Татьяна Степанова - Драконы ночи
– А при чем тут тогда эта девчонка? – спросила Маруся Петровна.
– Какая девчонка?
– Ну та, в розовом… Я расспрашивала Дашеньку, и она подтвердила: то существо с рисунком было в платье… в розовом платье.
Голос у Маруси Петровны был странный. Странным было и выражение ее лица. Может, сырость и близость реки были тому виной, но Кате почудилось, что пожилую женщину бьет озноб.
ТО СУЩЕСТВО… ЧТО ОНА ХОТЕЛА ЭТИМ СКАЗАТЬ?
– Вам показалось, что вы встречали этого ребенка здесь раньше? – спросила Катя.
– Не знаю. Скорее нет… И уж точно не здесь.
– А что, розовый цвет ее одежды имеет для вас какое-то особое значение?
– Нет, никакого особого значения.
– Но вы так дотошно расспрашивали свою внучку об этом – я же слышала! – снова перебила Анфиса. – Про то, как эта девочка выглядела – ее возраст примерный, кудряшки… Вы и про кудряшки ее светлые у Даши все допытывались.
– Я просто хотела иметь точное описание той, кто напугал мою девочку, – ответила Маруся Петровна.
– Чтобы с чем-то сравнить, да? – спросила Катя. Ей этот нелепый допрос на ночном пляже не нравился. Они буквально накинулись с Анфисой на бедную старуху. Но нечто в голосе и в облике Маруси Петровны заставляло Катю продолжать задавать все новые вопросы. Нечто необычное… Катя пыталась для себя определить, что же это такое. И с каждым ответом Маруси Петровны склонялась к выводу, что это страх.
– Вы хотели сравнить внешность той, которая отдала вашей внучке рисунок, с… С кем? – Катя взяла Марусю Петровну за руку. – Пожалуйста, это может быть очень важно. Это может стать полезной информацией для розыска. Вы когда-то видели здесь девочку похожей внешности, так?
– Не здесь.
– А где?
Маруся Петровна молчала. Кате показалось, что зря они с Анфисой корчат из себя тут на пляже этаких пинкертонов.
– Я бы рассказала вам. Вы говорите, это может быть важно. Я бы рассказала вам все, – голос Маруси Петровны дрогнул, – но все дело в том, что вы мне не поверите. Я рассказывала эту историю не раз и не два. Причем однажды человеку, которого я очень любила. И мне не верили. Больше того, тот, кого я любила, обозвал меня сумасшедшей.
– Сумасшедший тот, кто нарисовал этот чертов рисунок, – возразила Анфиса.
– Рисунок… В этот раз появился рисунок. А тогда, в тот раз ничего этого не было. Никто ничего не рисовал, – Маруся Петровна бормотала это себе под нос. – Я хотела все ЭТО забыть. Как будто ничего этого никогда не было. И у меня даже случались периоды – нет, целые годы, когда мне казалось, что я и правда все забыла. Я взрослела, работала, старела, дряхлела. Я старалась идти в ногу со временем, я когда-то считала себя шестидесятницей. Я отлично помню тот день, когда Гагарин полетел в космос. Я даже помню, что было на мне тогда надето – какая кофточка… Но я помню и другой день. И сколько бы я ни старалась забыть его, я… не могу. А после того, что случилось с Дашенькой, наверное, уже не смогу никогда.
– Расскажите нам все! – настаивала Катя.
Маруся Петровна смерила их с Анфисой взглядом. Страх в ее глазах мешался с недоверием.
– Это было давно. Мне тогда исполнилось восемь лет. После войны мы с мамой вернулись сюда в город из эвакуации. Моя мать работала в нарсуде, а я училась в школе. К нам в город на гастроли приехал цирк. Артисты выступали в здешнем театре. Нас водили на представление всем классом. И потом еще меня брал на представление мой отчим Кагулов… точнее, не отчим, а друг моей матери. Он работал в органах в то время. Их – из госбезопасности, из охраны – тогда было у нас в городе полным-полно. Тут недалеко были расположены дачи Политбюро.
– Я слышала про дачу Жданова, – сказала Катя.
Маруся Петровна помолчала, потом продолжила. Она словно заставляла себя говорить через силу.
– Мы жили с мамой на улице Ворошилова. А в доме напротив снимали квартиру цирковые артисты. Фокусник Симон Валенти и его ассистентка, все в городе считали ее его сожительницей – Мордашова Ася. Она была очень мила. И у нее от первого брака были дети: Марат, мой ровесник, и дочка по имени Май. Ей тогда, в сорок восьмом году, было примерно пять лет.
Катя слушала с напряженным вниманием. Фокусник Валенти… Снова это имя всплывает здесь, в Двуреченске. Стародавняя история, отрывки которой она слышала в поезде и потом тоже… Но какое все это имеет отношение к тому, что произошло здесь, в «Далях», сегодня утром?
– Было Первое мая. И я ходила на демонстрацию вместе с классом. Помню, как несли портрет Сталина. Как пели в колоннах, как ехали грузовики, украшенные кумачом. Помню, как я радовалась, помню, как лопнул ремешок у моей сандалии. – Маруся Петровна закрыла глаза. – Все это было на самом деле. А значит… значит, и ТО ДРУГОЕ тоже было.
– Что? – спросила Анфиса отчего-то шепотом.
С реки налетел ветер, зашумел в кронах. Огни отеля сквозь деревья горели ярко, но музыка уже стихла.
– В тот вечер я осталась дома одна. Мать ушла в гости, а меня заперла. Я слушала радио, я до сих пор помню, что транслировали в тот вечер 1 мая сорок восьмого года – «Сон в летнюю ночь», который читал Качалов. Вы слышали когда-нибудь, как он фантастически читал?
– Я о нем видела передачу по каналу «Культура», – ответила Анфиса.
– А на меня, девчонку, в тот вечер он произвел неизгладимое впечатление. Я сидела у окна, смотрела на нашу улицу. Слышала, как гости шумят у соседей. Вспоминала демонстрацию, портрет Сталина. Качалов читал Шекспира, эту волшебную сказку про сон, и мне казалось, что я сама сплю и грежу, но я не спала… Я не спала, я все видела, что произошло в ту ночь.
– Умоляю, рассказывайте дальше! – подбодрила ее Катя. – Конечно же, вы не спали.
– Мать моя ушла праздновать вместе с Кагуловым. Они потом расстались… Он уехал в Москву, а мать с собой не взял… Но в тот вечер они ушли вместе. А потом я увидела на нашей улице Ворошилова машину, на которой он обычно ездил. До этого приезжала еще одна машина – «эмка», на ней после представления домой вернулись артисты цирка.
– Валенти и его ассистентка? – спросила Катя. Она вдруг поняла, что совсем скоро услышит ИСТОРИЮ ПРО УБИЙСТВО. Ну, конечно же, ту историю, про которую болтали там, в поезде, и потом уже здесь, в отделе милиции, те двое столичных журналюг.
– Они вернулись вдвоем: он и она. Я видела, как они входили в дом. Валенти перед этим отпустил свою машину. Я помню, как они были оба одеты. На нем был модный по тем временам заграничный костюм с плечами – синий в полоску. Ботинки его скрипели, когда он поднимался на крыльцо. А она… Мордашова… Ей что-то показалось, и она окликнула его – так взволнованно. А он сказал: ступай в дом, – Маруся Петровна поднесла руку ко лбу. – Я все это видела своими глазами. Я слышала, как они вошли, захлопнули за собой дверь, как в двери повернулся ключ. А потом появилась другая машина. На ней приехали Кагулов и несколько офицеров. Они вышли, я тоже их видела из окна.
В памяти Кати неожиданно всплыл стук вагонных колес: тук-тики-так. И под это самое «тук» рефреном прозвучала фраза, слышанная и, казалось, тут же напрочь забытая: «Его способностями гипнотизера НКВД перед войной заинтересовалось… Он дружил с Абакумовым. И к Берии его возили несколько раз. Тогда, в сорок восьмом году, в Москве что-то произошло, эти поспешные гастроли Валенти в провинцию были похожи на ссылку или на бегство…»
– Вы видели в ту ночь, как офицеры госбезопасности арестова… как прикончили фокусника и его ассистентку? – быстро спросила она.
Ей казалось: она угадала. Анфиса слушала их обеих, раскрыв рот.
– Я рассказываю только то, что видела, – словно не слыша Катиной «угадки», произнесла Маруся Петровна. – Я просто стараюсь быть точной, чтобы вы поверили мне. Чтобы верили мне во всем, до самого конца. Я увидела, как офицеры во главе с Кагуловым идут к…
– Дому артиста цирка Валенти, – снова не удержалась Катя.
– К бараку, где на первом этаже жила наша учительница Елизавета Осиповна Бауман. Я видела, как они потом вывели ее из дома с каким-то узлом в руках и посадили в машину. Она больше не приходила к нам в школу. Позже, уже взрослой, я узнала, что она была арестована в ту ночь.
Сбитая с толку Катя молчала. Учительница арестована. А как же тогда понимать…
– «Сон в летнюю ночь» все звучал по радио. И я слушала Качалова. А затем вернулась мать, и мы легли спать. Но мне не спалось – опять же из-за «Сна». Окно было открыто, ночь выдалась очень теплая. Город уже угомонился, улица была тихой, темной. Занавеска на окне колыхалась. Я хотела ее поправить и встала. Нет, я встала, потому что услышала что-то… Что-то меня напугало, и я встала, подошла к окну. Мне было всего восемь лет тогда. И я увидела их на улице под фонарем. Сначала ЕГО, а потом и ЕЕ.
– Кого их?
– ИХ, детей Мордашовой. Марата и Май. Они были оба мокрые, грязные. Он держал левую руку за спиной. Он смотрел на меня. Свет фонаря отражался в его зрачках… в волчьих его зрачках. Нас разделял всего лишь подоконник. Я застыла на месте. Он смотрел на меня и как будто примеривался, как бы половчее перескочить эту преграду и вцепиться мне в горло. Он бы наверняка прыгнул, но ОНА позвала его. ОНИ ведь пришли не за мной в ту ночь. ОНА зарычала, она была уже на крыльце дома Валенти – на четвереньках, скорчившаяся как жаба. В ней не было ничего прежнего, никакой искры божьей – ничего, только лютая ярость, только голод. А я ведь помнила ее хорошенькой, как кукла… со светлыми кудряшками в розовом платьице, в детских гамашах. Я помнила… И я услышала, как ОНА позвала его, и ОН, это создание… этот демон, отвернулся от меня и одним прыжком сиганул на крыльцо. Дверь затрещала, им потребовалось всего несколько секунд, чтобы проломить, прогрызть в ней дыру. Они забрались внутрь и… Боже мой, боже, как же они кричали, как они страшно кричали – Валенти и она, их мать…
