Ной Чарни - Двойная рокировка
«Пока и этого хватит, — подумал Бизо. — On verra. Поживем — увидим».
Он посмотрел на столы своих коллег, где тоже стояли кофейные чашки и фотографии в рамках, поднялся, выключил настольную лампу и пошел домой.
Резко зазвонил телефон. Жан-Поль Легорже потянулся к выключателю, опрокинув будильники пустой стакан, стоявшие на тумбочке у кровати, и взял трубку.
— Жан, — услышал он голос Бизо. — Жан. Я… я только хотел…
Дальше было слышно лишь громкое пыхтение.
Легорже сел в кровати.
— Ладно. Сейчас оденусь.
ГЛАВА 22
Утреннее солнце заглянуло в окно и уронило луч на кровать. Мягкие простыни моментально впитали его тепло. Когда луч передвинулся к изголовью, одеяло зашевелилось.
Коффин приоткрыл глаза. За окном совсем рассвело. Он перевернулся на бок и обнял женщину, лежавшую рядом. Она была теплая и мягкая, как одеяло, нагретое солнцем. Женщина прижалась к нему и нежно поцеловала.
— Buongiorno, bello.[43]
— Buongiorno a te. Come va?[44]
— Bene, con te, tesoro. Dobbiamo andare subito?[45]
— Non ancora. E meglio dopo. E troppo comodo a letto.[46]
Коффин поцеловал ее в губы.
— Как будто мы женаты, правда?
Даниэла рассмеялась.
— Мы и в самом деле женаты.
— Можем наслаждаться прелестями супружеской жизни, не погрязая в обыденности.
— А почему обязательно погрязать? Скорее это напоминает двоих, бредущих по мокрому морскому песку.
— Как красиво ты умеешь облекать свои мысли, Дэни.
— Я там много читала. А что еще было делать, дожидаясь, пока ты…
— Я всегда держу слово. Если со мной поступают честно, не подвожу. Особенно когда дело касается тебя…
Коффин провел рукой по ее животу и бедрам и нежно сжал ногу.
— Тебе там, видно, пришлось работать. Мышцы стали железные.
Она с улыбкой толкнула его на спину, взобралась наверх и спросила, сжимая ногами:
— Ты так хорошо помнишь, какие они были раньше?
— Я просто поражен.
— А у тебя вырос животик.
— Куда… возможно.
— Но ты мне все равно нравишься.
— Я рад. Что ты хочешь на завтрак?
Коффин опрокинул Даниэлу на спину, и ее черные кудри рассыпались по подушке.
Она рассмеялась.
— Испугался, что я надеру тебе зад?
На сковородке шипела яичница с беконом. Коффин в халате на голое тело орудовал лопаткой.
— Здесь все дело в ловкости рук, — объяснил он.
— То, что англичане едят на завтрак, просто отвратительно.
— А что бы ты хотела? Спагетти?
— Не дури, Габриэль. Хотя я бы не отказалась.
— Потверже или помягче?
— А ты как думаешь?
— Нет, я имею в виду яичницу.
— Не важно. Как хочешь. Ты всегда делаешь то, что нужно.
— Я тоже так думаю.
Даниэла взяла с кухонного стола газету и посмотрела в окно.
— Ведь только что было солнце! Ну что за страна такая!
Вдалеке послышались раскаты грома.
— Скажи, Дэни, ты там играла в шахматы?
— Нет. Я знала, что ты захочешь сыграть со мной, когда выйду, и не хотела, чтобы ты проиграл! — Даниэла с улыбкой погрозила Коффину вилкой.
— Что правда, то правда. Я немного заржавел без практики. Перестал играть, когда победил в той компьютерной игре, которую ты мне подарила. Там, где дерутся какие-то существа.
— Твои родители могут тобой гордиться.
Коффин посмотрел на свою тарелку, с которой Даниэла утащила кусочек бекона. Стрельнув на него глазами, она уткнулась в газету.
— В заголовке написано: «Количество убийств в этом году снизилось на тридцать процентов», — а ниже — мелкими буквами, — «огнестрельное оружие стало применяться чаше». Ты понимаешь, что это значит?
— И что же?
— А то, что преступников не стало меньше, просто они чаще промахиваются.
Сдвинув в сторону пустые тарелки, они склонились над чашками с кофе.
— Vuoi ancora del caffe?[47]
— No, grazie. Abbiamo qualcosa da fare, no?[48]
— Si.[49] Я должен сделать несколько звонков, а потом мы решим, чем заняться до вечера.
— Надеюсь, все скоро уладится? Ведь мы на правильном пути?
— Обещаю.
Налив себе еще кофе, Габриэль положил ноги на стоящий рядом стул.
Даниэла встала.
— Пойду приму душ.
— Только не одевайся потом, — улыбнулся Коффин.
По окнам квартиры Уикендена хлестали потоки дождя. Мимо пробегали люди, подняв воротники пальто в попытке защититься от безжалостных струй, но дождь был неумолим. Многие поворачивали головы, чтобы заглянуть в освещенное окно на первом этаже, и видели там Гарри Уикендена, который сидел на кухне в рваном голубом халате и ел подгорелый тост с апельсиновым мармеладом.
Гарри не нравилось жить на первом этаже, в «этом аквариуме», как называл он свою квартиру, в окна которой постоянно таращились прохожие. Он даже подумывал поменять стекла на односторонние, но эта мера казалась ему слишком радикальной и не избавляла от необходимости принять более логичное решение в виде переезда. Но Гарри, а в особенности Ирма были столь инертны по натуре, что единственным событием, способным подвигнуть их к переезду, являлся пожар. Для Ирмы инерция носила не столько психологический, сколько физический характер, поскольку она просто представить себе не могла, что после похода в магазин будет еще взбираться по лестнице. По этой причине Уикендены уже двадцать семь лет жили по адресу: Феррабай-роуз, дом 82, квартира 1А. Мысль о шторах никогда не приходила Уикендену в голову, хотя вполне могла его посетить, если бы он хоть раз задумался над этим вопросом.
Гарри посмотрел на свой тост и перевел взгляд на окно. На него смотрел тощий мокрый мальчишка лет десяти, в красном свитере, натянутом на голову. «Надо бы затемнить окна», — подумал Гарри, отлично зная, что этого не сделает.
Ирма трудилась над второй тарелкой омлета с беконом и помидорами. Ее маленькие глазки поблескивали из-под старомодной седой челки, преломляя свет люминесцентной лампы, отражающийся от серебряных приборов. Гарри мрачно наблюдал, как жена скребет ножом по тарелке. Эта процедура неизменно приводила его в раздражение, все тридцать два года совместной жизни проявлявшееся лишь во вращении глаз, которого Ирма никогда не замечала.
— Почему бы тебе не попробовать это лекарство? — спросила Ирма, не поднимая глаз от тарелки.
Ответа не последовало.
— Доктор Уайльд считает, что оно тебе поможет.
Молчание.
— Во всяком случае, вреда не принесет.
— Принесет.
— Ну…
— Мне не нужно никаких…
— Конечно, но…
— Я не хочу никаких…
— Я понимаю, любовь моя.
Следующие семь с половиной минут Гарри наблюдал, как его жена возит ножом по тарелке.
Потом зазвонил телефон.
Уикенден, как обычно, поднял трубку после третьего звонка.
— Да. Это я. Вы шутите? Черт побери! Я сейчас приеду.
Уикенден поднимался по главной лестнице Национальной галереи современного искусства. Непривычно яркое солнце заливало светом белые мраморные ступеньки. Наверху инспектора ждала Элизабет ван дер Меер.
— Можете себе представить это свинство?
Уикенден поднял глаза. Ван дер Меер была окружена сиянием, похожим на нимб.
— Могу, — ответил Уикенден.
Они вошли в музей.
— Моя бабушка называла это беспардонностью.
— Совершенно с ней согласен, — ответил Гарри, пытаясь не отстать от длинноногой директрисы. — Я не исключал такого поворота событий. Стало быть, ограбление не заказное, и это значительно усложняет мою работу.
— Потому что тогда…
— …отсутствует мотив ограбления. О вашем приобретении мог знать кто угодно, к тому же на пресс-конференции вы любезно сообщили, что этот Малимич находится в отделе консервации.
— Не ругайте меня, инспектор. Я…
— Таким образом, шансы распознать преступника значительно уменьшаются.
Они прошагали по залитому солнцем вестибюлю и вошли в лифт.
— Итак, сколько они просят?
— Шесть миллионов триста тысяч.
— Это не простое совпадение.
— Согласна.
— Плохо дело.
— Куда уж хуже! — бросила ван дер Меер, притопнув ногой от возмущения.
Лифт работал и везде горел свет. Значит, электричество уже включили.
— Это означает, что заказчик отсутствует, а ограбление совершено хоть и профессионалами, но не теми, кто специализируется на произведениях искусства, — начал рассуждать Уикенден. — Возможно, членами крупной преступной группировки. Если подумать, такая сумма — худший из возможных вариантов. Значит, они… нет, не так. Можно предположить, что они не имеют представления о реальной стоимости картины и поэтому запрашивают именно столько, сколько вы за нее заплатили. А сумму можно было узнать из газет.
