьте. Даже сотрудник, который делал с ней фоторобот, говорит, что у него было такое впечатление, что она выдумывала это лицо на ходу.
Йонас вздохнул.
– Не у всех хорошая память на лица, – сказал он. – К тому же в такой стрессовой ситуации. И зачем бы Софи Петерс убивать сестру? Она сразу же, как только обнаружила тело, вызвала полицию. На ее одежде не было крови. К тому же характер ножевых ранений на теле жертвы говорит о том, что убийца был выше ростом, чем Софи Петерс, – и скорее всего мужчина. Поэтому…
– Я все это знаю, – прервала его Антониа. – И я не утверждаю, что она убийца. А что, если она выгораживает убийцу? И не надо мне рассказывать, что сам веришь в историю о таинственном незнакомце.
– Кого она выгораживает?
– Не знаю. Может, ее любовник? Вспомни, как Софи Петерс реагировала на вопрос, почему она поссорилась со своим любовником.
Йонас подумал о картонных ящиках в прихожей Софи. Любовник съезжал с квартиры. Что значил этот съезд?
– Софи Петерс и ее любовник недавно расстались, – сказал Йонас.
По комнате пробежал шепоток. Антониа Буг в возбуждении хлопнула ладошкой по колену.
– Ну вот! – воскликнула она. – Вот вам, пожалуйста!
Йонас поднял руку, призывая к спокойствию.
– Есть доказательства, что у любовника Софи Петерс была интрижка с жертвой? – спросил он.
Фолькер Циммер попытался было что-то сказать, но его опередила Антониа Буг.
– Подружка Бритты Петерс утверждает, что этот Пауль Альбрехт был без ума от Бритты, и Софи Петерс об этом знала. Будто бы Бритта сама рассказала об этом сестре.
– Прошу прощения, ребята, – сказал Циммер, наконец улучив такую возможность. – Вынужден, к сожалению, охладить ваш пыл. Вчера я проверил этого любовника. Вдень преступления он действительно поругался с Софи Петерс. И после того, как она в гневе удалилась искать утешения у сестры, он с двумя сослуживцами из адвокатской конторы пошел в пивную, и там они так набрались, что официанту пришлось их выпроводить и вызвать такси. Он при всем желании ничего не смог бы сделать. Он совершенно ни при чем.
В комнате повисла тишина. Все беспомощно молчали.
– Все нормально, – сказал Йонас. – Антониа, Михаэль, пожалуйста, поговорите еще раз с сослуживцами убитой. Выясните, действительно ли она собиралась уходить, а может, уже уволилась, выясните все подробно. Фолькер и Нильгюн, поговорите еще раз с бывшим парнем жертвы. Выясните, может, действительно у Бритты появился новый мужчина. Спросите, с чего он взял, что Бритта Петерс ему изменяет. А я тем временем еще раз поговорю с нашими экспертами-криминалистами.
Когда вся его команда разлетелась, Йонас с трудом подавил желание выйти на улицу и выкурить сигарету. Дело принимало все более неприятный оборот. Если убийцу не удастся обнаружить среди окружения жертвы, тогда все будет очень, очень плохо. И он не сможет выполнить обещание, которое дал Софи.
20Виктор Ленцен стоит, наклонив голову, смотрит на меня исподлобья и молчит. Смотрю на него. Больше никакой мягкости с моей стороны. Что бы ни произошло.
Мы снова садимся. Я заставила его сделать это, угрожая пистолетом.
– Где вы были двенадцать лет назад? – спрашиваю я.
Ленцен издает какой-то жалобный звук, но не отвечает.
– Где вы были двенадцать лет назад?
Я повторяю, не повышая голоса, не крича, ровно, спокойно, как меня учили.
– Вы знаете Анну Михаэлис?
Ленцен смотрит на меня. Я смотрю на него.
Это действует на нервы – долго смотреть кому-то в глаза. У Ленцена глаза серые, светлые, очень светлые. Но в этой серости есть различимые оттенки, несколько зеленых и карих крапинок, и она окаймляет маленькие черные круги зрачков. Глаза Ленцена похожи на одновременное затмение двух солнц.
– Вы знаете Анну Михаэлис?
Молчание.
– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года?
Молчание.
– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года?
Ничего. Только хмурится. Словно впервые слышит эту дату и впервые пытается вспомнить.
– Не знаю, – наконец тихо говорит он.
Заговорил. Это хорошо.
– Почему вы мне лжете, господин Ленцен?
Если бы дело было в кино, мне следовало бы направить пистолет ему прямо в лоб, чтобы подкрепить свои слова.
– Где вы были двенадцать лет назад?
Молчит.
– Отвечайте, черт вас возьми!
– В Мюнхене, – говорит Ленцен.
– Вы знаете Анну Михаэлис?
– Нет.
– Почему вы лжете, господин Ленцен? Это же бессмысленно.
– Я не лгу.
– За что вы убили Анну Михаэлис?
– Я никого не убивал.
– Сколько женщин вы еще убили?
– Я никого не убивал.
– Кто вы?
– Что?
– Кто вы? Насильник? Грабитель? Вы знали Анну? – Анну? – повторяет Ленцен, и у меня мурашки бегут по коже. – Нет.
Когда он произносит это имя, Анна, – которое читается с конца так же, как и с начала, чем так гордилась сестра, – со мной что-то происходит. Я дрожу. Я вижу Анну, боявшуюся крови и лежащую в кровавой луже. И понимаю, что так просто Ленцен отсюда не уйдет. Виктор Ленцен или во всем сознается, или умрет.
Ленцен молчит.
– Вы знаете Анну Михаэлис?
– Нет. Я не знаю никакой Анны Михаэлис.
– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года?
Снова молчание.
– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года?
– Я… – запинается он. – Не помню.
Это бесит меня. Он прекрасно знает, где был двадцать третьего августа две тысячи второго года. Он прекрасно знает, к чему я веду. Я уже выложила все карты на стол. На что он надеется?
– Что это значит? – спрашиваю я, не в силах скрыть своего раздражения.
– Фрау Конраде, прошу вас, выслушайте меня. Прошу вас, сделайте такую милость.
Он меня достал. Ломая его, я сама себя измотала. Не могу выносить этого взгляда, этого голоса, этой лжи. Я уже не верю в то, что он сознается.
– Ну, хорошо, – говорю я.
– Я не знал, что вы потеряли сестру, – говорит он, и от этого наглого лицемерия у меня даже задрожала рука, сжимающая пистолет.
Он говорит это с безнадежной скорбью, так, словно это несчастный случай, в котором никто не виноват. Мне хочется снова стукнуть его по башке, только посильнее и не один раз.
Он читает это желание в моих глазах и, защищаясь, непроизвольно закрывается руками. Какой жалкий, какой покорный, словно побитый ребенок, как он пытается разжалобить меня. Какая низость.
– Я не знал об этом, – повторяет Ленцен, – и очень вам сочувствую.
Мне хочется его пристрелить. Заодно узнаю, что при этом чувствуешь.
– Вы действительно считаете, что это сделал я?
– Я знаю, что это сделали вы, – уточняю я. – Да.
Ленцен на мгновение умолкает.
– Почему? – наконец спрашивает он.
Я недоуменно хмурюсь.
– Откуда вы это знаете?
Что за спектакль, Виктор Ленцен? Ты это знаешь. Я это знаю. И ты знаешь, что я знаю.
– Откуда вы это знаете? – снова спрашивает он.
Во мне что-то оборвалось, мое терпение лопнуло.
– Да потому что я видела тебя! – кричу я. – Потому что я смотрела тебе в глаза, точно так же, как смотрю сейчас. Кончай врать, кончай притворяться, я вижу тебя насквозь, я вижу тебя насквозь.
Сердце колотится, задыхаюсь, как будто пробежала стометровку. Он выглядит растерянным. Снова инстинктивно закрывается руками.
Меня колотит. Но одна мысль останавливает меня: если я его пристрелю, то никогда не узнаю, почему Анна должна была умереть.
– Но это невозможно, фрау Конраде, – говорит Ленцен.
– И тем не менее это так.
– Я не знал вашу сестру.
– А тогда зачем ты ее убил?
– Я никого не убивал! Вы ошибаетесь!
– Я не ошибаюсь!
Ленцен смотрит на меня как на капризного ребенка, который уперся и не поддается никаким уговорам.
– Да что же произошло, в конце концов? – спрашивает он.
На мгновение, только на одно мгновение закрываю глаза. Изнутри по сомкнутым векам бежит красная рябь.
– При каких обстоятельствах погибла ваша сестра? И где? – спрашивает Ленцен. – Если бы я знал подробности, мне, возможно, удалось бы вас убедить в том…
Боже, дай мне силы не нажать на курок.
– Я сразу узнала тебя, когда увидела по телевизору, – бросаю ему в ответ.
– Возможно, вы тогда видели кого-то…
– Ты прав, черт возьми! Конечно, я видела кого-то!
– Но не меня!
Как он может так говорить? Как он может так говорить? Мы оба были там, и как он может так говорить, на что он надеется? Мы оба были там, в той комнате, в тот жаркий летний день, с запахом крови.
Мгновенно напрягаюсь, заметив его движение, – он встает из-за стола. Инстинктивно встаю и направляю пистолет прямо в грудь. Что бы он ни сделал, я успею его остановить. Он поднимает руки.
