Патрик Макграт - Паук
В восточном конце одной из террас каменная лестница спускалась к заброшенному участку величиной с футбольное поле, огражденному с одной стороны секцией наружной стены, в тени которой стоял старый вяз. Перпендикулярно стене с южной стороны другая лестница спускалась по склону на крикетное поле, а с северной был крутой подъем через невозделанный клочок земли с деревьями и кустами к верхним террасам. Вид у этого заброшенного поля был одичалый, унылый, там некогда существовал чайный сад, несколько предметов мебели для чаепития — пара плетеных кресел, железный столик — гнили и ржавели под вязом. Повсюду буйно росли кусты бурьяна и островки дикой травы, шел октябрь, и нанесенная ветром палая листва лежала у стены влажными, преющими кучами, среди них росли колонии поганок. Неподалеку от стены, у подножия поросшего лесом склона лежала неприглядная куча обрезков досок и сухих веток. В первое рабочее утро меня поставили очищать этот участок, чтобы засадить его по весне. У меня были вилы и тачка; в сарае лежали лопаты и мотыги, я мог их брать, когда нужно.
Я принялся за работу. Тогда я был моложе, был сильным, мог поднимать большие камни в тачку, отвозить их к лестнице и носить к куче позади сарая. Это место продувалось ветром, и хотя работа согревала меня, я поднял воротник рабочей куртки. Мне также выдали желтые вельветовые брюки, черные ботинки и зеленый свитер. У меня почти весь день ушел на то, чтобы убрать камни и приняться за палую листву; работа утомляла меня, но и веселила, и, останавливаясь выкурить самокрутку, я опирался на вилы, оглядывал ландшафт и чувствовал себя спокойно. До этого я работал в гэндерхиллской мастерской, целый день набивал вместе с Дереком соломенные тюфяки, там было только зарешеченное, выходящее на стену окошко, освещалась мастерская пыльной потрескивавшей флуоресцентной лампой.
Я убирал листья, возил тачку вверх по склону, потом по террасе к компостной куче, она была гораздо больше отцовской, потому что в нее шли все органические отходы больницы. В этих рейсах с тачкой я встречался с людьми из рабочей команды, они говорили: «Все в порядке, Деннис?» или: «Не волнуйся, Деннис», я отвечал: «Все в порядке, Джимми» или как там звали этого человека. Убрав листву и камни, я принялся срубать бурьян, а покончив с этим, стал выкорчевывать корни мотыгой. На третий или четвертый день, вывалив груз бурьяна и корней на компостную кучу и катя пустую тачку к сараю, на верху лестницы я увидел маленькую фигурку в черном пальто и косынке, стоявшую спиной ко мне; и она тут же скользнула вниз по ступенькам.
Я замер на месте и выпустил ручки тачки. Я не ожидал увидеть ее после стольких лет, стольких разочарований. Бросился бегом мимо сарая к лестнице и уставился вниз на чайный сад. Он был погружен в тень, шел уже шестой час, и солнце висело над горизонтом. Я стоял на верху лестницы — между толстыми кирпичными столбами с каменным шаром наверху — и озирал участок. Ага! У беспорядочной кучи веток и обрезков в дальнем углу я определенно видел скользившую сквозь мрак фигурку! Быстро спустился по ступенькам и побежал через поле; достигнув стены, поглядел на лесистый склон, поднимавшийся к верхним террасам. Видел я ее? Стал взбираться по склону, прутья и веточки хрустели у меня под ногами. На середине остановился и неистово огляделся: среди деревьев стояла глубокая тишина, и было уже слишком темно, чтобы что-то отчетливо разглядеть. Несколько минут я стоял, не шевелясь, не издавая ни звука; потом спустился на поле, выглядевшее в быстро сгущавшейся тьме мрачнее, чем когда бы то ни было. Мое возбуждение несколько улеглось, сменилось смутным трепетом настороженности, ощущением, что сейчас происходило нечто значительное. Я пошел обратно через поле, поднялся по лестнице, собирая по дороге инструменты, отнес их в сарай и вернулся в блок Е вместе с остальными.
О, она меня мучила, как они сейчас. Только послушайте их! Наверняка нужно быть проклятым и корчиться в аду, чтобы переносить такое, быть мертвецом, трупом, оживленным каким-то загадочным, таинственным дыханием нечистой силы! Да, она меня мучила: в последующие месяцы и годы я бесчисленное количество раз видел сцены, такие же мимолетные и мучительные, как та, что описал, — ту же маленькую фигурку в пальто и косынке, с сумочкой в руке, стоявшую, к примеру, в рассеянной тени вяза у стены в летний день, отвернувшись от меня, видел ее, стоя на коленях посреди грядки с капустой, салатом или луком, бросал лопатку, вскакивал на ноги, бежал, перепрыгивая через ряды овощей (неизменно думая в своем безумии, вот теперь, вот теперь) — и обнаруживал лишь издевательскую игру света и тени, солнечных лучей, проникавших сквозь полог листвы. Помнится, в одно лето призрак матери был особенно активным, я видел ее почти ежедневно, и даже слышал, как она зовет меня, когда работал в одиночестве, слышал ее шепот: «Паучок! Паучок!» — и оборачивался к никому, к ничему, к безмолвию. Но в конце лета — должно быть, уже наступил сентябрь, лето выдалось на редкость удачным, в Гэндерхилле было столько свежих овощей, что мы торговали ими в соседних деревнях, — в конце того лета была череда дней, когда я смотрел с террасы на юг, и небо преображалось: голубовато-золотистый свет необычайной яркости, громадная сияющая полоса с центром на юге охватывала небосвод от горизонта до зенита, и, восхищаясь этим прекрасным, величественным зрелищем, я понимал кое-что о характере присутствия матери в Гэндерхилле. К сожалению, потом, поздней осенью и зимой, когда она появлялась только в сумерках, я утратил это понимание, вновь стал расстраиваться и подчас злиться, что она продолжает изводить и мучить меня подобным образом. И все-таки предпочел бы присутствие ее призрака исчезновению.
Так что те годы я называю хорошими, Паучок пребывал в покое. По вечерам я играл в бильярд с Дереком Шедуэллом, а потом (Дерек умер в Гэндерхилле) с Фрэнком Тремблом. Читал книжки в бумажных обложках, ходившие в блоке Е по рукам, очень редко газеты, почти никогда не слушал приемник (очевидно, в ранние годы происходили грандиозные события, но меня они не интересовали). Присутствие матери я хранил в тайне, в закрытой части сознания, и никому не говорил о ней, даже Дереку, пока он был жив. Стал хорошим огородником, и поскольку свежие овощи в Гэндерхилле обычно бывали редким и ценным продуктом, доступ к ним придавал мне в больнице высокое положение. Доктор Остин Маршалл относился ко мне приветливо и почти всегда вспоминал мое имя, когда прогуливался с тростью по террасе. С ним часто бывали его собаки, пара ирландских терьеров с лоснившейся шерстью, к ним я выказывал расположение, которого не испытывал; и обычно с каким-то удовольствием думал, что сделал бы с ними Джон Джайлс, сперва прикончив главного врача.
(Вообразите меня теперь на лестничной площадке, ухватившего обеими руками ручку двери на чердачную лестницу, трясущего ее и надрывно плачущего из-за их пронзительного, завывающего смеха, разумеется, это бесполезно, разумеется, дверь заперта, и я плетусь обратно к столу, с жестким хрустом усаживаюсь и лезу за табаком, чтобы свернуть толстую самокрутку, она мне необходима. Смех утихает, когда я зажигаю самокрутку дрожащими пальцами и делаю глубокую затяжку, чувствую, как дым идет по дыхательному горлу, подавляя ужас, входит густыми клубами в единственное легкое, где внизу дремлет, свернувшись вертикальной спиралью, толстый белый червь. Дым быстро заполняет легкое, впитывается в сероватую пористую ткань, входит в систему тонких волокон, покрывающую (до сих пор!) мягкую внутреннюю сторону моей оболочки, а затем в череп и в мозг. После затяжки ничто не кажется таким уж мрачным.)
Каждый день часа в четыре мы собирались в сарае на чаепитие, полдюжины работавших на огородах людей и Фред Симс, наш санитар. Он был тихим человеком, всегда сообщавшим нам новости. Помню тот день, когда он сказал нам, что главный врач уходит на пенсию. По крыше сарая барабанил дождь, мы сидели внутри на деревянных ящиках, пациенты в желтых вельветовых брюках, а он в своей черной форме и фуражке, дверь была открыта. Услышав об этом, мы беспокойно заерзали и зашаркали ногами; люди в нашем положении опасаются перемен.
— На пенсию? — переспросил Фрэнк Трембл. — Доктор Остин Маршалл, неужели?
Симс кивнул и, глядя вниз, снял табачную крошку с кончика языка. Вновь послышалось шарканье.
— Фред, а почему?
Он вскинул брови и пожал плечами.
— Слишком старый, нужен человек помоложе.
— Помоложе, вот оно что.
Фред снял фуражку и почесал голову. Волосы у него на темени были очень редкими.
— Говорят, нового главврача уже подобрали.
— Фред, а кто он такой?
— Какой-то доктор Джебб, из Лондона.
— Джебб, — повторил Фрэнк.
— Впервые слышу о нем, — сказал Джимми. — И что он собой представляет?
