Ю Несбё - Нетопырь
— Один к четырем миллионам, — повторил Юн.
Уодкинс вздохнул:
— Ладно, сдаюсь. Может быть, наши молитвы были услышаны и он совершил эту ошибку.
— Что теперь? — спросил Маккормак.
Слово взял Харри:
— Сейчас Отто Рехтнагель, скорее всего, не дома. Вечером у него на Бонди-Бич премьера с цирковой труппой. Предлагаю на нее сходить, а задержание произвести сразу после представления.
— Да наш норвежский коллега любит драматические эффекты, — сказал Маккормак.
— Если отменить представление, пресса сразу разнюхает, в чем дело, сэр.
Маккормак медленно кивнул:
— Уодкинс?
— Я — за, сэр.
— Отлично. Приведите его сюда, ребята.
Эндрю натянул одеяло до самого подбородка, и казалось, он уже лежит на катафалке. На опухшем лице переливались интересные краски. Лицо попыталось улыбнуться Харри, но перекосилось от боли.
— Неужели тебе так больно улыбаться? — спросил Харри.
— Мне все делать больно. Даже думать — и то больно, — сердито ответил Эндрю.
Рядом на ночном столике стоял букет цветов.
— От тайной обожательницы?
— Можно сказать и так. От Отто. А завтра придет Тувумба. А сегодня вот — ты. Приятно думать, что тебя любят.
— Я тоже кое-что тебе принес. Пока никто не видит. — Харри протянул огромную, почти черную сигару.
— A, maduro. Разумеется. От моего дорогого норвежского amarillo. — Эндрю улыбнулся и осторожно засмеялся.
— Как долго мы с тобой знакомы, Эндрю?
Эндрю погладил сигару, как котенка.
— Несколько дней, приятель. Скоро, глядишь, побратаемся.
— А сколько тебе нужно времени, чтобы как следует узнать человека?
— Как следует узнать? — Эндрю завороженно понюхал сигару. — Ну, Харри, самые протоптанные тропинки в этом темном и дремучем лесу находишь почти сразу. У кого-то эти пути прямые, ухоженные, с освещением и указателями. Кажется, они готовы рассказать тебе все. Но именно тогда нужно быть осторожнее всего. Потому что лесные звери не живут на освещенных дорогах. Они живут в чащах и зарослях.
— И много нужно времени, чтобы это изучить?
— Зависит от тебя. И от леса. Иногда лес попадается темнее обычного.
— А твой лес? — спросил Харри.
Эндрю спрятал сигару в ящик стола.
— Темный. Как maduro. — Он посмотрел на Харри. — Но ты, конечно, знаешь, что…
— Да. Один твой друг рассказал мне кое-что об Эндрю Кенсингтоне.
— Тогда ты понимаешь, о чем я. Как не попасться на хорошо освещенный путь. Но у тебя есть тоже пара темных пятен. Наверное, объяснять тебе ни к чему?
— Что именно?
— Скажем, я знаю одного человека, который, к примеру, бросил пить.
— Все знают таких, — пробормотал Харри.
— Каждый оставляет за собой след, ведь так? Прожитая жизнь — это книга, которую просто надо уметь читать.
— А ты умеешь?
Эндрю положил свою огромную руку ему на плечо. «Он стал живее», — подумал Харри.
— Хороший ты парень, Харри. Мой друг. Думаю, ты все понимаешь, так что не ищи там, где не найдешь. Я всего лишь один из миллионов одиноких душ, пытающихся жить на земле. Иногда у меня даже получается сделать что-то хорошее. Вот и все. Я не так много значу, Харри. Не ищи во мне — это бесполезно. Да в конце концов и неинтересно.
— Почему?
— Когда сам не знаешь своего леса, другим лучше туда и не ходить. Слишком просто оступиться и упасть.
Харри кивнул и посмотрел на цветы в вазе:
— Ты веришь в случайности?
— Да, — ответил Эндрю. — Жизнь — это цепочка сплошных случайностей. Когда ты, например, покупаешь лотерейный билет номер 822531, шанс, что выпадет именно он, — один к миллиону.
Харри снова кивнул.
— Что мне не нравится — так это то, что мне он выпадал слишком много раз подряд.
— Да? — Эндрю с трудом сел на кровати. — Ну-ка, расскажи.
— Во-первых, когда я приехал в Сидней, ты, хотя и не должен был расследовать это дело, настоял на том, чтобы тебе его дали и направили работать со мной, иностранцем. Вопросы появились уже тогда. Потом, под предлогом убить время, ты ведешь меня в цирк и знакомишь со своим другом. Из четырех миллионов жителей Сиднея с этим конкретным парнем я познакомился в первый же день. Один человек! Четыре миллиона к одному. Потом этот парень появляется снова, и мы даже спорим на 100 долларов по одному личному вопросу. Но вся штука в том, что он появляется в том баре, где работает Ингер Холтер, и оказывается ее знакомым! Снова четыре миллиона к одному. И пока я кружу вокруг очевидного убийцы, а именно — Эванса Уайта, вдруг появляешься ты со своим источником, который — один из 18 миллионов на континенте — видел Уайта, случайно оказавшись именно в Нимбине и именно в вечер убийства!
Эндрю, казалось, погрузился в глубокие размышления. Харри продолжал:
— И уже не удивительно, что ты даешь мне адрес бара, где молодчики Эванса Уайта «случайно» оказываются завсегдатаями. И они под давлением подтверждают ту историю, в которую все просили меня поверить: что Уайт ни при чем.
В комнату вошли две медсестры. Одна взялась за нижний конец кровати, другая дружелюбно, но твердо произнесла:
— Извините, но время посещений закончено. Врачи ждут мистера Кенсингтона на ЭЭГ.
Харри начал шептать Эндрю на ухо:
— Я человек не блестящего ума, Эндрю. Но понимаю, что ты что-то пытаешься мне сказать. Не понимаю только, почему ты не скажешь этого прямо. Зачем тебе я? Кто-то тебя держит, Эндрю?
Он продолжал идти рядом с кроватью, пока сестры катили ее по палате и дальше, по коридору. Голова Эндрю с закрытыми глазами лежала на подушке.
— Харри, ты говорил, что у белых и аборигенов почти одинаковые истории о первых людях, потому что у нас одинаковые суждения о неизвестном. Что какие-то мыслительные алгоритмы — врожденные. С одной стороны, глупее я ничего не слышал, но с другой — немного надеюсь, что ты прав. А значит, нужно только закрыть глаза и увидеть…
— Эндрю! — прошипел Харри, когда они остановились у грузового лифта, и одна из медсестер стала открывать дверь. — Не пудри мне мозги, Эндрю! Это Отто? Отто — Буббур?
Эндрю распахнул глаза:
— Как…
— Сегодня мы его берем, Эндрю. После представления.
— Нет! — Эндрю приподнялся на кровати, но медсестра осторожно, но уверенно надавила ему на плечи.
— Врач велел вам лежать тихо, мистер Кенсингтон. У вас же серьезное сотрясение мозга. — Она повернулась к Харри: — Дальше вам нельзя.
Эндрю снова приподнялся:
— Не сейчас, Харри! Два дня! Не сейчас. Пообещай, что подождешь два дня! Отвали, сестра! — Он вывернулся у нее из рук.
Харри стоял и держал изголовье кровати. Он наклонился и быстро прошептал, почти выплевывая слова:
— Пока что никто не знает, что вы с Отто знакомы, но это вопрос времени. Тогда станут докапываться до твоей роли. Я не могу больше их удерживать, если ты не собираешься мне помогать. Ну же!
Эндрю вцепился ему в рукав:
— Ищи лучше, Харри! Смотри лучше! Увидишь, что… — начал он, но не договорил и снова повалился на подушку.
— Увижу — что? — спросил Харри, но Эндрю закрыл глаза и отмахнулся.
Он сейчас такой старый и маленький, подумал Харри. Старый, маленький и черный в большой белой кровати.
Медсестра грубо отодвинула Харри в сторону. Последним, что он увидел за закрывающимися дверями лифта, была машущая рука Эндрю.
11
Казнь, и Биргитта раздевается
Тонкая дымка облаков затянула клонящееся к закату солнце над Бонди-Бич. Пляж начинал пустеть. Ровным потоком проходили обитатели этого известного и очаровательного австралийского пляжа: серферы с белыми носами и губами, неуклюжие культуристы, девушки в укороченных джинсах и на роликах и богини пляжа с бронзовым загаром и силиконовыми формами — в общем, «The Beautiful People» — молодые, красивые и (на первый взгляд) благополучные. В это время кипел бульвар Кемпбелл-Парейд, где яблоку негде упасть от салонов мод, небольших гостиниц и безумно дорогих ресторанчиков. В людские потоки врезались рычащие спортивные кабриолеты, водители которых смотрели на тротуары в зеркала сквозь черные очки.
Харри вспомнилась Кристина.
Тот день, когда они, путешествуя по Европе на поездах по билетам с молодежной скидкой, сошли в Канне. Был туристический бум, и во всем городе не нашлось ни одной комнаты, где они могли бы переночевать, а скромные средства не позволяли снять номер в дорогом отеле. И, выяснив, когда будет следующий поезд до Парижа, они оставили рюкзаки в камере хранения и пошли на Круазетт. Там они прогуливались, глядя на людей и животных, равно богатых и красивых, на немыслимые яхты с собственными экипажами, каютными катерами на корме и вертолетными площадками на палубе. Глядя на все это, они поклялись, что навсегда останутся социалистами.
