Грег Лумис - Секрет брата Бога
— А где здесь оружейная? — спросил Лэнг, расплачиваясь за покупку, у коротко стриженного молодого человека, стоявшего за прилавком.
Парень даже не поднял взгляда от монет, которые отсчитывал на сдачу:
— Выйти, повернуть налево. Вторая дверь, первая комната справа.
Оружейная оказалась футов пятидесяти в длину. Все стены здесь были увешаны алебардами, мечами и щитами. В открытой винтовочной пирамиде, тянувшейся посередине, оружия хватило бы для небольшой войны.
И, по всей вероятности, им действительно сражались в тех войнах, которые сотрясали Европу в первой половине минувшего века. В пирамиде стояли в основном неавтоматические винтовки «маузер» — самое распространенное оружие немецких пехотинцев во время Второй мировой войны. Наверху пирамиды красовался одинокий пистолет-пулемет «МГ1–40», использовавшийся в ту же эпоху.
Лэнг изумленно уставился на дальнюю стену, где в такой же пирамиде стояли древние бландербасы с фитильными замками и кремневые мушкеты. Современные швейцарские гвардейцы должны иметь свое собственное оружие, а не бегать за ним в арсенал, когда возникнет необходимость. И это было вполне разумно — в наше время стража вряд ли может опасаться, что Ватикан возьмет в осаду какой-нибудь европейский монарх. Сейчас даже короли вынуждены считаться с бюджетными ограничениями. Прежде чем начать наступательную войну, им пришлось бы сражаться с собственным парламентом за сокращение расходов на здравоохранение, на пособия по безработице, и уж конечно, депутаты вряд ли согласились бы урезать ту цепочку социальных благ, которую они обещали своим избирателям. Для их насущной задачи — охраны лично римского папы, а не всего папского государства, которое все же рухнуло во время объединения Италии в девятнадцатом веке, — уже не требуются ружья и другое громоздкое ручное вооружение. Нынешней гвардии требуется оружие легкое и пригодное для того, чтобы носить его скрыто. Именно такое Лэнг и намеревался «позаимствовать».
Вот только отобрать его у кого-нибудь из людей в смешной средневековой форме, конечно же, не удастся.
Тяжело вздохнув, он вышел из оружейной на улицу, где уже явственно становилось жарче. А эта жара будто сознательно стремилась еще сильнее сковать подвижность его никак не желавших восстановиться после травм мускулов, которые и без того оставались одеревеневшими от долгой неподвижности во время перелета.
Покинув Ватикан, он остановился купить бутылку воды и почти опустошил ее, не пройдя и двух кварталов. Недопитую бутылку он сунул в задний карман — Рим издревле снабжался водой через несколько мощных акведуков, и на каждой улице имелись специальные фонтанчики, где можно было набрать отличной питьевой воды.
В толпе на площади Святого Петра было совершенно невозможно понять, шла за ним слежка или нет.
Переходя через грязно-зеленый Тибр через мосты, перекинутые по острову Тиберине, Лэнг хорошо видел руины огромного театра Марцелла, вокруг которого спустя века после постройки возникло еврейское гетто — район, где обязаны были жить евреи, попадавшие в средневековый Рим; там их запирали на ночь. Здесь пешеходов было уже значительно меньше, и Лэнг получил возможность высматривать «хвост», якобы разглядывая старинные постройки. Он даже пару раз вернулся обратно, но, похоже, никого не заинтересовал своими маневрами.
Он надеялся, что память сохранила все нужные приметы, поскольку знал, что место, куда он направлялся, было не так уж легко отыскать. Путь по виа дель Портико был длиннее, зато позволял дополнительно провериться на предмет слежки.
Ориентируясь в основном по синагоге, самому высокому зданию этого района, Лэнг свернул на юг и снова вышел к реке. Оказываясь в этой части Рима, он всегда изумлялся тому, насколько здесь с каждым разом становится меньше евреев. Узкие извилистые улочки этого района, относившегося к древнейшим заселенным местам Рима, привлекали сюда молодых богачей. Ему оставалось только надеяться на то, что нужный ему человек все еще проживает по прежнему адресу. И что он вообще жив — ему ведь должно было уже перевалить за девяносто.
Свернув налево по широкой Лунготевере деи Ченчи и пройдя два квартала вдоль реки, Лэнг остановился, чтобы полюбоваться старинным зданием, сохранившим свой древний фасад, но, по-видимому, полностью перестроенным внутри. И снова никто не обратил внимания на его поведение. Еще два быстрых шага, и Лэнг оказался в узком переулке; его замыкал трехэтажный дом, который Рейлли хорошо помнил по прошлым временам.
Бросив взгляд на список жильцов, где возле каждой строки была кнопка звонка, Лэнг с великим облегчением увидел знакомую фамилию: Бенскаре. Надпись выцвела от времени, но ее еще вполне можно было прочитать. Лэнг нажал кнопку и подождал. Ответа не последовало. Он нажал опять — и снова безрезультатно.
Лэнг уже собрался было позвонить в третий раз, когда из вмонтированного в дверь динамика все же послышался надтреснутый голос. Говорили по-итальянски, так что слов он не понял, но решил, судя по интонации, что хозяин задал вопрос: «Кто там?»
— Виктор, это Лэнг Рейлли, — сказал он, склонившись вплотную к микрофону, чтобы не кричать. — У нас с вами были общие дела несколько лет назад.
С глухим металлическим щелчком открылся замок, и Лэнг вошел в дом. Облицованный мрамором вестибюль оказался невелик — он вмещал лишь двери двух нижних квартир и лестничную площадку. Лифта не было — настолько далеко реконструкция не зашла.
Тяжело опираясь на перила лестницы, чтобы дать хоть немного облегчения протестующим мышцам и суставам ног, Лэнг вскарабкался на верхний, третий этаж и постучал в видавшую виды деревянную дверь.
Дверь распахнулась, и Рейлли увидел перед собой маленького старичка, который благодаря ниспадавшим на плечи седым волосам казался похожим на эльфа. А в квартире все горизонтальные поверхности были заняты прожекторами, рефлекторами, отражающими зонтиками, треногами и прочим оборудованием и принадлежностями для фотосъемки. Да, этот человек явно продолжал работать, невзирая на то, что его возраст уже приближался к вековому рубежу. Это было куда поразительнее, чем даже карманный прибор, по которому можно общаться с кем угодно из любого уголка мира.
Лэнг знал, что профессиональный фотограф Виктор Бенскаре жил и работал в одной и той же квартире с 1922 года, того самого года, когда к власти в Италии пришел фашист с довольно худым тогда еще лицом — Бенито Муссолини. Во время войны Виктор нашел для себя прибыльное побочное ремесло — подделку документов. Он делал паспорта и для партизан, и для евреев, пытавшихся ускользнуть от отправки в лагеря смерти (по этому поводу Ватикан, находившийся на другой стороне реки, ко всеобщему изумлению, не сказал ни слова). Благодаря отсутствию у итальянских фашистов той одержимости, с которой их немецкие сотоварищи проводили в жизнь свои законы о расовой чистоте, своей славе лучшего в Риме фотографа-портретиста, нееврейскому имени и, вне всякого сомнения, щедрым и своевременным взяткам, позволившим ему кое-что подчистить и в муниципальных архивах, Виктор благополучно пережил холокост. После разгрома держав Оси его хобби расцвело пышным цветом. Он снабжал удостоверениями личности беженцев, лишившихся своих бумаг, равно как и тех, кто не мог позволить себе пользоваться настоящими документами, чтобы не оказаться под судом трибунала Союзников, разбиравшего военные преступления. Когда же Европа вернулась к своему обычному, относительно мирному существованию, он стал работать на каморру — чрезвычайно закрытую от посторонних неаполитанскую преступную организацию, далеко превосходившую по величине, могуществу и богатству своих более известных сицилийских конкурентов.
Во время холодной войны Виктор твердо придерживался нейтралитета и с равной готовностью делал и советские водительские права, и британские карты медицинского страхования. Лэнг не раз обращался к нему за паспортами и прочими документами для беглецов из восточноевропейского рая для рабочих, которых по каким-то причинам не могло или не хотело обеспечивать документами Управление.
Лэнг закрыл за собой дверь:
— Виктор! Вы нисколько не постарели!
Итальянец улыбнулся, продемонстрировав полный рот зубов, слишком ровных и белых для того, чтобы быть натуральными.
— Да и вы спагетти на уши вешать, как раньше. — Он подошел к двум стоявшим бок о бок креслам и принялся убирать с одного из них фотообъективы. — И вы прийти не потому, что портрет хотеть. — По-английски он говорил очень уверенно, хотя допускал массу ошибок. — И все равно приятно увидеть живым еще один старый друг. — Он наконец освободил кресло и указал на него приглашающим жестом. — Садиться, выпить стаканчик бароло.
Лэнг донельзя устал, и ему совершенно не хотелось алкоголя, но все же он согласился, чтобы не обижать хозяина. Виктор вышел из комнаты и, вернувшись с бутылкой вина и двумя стаканами, расчистил для себя второе кресло, тоже заваленное каким-то хламом, уселся и зажег сигарету. Табачный дым на сей раз показался Лэнгу вполне приемлемым на фоне едкого запаха химикалий, которым была пропитана квартира. Он глядел на постепенно сокращавшуюся сигарету и обсуждал с хозяином достоинства тосканского вина по сравнению с пьемонтским. Вскоре хозяин докурил; это означало, что время для светской беседы, обязательно предшествующей в Италии делам, истекло.
