Стивен Кинг - Долорес Клейборн
– На что ты триста долларов потратил, Джо? На шлюх? В покер просадил? Или и на то, и на то хватило? Что не на еще один драндулет, я знаю, потому как к прежним нового не прибавилось.
А он стоит и молчит, только кулаки сжимает и разжимает, и позади него первые светляки свои круги выписывают. Лодки на заливе еще видны – так, тени какие-то, и мне вспомнилась Вера. Если, думаю, она сейчас не на седьмом небе, так на пороге. Только о Вере думать не годилось, а только о Джо. Мне нужно было, чтоб он двигаться начал, и я решила, что еще одного хорошего тычка будет довольно.
– Да все равно мне, на что ты там их потратил, – говорю. – Остальные-то у меня, и ладно. А ты положи на себя… хоть какой-то толк от твоей разваренной макаронины будет.
Он, пошатываясь, попер на меня, только стекла под подошвами хрустят, и ухватил за плечи. Я б, конечно, могла от него убежать, только рано было, не пришло еще время.
– Ты не очень своему поганому языку волю давай, – шепчет. – Не то как бы я его не прищемил! – И дышит мне в лицо перегаром.
– Мистер Пийз хотел, чтоб я деньги опять в банк положила, да я не захотела: раз ты сумел до детских счетов добраться, то, глядишь, нашел бы способ и мой очистить. Тогда он мне чек предложил, а я отказалась, – если, думаю, ты про все узнаешь раньше, чем я сама тебе скажу, то похеришь его. И потому я попросила мистера Пийза выдать мне всю сумму наличными. Он сначала уперся, но потом все-таки по-моему сделал, и теперь они все у меня до последнего цента, и я для них надежное место нашла.
Тут он мне в горло вцепился. Я этого и ждала: мне страшно было, но все равно я этого хотела – чтоб ему легче поверилось тому последнему, что еще оставалось сказать. Но и тут было не самое главное. А только, когда он схватил меня за горло, выходило, будто я защищаюсь, вот и все. Вот что было самым главным. И что бы ни говорил закон, я правда только защищалась. Я знаю, потому что была там, а закона там не было. Под конец я защищалась и защищала своих детей.
Он меня придушил и мотал из стороны в сторону. Всего я не помню: думается, он стукнул меня затылком о столбик крыльца. И все повторял, что я проклятая сука и он меня убьет, если я не отдам ему деньги, что это его деньги – всякие такие глупости. Я уж испугалась, что он правда убьет меня до того, как я успею ответить, как ему хотелось. А вокруг совсем стемнело и плясали огоньки, точно к сотне светляков, которых я видела раньше, еще десять тысяч добавилось. И голос у него стал таким далеким, что мне показалось, будто все наоборот случилось, будто я в колодец свалилась, а не он.
Наконец он меня отпустил. Я попыталась устоять на ногах, только они меня не держали, и я хотела сесть на стул, но он меня так далеко оттащил, что моя задница только краешек задела, и я плюхнулась на пол рядом с битым стеклом – осколками его видеоскопа. В самом большом полумесяц солнца сиял, будто алмаз. Я было потянулась за ним, но потом отдернула руку. Порезать его было нельзя, даже подпусти он меня к себе. Такой порез – стеклом – позднее мог показаться странным. Так что теперь вам ясно, какой у меня тогда был ход мыслей, и насчет того, предумышленное это убийство или нет, тоже все ясно, Энди, а? Вместо осколка я схватила свой отражатель, он был деревянный и тяжелый. Я бы могла сказать, будто решила, что в случае чего оглушу его, только это неправда. В ту минуту я не очень-то могла думать.
Зато кашляла – и так надрывно, что даже удивлялась, почему у меня изо рта только брызги слюны летят, а не кровь хлещет. В горле точно огнем жгло.
Он поднял меня на ноги – рванул так сильно, что у меня бретелька оборвалась, а потом обхватил за шею рукой и притянул к себе – хоть целуйся, да только про поцелуи он забыл.
– Я тебе говорил, что будет, если ты не бросишь со мной вольничать, – говорит, а у самого глаза мокрые и странные такие, точно он плакал, и я их очень испугалась, потому как смотрели сквозь меня, будто меня тут и нет вовсе. – Миллион раз тебе повторял. Теперь ты мне веришь, Долорес?
– Да, – говорю, да так, будто в рот мне грязь набилась – горло-то он мне сильно повредил. – Да, верю.
– Повтори! – говорит он. Мою шею он так и не выпустил, а теперь сжал так, что какой-то нерв защемил. Я закричала. Ничего с собой поделать не могла, уж очень больно было. Гляжу, он во весь рот ухмыляется.
– Повтори, – говорит, – да так, чтоб видно было, ты вправду веришь!
– Верю! – кричу. – Верю я! – Я-то собиралась делать вид, будто испугалась, но Джо меня от лишних хлопот избавил, и притворяться мне в этот день не пришлось.
– Вот и хорошо, – говорит он. – Рад слышать. А теперь говори, где деньги, и если хоть на цент меньше окажется, то берегись!
– За сараем, – отвечаю. Голос у меня уже был не таким, будто мне в рот грязь набилась, а звучал, как у комика в «Жизнь прозакладываю». Ну прямо как по заказу, если вы понимаете, о чем я. Тут я ему сказала, что деньги закупорила в банке, а банку спрятала в ежевике.
– Чего от бабы и ждать! – съязвил он и толкнул меня к ступенькам. – Ну так пошли. Хватит им там валяться.
Я спустилась со ступенек и пошла вдоль дома, а Джо за мной идет. А темно уже почти как ночью, и когда мы вышли к сараю, я такое увидела, что на секунду обо всем позабыла. Остановилась и тычу пальцем в небо над ежевикой.
– Посмотри, Джо, – говорю. – Звезды!
И правда, Большая Медведица блестит ярко, будто в зимнюю ночь. У меня по коже мурашки забегали, а Джо наплевать было. Толкнул меня так, что я чуть на земле не растянулась.
– Звезды? – говорит. – Если не перестанешь тянуть, ты у меня и не такие звезды увидишь, это я тебе обещаю.
Ну, я пошла дальше. Тени от нас вовсе не падали, а белый валун, на котором мы с Селеной сидели вечером год назад, словно светился, как бывало в полнолуние. Только свет был не лунный, Энди, а какой – описать не могу, такой мрачный, жуткий, и надо было им обойтись. Расстояния определять трудно стало, совсем как при луне, а все ежевичные кусты в один слились – черная такая полоса, а перед ней светляки пляшут.
Вера мне сто раз говорила, что смотреть на затмение прямо очень опасно – можно сетчатку обжечь, а то и вовсе ослепнуть. Но все-таки у меня не было силы утерпеть и не взглянуть быстро через плечо вверх на небо – как не утерпела жена Лота и в последний раз поглядела через плечо на Содом. И то, что я увидела, сохранилось в моей памяти навсегда. Проходят недели, а то и месяцы, и я ни разу не вспомню про Джо, но дня не минует, чтоб я не вспомнила о том, что увидела тогда, поглядев через плечо вверх на небо. Жена Лота обратилась в соляной столп, потому что не сумела смотреть вперед прямо перед собой и не отвлекаться. Так мне иногда кажется, что я только чудом ту же цену не заплатила.
Затмение было еще не полное, но почти. Небо было темно-лиловым, и в нем над проливом висел вроде большой черный зрачок, почти окруженный прозрачным шарфом из огня. На одном краю еще оставалась тоненькая щепочка солнца, точно капли расплавленного золота в горне. Нельзя мне было отвлекаться и смотреть на это, я знала, но вот поглядела и оторваться не могла. Это было, как… как… Ладно, смейтесь, я все равно скажу. Словно мой внутренний глаз вырвался на свободу, взмыл в небо, а теперь глядит вниз, что я стану делать. Но был он куда больше, чем я даже представить могла! И чернее, много чернее!
Я б, наверное, смотрела бы на него, пока не ослепла, но Джо меня опять толкнул, так что я о стенку сарая ударилась. Ну тут я вроде проснулась и дальше пошла. Передо мной большой синий круг повис, как бывает, когда вам в лицо лампой-вспышкой пыхнут, и я подумала: «Если ты себе сетчатку обожгла, Долорес, и до конца жизни только этот круг видеть будешь, так тебе и надо! Всего только печать, с какой Каин ходил».
Мы прошли мимо белого валуна – Джо мне чуть на пятки не наступает и за шиворот держит, и, чувствую, комбинация у меня набок съезжает, там, где бретелька оборвалась. А из-за темноты, да и синее это пятно передо мной маячит, все кругом словно другим стало и вроде бы местами поменялось… Дальний конец сарая будто черная полоска – ну прямо кто-то взял ножницы да вырезал из неба домик, только черная дырка и осталась.
Он толкнул меня в ежевику, и когда первый шип оцарапал мне икру, я только тут сообразила, что позабыла надеть джинсы. И сразу испугалась, не забыла ли я еще чего, ну да все равно – менять что-нибудь уже поздно было. В темноте я разглядела, как платочек на ветру колышется, и едва успела сообразить, с какой стороны крышка находится. А потом вырвалась от него и со всей мочи побежала через ежевику.
– Не уйдешь, стерва! – вопит он, и слышу, как кусты у него под ногами трещат. Он чуть снова меня за шиворот не ухватил, даже пальцами шею задел, но я вывернулась и поднажала. Бежать трудно было, потому что комбинация все ниже съезжала и цеплялась за колючки. Под конец они из нее длинную полоску выдрали и все ноги мне искорябали. От колен до лодыжек я вся в крови была, но заметила это, только когда вернулась в дом, а до того еще много времени прошло.
