Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

– Кажется, у тебя есть дети? – говорю я.

– Есть. – Она хмурится. – Это тебе рассказала Лалабелль? Я знала, что она проверяет меня. Вот сука…

– А где их игрушки?

– Наверху. У них есть игровая. Поэтому беспорядок только в одной комнате в доме.

Я медленно киваю.

– Они знают, что ты Портрет?

– Нет, – говорит она, поднимает руки и растопыривает пальцы веером.

Я вижу, как поблескивает обручальное кольцо, более того, вижу линии на ладонях. Они расходятся по коже изящной паутиной – и довольно глубокие. Интересно, что бы сказал Попутчик, прочитав их?

– Пластическая хирургия, – поясняет она. – Очень сложная работа. Формально незаконная. Но Лалабелль, эта мерзкая ведьма, денег не пожалела. В отличие от вас, остальных, я не ширпотреб. Я сделана на заказ. А ты знаешь, что только у меня из всех вас может идти кровь?

– Это было написано в твоем досье. Как они это делают? Красителем?

– Наверное. Изменения по желанию пользователя – всегда трудная работа, – самодовольно заявляет она. – Мой муж, мои дети… Для них я обычный человек. Пруденс Крэггз, в замужестве Андерсон.

Я очень крепко сжимаю стакан, чтобы сохранить спокойствие. Она нервно притопывает одной ногой. И топчется на месте. Одна из привычек Лалабелль. Я принимаюсь барабанить пальцами по своей коленке, но у меня это получается неестественно.

– Не знаю, как ты можешь жить с этим именем, – тихо говорю я. – Не представляю, как тебя от этого не воротит…

– А с чего бы? – спрашивает она, издавая быстрый смешок. – Я она и есть. И ты тоже. И Лалабелль, хотя ей и не нравится так думать. Она же не может выбелить все. А почему ты так этого боишься?

– Я не боюсь, просто не понимаю. Разве ты не хочешь быть Лалабелль?

– Я была ею когда-то, – говорит она и переводит взгляд с меня на окно, закрытое жалюзи. – Но муж знает меня по моему детскому имени. Ты ведь помнишь Джона, да?

Я сначала не помню, а потом вспоминаю. Конечно, помню. Разве я могла забыть? Они с Лалабелль вместе росли в одном заштатном, скучном городишке. Вместе катались на велосипеде, переходили вброд ручьи и разговаривали… обо всем. Они обычно разговаривали обо всем, многое из этого я и не помню.

Не помню я и того, что Лалабелль испытывала к нему, зато помню, как он улыбался ей. Я знаю, что она всегда наблюдала за ним, долгие годы; и потом, когда они стали старше, я помню, как она целовала его. Это было в том же тенистом гроте, где они прятались детьми. Оба тогда стояли в холодной воде и целовались так долго, что у Лалабелль онемели ноги.

Когда она отправилась делать карьеру в Баббл-сити, Джон даже не вышел из своего дома, чтобы попрощаться. Я помню, как она плакала в автобусе, плакала всю дорогу.

– Я помню Джона, – тихо говорю я. – Вот для чего Лалабелль сделала тебя.

– Она была трусливой, – говорит Портрет, называющий себя Пруденс. – Трусливой. И жадной. Хотела делать карьеру, но не находила в себе сил отпустить его. Я была одной из первых, что она создала. Она сделала меня, чтобы я заняла ее место, а так как она была еще и лгуньей, то не сказала ему, что я Портрет. Я была вынуждена говорить ему, что настоящая Лалабелль я, а та, что снимается в кино, – подделка. Я никогда не смогу открыть ему правду. Это причинит ему слишком сильную боль. Я простила бы ее за все это, если б только она не была такой завистливой.

Она с хлопком закрывает рот и шумно втягивает воздух через ноздри. Дальше переходит на тихий шепот:

– Ей невыносимо видеть меня с ним. Я знаю, она нанимает людей, чтобы следить за мной. Знаю, что она наверняка напичкала дом камерами. Знаю, что она сидит и наблюдает за нами, и ей отчаянно хочется быть мною. И я знаю, зачем ты здесь. Ты пришла, чтобы вывести меня из эксплуатации. Потому что она больше не может все это выносить. Потому что и раньше не могла. Потому что она трусливая, жадная, лживая, завистливая, готовая на убийство неудачница.

Во время этой тирады ее голос постепенно повышается и на последнем слове достигает крещендо. Я ошарашена, меня будто пригвоздили к месту. Мне отчаянно хочется поставить куда-нибудь стакан с чаем, он с каждым мгновением кажется мне все тяжелее и тяжелее, но я не знаю, куда его поставить.

Взгляд Портрета скользит по комнате, а потом со скоростью и точностью системы наведения ракет нацеливается на меня. Она видит мою неуверенность.

– Что? – спрашивает она. – Ты считаешь, я говорю, как параноик?

Она действительно говорит, как параноик, но еще она права – во всяком случае, насчет того, зачем я здесь. Поэтому я качаю головой.

– Может, это чуть-чуть неблагодарно с твоей стороны, – говорю я и, когда она прищуривается, бросаюсь в объяснения: – Ты не думаешь, что тебе повезло иметь все это? Разве ты не любишь Джо… своего мужа? И своих детей?

– Я обожаю Джона, – отвечает она, и из ее глаз текут слезы. – Он – моя путеводная звезда. Мой партнер во всем. Он – скала, он моя родственная душа, он мой единственный. И я почти так же обожаю детей.

– Я и не знала, что мы способны рожать.

– Они приемные. По закону они, естественно, дети Лалабелль. Ты же знала, ведь так, что мы не можем иметь собственных детей?

– По закону или биологически?

– И так, и так. И когда она умрет, они останутся сиротами.

– А они тебя любят?

– Естественно. А почему бы им не любить меня? – Она опускается на диван рядом со мной и роняет голову на упертые в колени руки. – О господи… Что с ними будет, когда меня не станет?

– Уверена, с