Мариша Пессл - Ночное кино

Нацарапано черной ручкой – знакомый почерк, тот же, без сомнения, что в записке Моргану Деволлю, – а может, и на конверте с обезьяной.

– Это она, – сказал я.

Улочки были узки, и на них впритирку теснились согбенные винные лавки и поблекшие пятиэтажки. Окна верхних этажей, заставленные цветочными горшками и бутылками шампуня, светились электрической синевой и зеленью, точно заиленные аквариумы. То и дело мимо, неся оранжевые пластиковые пакеты из магазина или кутаясь в пуховик, пробегал какой-нибудь одиночка, чаще всего китаец. Почти все оглядывались на нас, понимая – вероятно, потому, что мы ехали в такси, – что нам тут не место.

Таксист свернул на широкий четырехполосный бульвар Пайк-стрит. Слева приземистое кирпичное здание – по вывеске судя, «Манхэттенская ремонтная компания». Справа, кажется, публичная школа.

– Вот Генри-стрит, – внезапно подал голос Хоппер, изогнув шею и прочтя указатель; таксист свернул налево.

Супермаркет «Гонконг», салон красоты «Жасмин». Восьмой час вечера, магазины позакрывались, рольставни опущены и заперты на висячие замки.

– Это дом девяносто один. – Подавшись вперед, Нора озирала пустынную улицу. – Восемьдесят три сейчас будет справа.

Александра расписалась в гостевой книге «Клавирхауса» – и Питер Шмид понятия не имел, когда она успела.

Ханна Глосс. Так звали пропавшую подругу в «Меньшем из зол», незримую женщину, которая приглашает свою новую коллегу Кассандру и ее жениха Митчелла на выходные в родительский дом на пляже. В первые минуты экранного времени Кэсс и Митч, проспорив почти всю дорогу из города, уже за полночь подъезжают к темному и пустому дому. Ханны Глосс нигде нет. Обыскав дом – модернистскую стеклянную конструкцию, памятником нигилизму воздвигшуюся на самой кромке океана, – они обнаруживают, что там за какие-то секунды до их прибытия свершилось ужасное преступление и злодеи – в масках, с ног до головы в черном – по-прежнему здесь.

Я узнал это имя не только потому, что «Черная доска» изобиловала гипотезами, а порой и алтарями, посвященными неуловимой Ханне Глосс. Я к тому же слышал пространную лекцию Бекмана об этом имени и его значении. Он полагал, что в «Ханне Глосс» зашифрован хаос. Утверждал, что пропавшая женщина – и вопрос о том, что с ней произошло, – метафора неизбежного мрака жизни. Такая фигура – фирменный знак Кордовы, и в честь нее Бекман назвал одного кота: Тень.

– Ханна Глосс – это Тень, что неотступно нас преследует, – говорил Бекман. – То, за чем мы охотимся, то, чего никогда не отыщем. Загадка бытия, осознание того, что, даже если мы обрели все желаемое, в один прекрасный день оно ускользнет. Невидимка, катастрофа на периферии зрения, тьма, придающая жизни объемность.

Из всех возможных псевдонимов Александра выбрала этот – пропавшую женщину из отцовского фильма, – отчего напрашивались всевозможные выводы психологического свойства, и навязчивее всего такой: истории отца вплетались в ее повседневную реальность – быть может, даже затмевали ее саму. Как она ответила, когда Питер Шмид спросил, кто она такая?

«Никто», – сказала она.

Я вспомнил очерк в газете Амхёрста. «Это так прекрасно – затеряться в музыке. На время забыть, как тебя зовут».

Такси замедлило ход на опустелой улице. Перед нами диагонально, словно упавшее дерево, которое никто не потрудился убрать, протянулся Манхэттенский мост. Вокруг него пустили ростки неопрятные жилые дома.

– Здесь, – сказал Хоппер, показав на дом справа.

Навес над фасадом был помечен «Генри-стрит, 83» – белые буквы, затем китайские иероглифы. По бокам от парадного входа – зеленой двери с прямоугольным окошком – опущены металлические решетки.

Я уплатил таксисту, и мы вышли.

Стояло странное, застылое безмолвие – слышались только слабые стоны машин, незримо мчавшихся по мосту. Я заглянул в окошко.

За рядами почтовых ящиков вглубь подъезда уходил грязный коридор, весь расписанный граффити.

– Смотрите, – прошептала Нора.

На табличке под звонком № 16 значилось «Х. Глосс».

– Не нажимай, – велел я.

Отступил на тротуар, оглядел дом: пять этажей, осыпающийся красный кирпич, проржавевшая пожарная лестница. Все окна черны, кроме двух на втором этаже и еще одного на пятом, с кружевными розовыми занавесками.

– Кто-то идет, – шепнул Хоппер и шмыгнул за угол на автостоянку.

Нора попятилась, заторопилась по тротуару. Обогнув груду мусорных мешков на обочине, я тоже зашагал.

Вскоре у меня за спиной открылась дверь, торопливо застучали подошвы.

Из дома к Пайк-стрит направился азиат в синей куртке. Судя по всему, нас он не заметил – даже Хоппера, который проскользнул мимо и успел придержать закрывающуюся дверь.

– Чудненько, – взволнованно зашептала Нора, вбегая за ним. – Шестнадцатая – это, небось, наверху.

– Придержите коней, – сказал я, тоже войдя в подъезд.

Но Хоппер уже промчался по коридору и скрылся из виду, а Нора от него не отставала. Я оглядел почтовые ящики. Помимо «Глосс» в № 16, здесь были только Докинс в № 1 и Вайн в № 13.

Я пошел на цыпочках. За стенкой поблизости болботал телевизор. Хоппер и Нора звонко грохотали вверх по лестнице. Где-то впереди горел яркий свет, и их черные удлиненные тени внезапно разметались по стенам, двумя длинными черными языками соскользнули на пол, лизнули треснувшую коричневую плитку и пропали.

Я тоже стал взбираться. Лестница изобиловала мусором и рекламой азиатского эскорта, в основном по-китайски. Флаер, всунутый за раму грязного окна, обещал «азиатский девичий массаж» и изображал полуголую кореянку в резиновых ковбойских наштанниках, которая застенчиво смотрела через плечо. «Познакомьтесь с Юми», – рекомендовал флаер.

Хоппер и Нора исчезли где-то наверху. Я шагнул на очередной марш, отфутболил пивную банку «Цинтао», и тут на первом этаже что-то грохнуло.

Я перегнулся через железные перила.

Никого. Однако мне отчетливо слышалось дыхание.

– Есть кто? – окликнул я, и голос эхом заметался по лестничному колодцу.

Ответа не было.

Я одолел оставшиеся марши, открыл дверь под номером «5». Хоппер и Нора стояли в конце длинного сумрачного коридора перед 16-й квартирой. Когда я подошел, оба испуганно уставились мне за спину.

В конце коридора стояла какая-то тетка.

Одинокая неоновая лампочка на потолке выкрасила ей лоб и нос тошнотворной желтизной. Тетка была довольно грузная, сутулая, в длинной зеленой юбке и черной футболке, всклокоченные русые волосы по плечам.

– Вы чего это тут делаете, а? – хрипло пробасила она.

– Друга навещаем, – ответил я.

Она приблизилась, шлепая вьетнамками по полу.

– Это кого еще?

– Александру.

– Кого?

– Ханну, – вмешалась Нора. – Он хотел сказать «Ханну».

Тут тетка застыла, явно расхотев подходить ближе. Шестой десяток, кожа пятнистая, недостает нескольких зубов, лицо смахивает на крошащуюся статую.

– И где она, эта Ханна? – осведомилась тетка. – Она мне за три недели аренду должна, так ей и передайте. У меня тут не богадельня.

Хоппер полез в карман пальто, показал ей черно-белую фотографию:

– Это она?

Снимок, видимо, из интернета, потому что прежде я этого портрета не видел. А может, из личной коллекции, со времен «Шести серебряных озер».

Тетка вглядываться не стала, только выпятила подбородок:

– Копы, что ль?

– Нет, – сказал я. – Мы друзья Ханны.

– Когда вы ее видели в последний раз? – выпалила Нора.

Тетка посмотрела недобро:

– Я с копами не толкую.

– Никакие мы не копы, – сказал Хоппер и из заднего кармана достал бумажник; едва бумажник открылся, черные теткины глазки метнулись к нему, точно мухи к какашке. – Ответьте на наши вопросы, и в обиде не останетесь.

Он протянул ей три двадцатки – она мигом выхватила, пересчитала и запихала глубоко за ворот футболки.

– Это Ханна? – повторил Хоппер, помахав фотографией.

– На вид – вылитая.

– Когда вы в последний раз ее видели? – спросил я.

– Да уж несколько недель как. Я потому и пришла. Услыхала, как вы тут шныряете, думала, она вернулась за шмотьем своим, хочет слинять по-тихому. Не в курсе, часом, когда ее высочество планирует пожаловать?

– Не особо.

Эта весть ее разгневала.

– Я б эту комнату уже пять раз пересдала! А теперь слесаря звать. Барахло ее выносить.

– А слесаря почему? – спросил я.

Она кивнула на дверь:

– У меня ключа нет. Она взяла и замок поменяла.

– Зачем?

– Да хер ее знает.

– Какая она была? – спросила Нора.

Тетка скривилась:

– Как герцогиня какая. То одно ей подавай, то другое, прям королева английская. Свет ей в ванной почини, потому как слишком, видишь ли, темно, холодный кран, горячий кран. У нас тут что – «Марриотт»?