Уэнди Уокер - Я все помню
Рапорт Шона о том, что они видят красную дверь, от следующего выхода на связь отделяли пятнадцать секунд. В этом сообщении, последнем, говорилось, что на улице обнаружены семеро гражданских – женщины, дети, старики. Шон сказал, что страшно бы от этого разнервничался и испытал бы в душе соблазн отступить.
Понимаете, я бы подумал, что все кончено. После пальбы все остальные улицы опустели. Но почему здесь, где предположительно прятался террорист, за которым мы пришли, никто не испугался? Даже увидев нас, никто не убежал и не спрятался. Раз я сообщил об этом, значит, видел собственными глазами. А если видел, то мне наверняка пришла в голову мысль об отходе.
– Вы бы действительно ушли? Или все же прикончили бы этого ублюдка, даже если бы вам самому пришлось умереть?
На этот вопрос Шон ответить не мог. Да, эти люди убили шестерых ребят из его подразделения, но сознание все равно хотело верить, что он не позволил бы самолюбию и ярости затуманить разум и поставить под угрозу жизнь Валансии, что подумал бы о жене и сыне, даже о войне, потому что если враг о них знал, он не стал бы ввязываться в драку и выполнять возложенную на него боевую задачу. Чтобы не стать еще одним трупом, который протащат по улице. Труп не может сражаться. С другой стороны, он мог попытаться разобраться с этой красной дверью, орать и стрелять из автомата, не заботясь о том, сколько человек ему удалось положить. Он имел право на эту ярость. И нашли его именно здесь, у этого злосчастного проема, а не в нескольких ярдах от него.
На этом месте мы застряли, и я был убежден, что нам надо задержаться здесь до тех пор, пока он не вспомнит достаточно и не поймет, что случилось. Может, тогда он простит себя за то, что затащил Валансию в это гиблое место, или смирится с решением отступить, так и не выкурив парочку террористов, убивших его друзей. Я пришел к выводу, что в основе его ярости, его злости на жену и сына лежало чувство вины. Он чувствовал, что недостоин любви, что судьба незаслуженно одарила его такими подарками, и в результате в компании с ними начинал себя ненавидеть. Шон ничего не знал и ничего не помнил, но это не мешало «призракам» бродить в его душе.
Увидев выражение лица Дженни в тот момент, когда она услышала от него об этих призраках, я испытал в душе глубочайшее профессиональное удовлетворение.
Они встретились в моей группе пациентов, перенесших психическую травму. Мы собирались каждую неделю. Шон влился в ее состав несколько месяцев назад, когда с начала лечения прошел почти год. До этого он то и дело впадал в агрессию. Решение включить в нее Дженни далось с трудом, хотя я с самого начала знал, что буду на этом настаивать. Да, ее случай представлялся сложным, но она оставалась жертвой психической травмы, а по опыту я знаю, что каждый подобный пациент нуждается в общении и поддержке.
Том возражал. Его беспокоило, что дочь будет слушать «взрослые» разговоры на «взрослом» языке. В этом он был прав. Подобные беседы могут быть насыщены неприятными, а то и грубыми подробностями. Но в ту группу входили самые разные люди, что заставляло всех держать себя в более цивилизованных рамках. Шарлотта считала, что это может принести пользу, и сказала Тому, что он не понимает, насколько женщине необходимо говорить, рассказывать о своей беде и выслушивать истории других. В группе были еще две жертвы изнасилования. Это расхождение во взглядах возникло еще до начала моей работы с Крамерами, в те времена, когда Том в их семье не имел права голоса и все решала Шарлотта. Это был единственный раз, когда я был благодарен ей за то, что она диктовала свои порядки.
Я рассказал Дженни о Шоне, а Шону о Дженни. Им очень захотелось познакомиться на очередном занятии группы. Будучи новичком, Дженни заговорила первой. Она совсем не боялась, хотя и была вдвое моложе большинства пациентов в комнате. Затем лаконично и без обиняков сказала:
Я здесь, потому что меня изнасиловали. Я та самая девушка, о которой вы, вероятно, читали. Меня напичкали какими-то лекарствами, чтобы я забыла о случившемся, и теперь я ничего не помню. Потерять воспоминания для меня было тяжело. Слишком тяжело. И я попыталась покончить с собой.
Я не стал просить ее рассказывать свою историю дальше. Вместо этого дал каждому пациенту возможность представиться в нескольких словах. Когда в нашей группе появляется новый человек, это обычная практика. Очередь Шона была где-то посередине. Чтобы рассказать Дженни свою историю, он вскочил со стула, перечислил факты и признался в том, что его тоже посещали мысли о суициде. А потом поведал о призраках, которые бродят в его душе:
Я знаю, что жить с ними не смогу. Единственная причина моего пребывания здесь заключается в том, что я надеюсь от них избавиться. Убить их, напугать или каким-то образом удовлетворить. Если бы я в это не верил, то уже был бы мертв.
Дженни непроизвольно поднесла руку ко рту, глаза ее расширились. По мере того, как Шон повествовал о своих призраках и объяснял, как ему нужно вспомнить о том, что случилось перед той красной дверью, я видел, как в сердце девушки вспыхивает надежда, рвется вперед по венам и наполняет их кровью, которую она потеряла, разбрызгав по полу той ванной комнаты.
У меня нет строгих правил в отношении пациентов, встречающихся за рамками сеансов в группе. Хотя я и советую им устанавливать определенные рамки. Я подозревал, что Шон и Дженни станут общаться, чтобы узнать друг друга поближе. В группе с большим количеством людей и их неотложных нужд мы можем отклоняться от поставленной цели. Но я не учел глубины их отношений и не смог предвидеть череды последующих событий. У Шона и Дженни были уникальные точки соприкосновения, как ни у кого другого в группе. В те времена лечение, которому их подвергли, еще не получило широкого распространения. И форумов в интернете, где можно было бы познакомиться с другими людьми, которым назначали те же препараты и которые, возможно, впоследствии от этого страдали, тоже не было. Они интуитивно поняли друг о друге нечто такое, чего не мог понять ни я, ни их семьи, ни другие члены группы.
– А как другие жертвы изнасилования? – спросил я Дженни. – Их истории и переживания во всем согласуются с твоими?
Дженни пожала плечами:
Не знаю. Думаю нет. Не во всем. Хотя я мало что знаю. Знаю, конечно, но не думаю, что у них те же проблемы, что и у меня. Я хочу сказать… если по правде, то я не боюсь парней. И мне не стыдно. Даже за то, что порезала себе вены. Но я злюсь. Схожу с ума, потому как все это время чувствовала себя так плохо, что даже хотела умереть. Им тоже плохо, но их боль отличается от моей. Не знаю. В моем случае все по-другому.
– А если сравнивать с Шоном?
Дженни улыбнулась и уставилась в пол. Я испугался, что она пришла в замешательство. Испугался по той причине, что это могло означать лишь одно – девушка в него влюбилась.
У меня такое ощущение, будто мы с ним друг друга нашли. И он меня смешит.
– Очень энергичный молодой человек. И экспрессивный, не так ли?
Да.
– Как вы общаетесь?
В основном, переписываемся. Иногда разговариваем по скайпу. АйЧата у него нет, он для него слишком стар.
– Вот как?
Извините… Я не хотела сказать, что… Понимаете, это ведь больше для подростков.
– Шучу, Дженни. Я прекрасно тебя понял. Как часто вы переписываетесь и говорите по скайпу?
Обычно я просыпаюсь и вижу сообщение, которые он прислал мне ночью, потому что у Шона проблемы со сном. Как правило, очень грустное. Перед тем как встать, я ему отписываю. Прошу выйти из мрака на солнечный свет. Это шутка, которую понимаем только мы. У нас их много. Большинство касаются лечения и нашей неспособности все вспомнить. Он называет меня Бабулей. Мы обмениваемся еще парой сообщений в том же духе. А потом все зависит от того, чем каждый из нас занимается. Так что с Шоном я общаюсь нормально, примерно так же, как с Вайолет. Единственное – Вайолет не всегда понимает, что я говорю.
– А Шон всегда?
Ага. Шону я рассказываю все. И в подробностях.
– В твоих словах слышится облегчение.
Дженни ничего не ответила, а лишь кивнула. Мне показалось, что на глаза ей навернулись слезы, но она сдержалась.
Теперь я хотела бы приступить к работе. Может, начнем?
Желание человека не оставаться одному в этом мире обладает огромным могуществом. Вероятно, даже бо́льшим, чем разум, совесть или страх.
Мне бы надо было все отменить, поддержать Тома Крамера в его возражениях и пересмотреть план совместных занятий Шона и Дженни в одной комнате. Да, сделать нужно было именно так. Но я не сделал. Потому что не хотел, чтобы этот образ Дженни, образ надежды, образ жизни, вспыхнувшей в ней с новой силой, безвозвратно исчезли.
К процессу восстановления памяти Дженни мы приступили вскоре после ее знакомства с Шоном. Он рассказал ей о своих скромных успехах и о вере в то, что впоследствии сможет вспомнить больше. Дженни на наши сеансы возлагала большие надежды, хотя я и постарался в известной степени умерить ее ожидания. Потому что понятия не имел, что мы обнаружим.
