Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф
– Несяй в лсо, – говорит она.
– Что? – спрашиваю я. – Вытащи жемчуг изо рта.
Она выплевывает бусины в ладошку и смотрит на меня.
– Я сказала: не стреляй в лицо. Целься в сердце. И позаботься о том, чтобы красная жидкость не испачкала диван – нам его только что заново обили.
– Ладно. – Я достаю пистолет, но в последнюю секунду останавливаюсь. – Можно тебя кое о чем спросить?
– О чем?
– Правда, что напротив живет известный актер? Кажется, я видела его, когда приехала сюда…
– А, Берт, – говорит она и хмурится. – Сомневаюсь, что он актер. В последний раз, когда мы были у него на барбекю, он говорил Джону, что работает в области оценки рисков. Но возможно, что он скрывается. Многие, кто живет в этом районе, скрываются.
– Серьезно?
– Ну да. Гангстеры по программе защиты свидетелей, знаменитости на детоксикации, опозоренные политики… Наш сосед – военный преступник. Я погуглила его, когда мы были на школьной распродаже выпечки.
– А вы с Джоном? Почему вы здесь? – спрашиваю я. – Я думала, он никогда не уедет из деревни. Ведь он сам так говорил, не так ли?
Я пытаюсь вспомнить. Заледеневшие ноги, тени на воде. Джон держит руки Лалабелль в своих руках. «Я никогда не уеду из деревни».
Портрет пожимает плечами.
– Он действительно так говорил. Когда-то. Но работа-то здесь. Вот и едешь туда, где крутятся деньги… Ты готова?
Я киваю и с явной неохотой прицеливаюсь.
– Знаешь, – тихо говорит Портрет, – а я рада, что она послала тебя.
– Вот как?
– Лучше тот дьявол, которого знаешь.
Фраза звучит знакомо. В следующую секунду я вспоминаю, что так назывался один из первых фильмов Лалабелль. Она играла ангела.
Я нервно облизываю губы и прикидываю, куда лучше выстрелить. Наверное, в сердце, как она и предлагала. Да, выглядеть будет символично, но насколько быстро ее убьет такой выстрел? А вдруг она начнет дергаться, полетят брызги? Ведь она единственная из нас, кто может кровоточить. «Не поэтому ли Лалабелль так ненавидит ее?» – спрашиваю я себя.
И неожиданно осознаю, что не хочу это делать. Не потому, что она мне нравится – этот Портрет не вызвал у меня теплых чувств. Она пугает меня своей напористостью, каштановыми волосами и старым носом. Вероятно, она пугает и настоящую Лалабелль.
Она мне не нравится, но я все равно не хочу, чтобы она умирала. И какая альтернатива?
– Ой, подожди, – говорит Портрет, садится и выплевывает жемчужины. – Машина перед домом?
Я опускаю пистолет и смотрю в окно – и в этот момент она бросается на меня, вооруженная кухонным ножом, который вытащила из-под диванной подушки. Ее лицо искажено бешенством. Я отшатываюсь и не задумываясь трижды стреляю.
К тому мгновению, когда она падает на пол, она уже мертва. Я стою над ней и тяжело дышу, а потом укладываю тело в том положении, о котором мы с ней заранее договорились. Интересно, она все это время вынашивала идею убить меня или приняла решение в последнюю секунду? А может, и мой чай был отравлен? Теперь он уже разлит по белому ковру, растекся липким коричневым пятном, присыпанным кусочками льда… Печаль какая! Ковер – не единственная потеря. Диван тоже испорчен пятнами.
Я рада, что на стенах нет семейных фотографий и никто не наблюдает за мной. «С максимальным ущербом», – потребовала Лалабелль. Интересно, удовлетворит ли ее ущерб, который я нанесла обивке?
– Прости. И прости за имущество, – говорю я Пруденс. – Зато с твоим лицом всё в порядке.
Придаю ей достойную позу. Знаю, что кровь у нее ненастоящая, но она до ужаса теплая. Интересно, думаю я, у нормальных людей столько же крови?
«Наступит момент, когда ты замараешь руки». Прав был Спенсер…
Когда я покидаю дом, меня всю трясет. Небо затянуто тучами. Солнце спряталось; похолодало. Меня тошнит, и я считаю верхом несправедливости то, что у меня появляются такие ощущения. Раз меня создали для таких задач, все должно проходить легко. Как дыхание.
Я сажусь в машину, и приборная панель освещается, и из динамиков льется тихая вариация «К Элизе»[12]. Я заношу новый пункт назначения и после секундного колебания принимаю звонок.
На том конце линии Лалабелль, ее голос звучит безлико и ровно.
– Конец?
– Да.
– «Митоз» уже едет. Мне придется уехать. Ты вызываешь у них недовольство, и мои юристы выставляют мне счет за все телефонные звонки, на которые им приходится отвечать.
– Почему недовольство? Кажется, ты говорила, что есть лазейка. Что тебе было разрешено это сделать, – говорю я, заводя двигатель и отъезжая от тротуара.
– Гм, для этого есть предпочтительная процедура, – говорит Лалабелль и меняет тему: – Ну, и что ты о ней думаешь?
– Она грызла ногти. И была непоседой.
– М-м…
– Она сказала, что была чуть ли не первым Портретом, что ты создала.
Лалабелль хмыкает.
– Можно и так сказать. Она была вторым. Всегда бежала впереди паровоза…
– А какой был первым?
Повисает пауза, потом Лалабелль откашливается, демонстрируя полное отсутствие интереса к теме. Я буквально вижу, как она на том конце линии пожимает плечами.
– Не помню. Может, тот, что пишет картины… У меня все перепуталось. Ты говорила со Спенсером? Он пытался впарить тебе ту идею с живыми музейными фигурами?
– Что-то упоминал.
– Ты же знаешь, что я бы никогда этого не допустила, правда? – с горячностью говорит она. В ее голосе проскакивают отчаянные нотки. – Я бы с тобой так не поступила. Ни с кем из вас.
На самом деле я не знаю, что на это сказать. Через секунду Лалабелль откашливается. Когда она заговаривает, ее голос звучит резко и сухо:
– В общем, так. Пока у тебя все получается неплохо. Продолжай в том же духе. – И с этими словами отключается.
В Баббл-сити никогда не идет дождь, но сейчас город внизу накрыл желтоватый туман. По мере того, как машина спускается, туман становится гуще. Я вижу в отдалении красные
