Эдди Шах - Оборотни
В самом деле, на стоянку въезжала «гранада», из которой вышел Такер, улыбнулся стоявшим на балконе и, не подозревая о разыгравшейся только что драме, пошел к дому.
— Открой ему, Гейри, — сказала она культуристу, который спустился вниз. — Не смейтесь надо мной, мистер, — предупредила она Эдема.
— С чего вы взяли? — ответил он. — У всех нас есть свои проблемы.
— Я не нуждаюсь в вашей жалости.
— Я не проявляю ее, — сказал он, поднимаясь со стула. — Если Такер спросит, я в своей комнате.
— Эй, подождите! — Тон ее внезапно изменился. — Не уходите, — попросила она. — Извините. Я просто не люблю… чтобы меня видели с этим, подстерегавшим меня внизу. Подонок, никогда этого от него не ожидала.
— Может, приготовить кофе?
Она рассмеялась:
— Нет. Это все же моя забота. Почему бы мне самой не приготовить?
— А если вместе?
— Договорились.
Он протянул ей руку, и она пожала ее как бы в шутливом примирении.
— Рад видеть вас наконец при взаимном согласии, — сказал Такер, выходя на балкон.
— А где же Гейри? — сказала Билли, отдергивая руку от Эдема.
— Пошел в гимнастическую. Я сказал ему, что у нас будет деловой разговор. — Такер сел на стул, Билли присела рядом. — Никак не могу привыкнуть к этой жаре на Рождество. Все кажется не так. — Он снял куртку и повесил ее на спинку стула. Потом взглянул на Эдема, который стоял, прислонившись к балюстраде. — Вы создали большие проблемы, — откровенно заявил он.
Эдем ничего не сказал, ожидая, когда Такер выложит все необходимое.
— Тем не менее мы должны продолжить выполнение своей задачи, — сообщил Такер. — Для нас очень важно держаться в этом деле вместе, одной командой. Мне приходится говорить это… потому что мне сказали… чтобы вы полегче вели игру с пистолетом.
— Ее и не было, — ответил Эдем.
— Вы знаете, что я имею в виду. Дело дрянь, я всю дорогу объяснялся с полицией и сотрудниками нашего управления после вашего маленького фокуса. Не говоря уже о том, что пришлось успокаивать две сотни свадебных гостей, жениха и невесту, а также всю проклятую администрацию Шератона. Как бы не пришлось еще извиниться перед раввином и государством Израиль! — Такер остался доволен своей шуткой, когда увидел, что Эдем заулыбался. — Берегитесь. Вы же находитесь на иностранной территории с официальным поручением. Действуйте полегче в будущем. Хорошо?
— Ситуация всегда оставалась под контролем. Я действовал правильно.
— Ну хорошо. Она была под контролем. За вами даже может остаться последнее слово. Сейчас. Но в следующий раз…
— Я думаю, что последнее слово будет за мной всегда.
— Побиты, — сказала Билли.
— Ну, не наваливайтесь же вдвоем на меня, — сказал Такер во вновь обретенной им манере легкого трепа. — Как бы то ни было, мы еще все, как говорится, в одной корзине.
— А что дальше?
— Новый Орлеан.
— Новый Орлеан?
— В Луизиане. Туда отправляется Триммлер. Крупная конференция с учеными русского Содружества.
— Когда?
— Завтра.
— Я не могу ехать.
— Приказ.
— Выплыло кое-что. Мне нужно с этим разделаться. — Билли посмотрела на Эдема. Он понимал, что имелась в виду повестка на развод, полученная ею перед приездом Такера.
— Все придется отложить. Наш долг — оберегать Триммлера. Где бы он ни находился.
Она в раздражении поднялась.
— Ну хотя бы сейчас обойдитесь, пожалуйста, без меня. Мне надо сделать несколько звонков. — Она смылась с балкона, собрав на столе ворох бумаг.
— Что происходит? — спросил Такер.
— Развод.
— Вы шутите?
— Нет. Я бы пока оставил ее в покое. Вы же знаете, что в таких случаях лучше не встревать между мужем и женой.
— Я этого не ожидал. Тайные операции, будь они прокляты! — пробурчал Такер. — Вроде прогулки любителей, сотрудников детского сада. Какие тут, к черту, операции! Мне понадобится телефон, когда она кончит говорить. Надо позвонить Джин и сообщить ей, что происходит. — Такер боялся этого звонка, зная, что жена начнет выговаривать ему и за поездку в Новый Орлеан, и вообще за продолжительное отсутствие дома. Завтра ведь начинаются новогодние каникулы.
Они слышали, как Билли отключила в гостиной телевизор, передававший программу новостей, и звонила своему адвокату. Новости касались Берлина: там возникли беспорядки, разрывавшие город на части. Происшествие, впрочем, не столь уж значительное в огромной панораме мировых событий.
Отель «Бельвю»
Дрезден
Гроб Митцер не привык, чтобы его заставляли ждать, особенно в день Нового года. Он нервно вышагивал по коридору туда и обратно перед номером 217 на третьем этаже отеля «Бельвю» (улица Кепкештрассе, проходящая по берегу Эльбы).
Дрезден. Город разбитых надежд, принявший на себя в 1945 году последний удар Черчилля по гитлеровскому «третьему рейху». Тогда английские бомбардировщики практически сровняли город с землей и в одну ночь уничтожили тридцать пять тысяч его жителей. Эта ужасная ночь получила известность как «Месть Черчилля».
Дрезден. После окончания Второй мировой войны он стал центром подпольной деятельности национал-социалистов Германии, подавленной русским вторжением. Эта деятельность не давала окончательно умереть разгромленной политической доктрине, которая еле теплилась в первые годы поражения и оккупации, пережила новый коммунистический порядок ГДР и заявила о себе в освободившейся в конце концов объединенной Германии. Это было движение затаенных слов, тайной мечты, вынашиваемой теми, кто помнил, чего мог бы достичь «третий рейх», и кто передавал эту мечту другим германским поколениям. Эта мечта легко хранилась и пестовалась при русских. Любое существование было лучше, чем ничтожная жизнь коммунистического режима. Для многих такая мечта при всей ее неопределенности была как бы воротами в будущее.
А когда коммунизм потерпел поражение с помощью простого уничтожения бетонной стены, национал-социализм вновь стал грязным словом, напоминанием о расправах с детьми и массовых убийствах. Он действительно мог пробуждать такие воспоминания в остальном мире, но мечтатели связывали с ним идею величия, идею обретения новой Германии. И поэтому, сохраняя под спудом свои жестокие секреты, они предприняли первые попытки выйти из подполья, заявить о себе как об организованном движении. Они стали набрасываться на поляков, турок и других иностранцев, которые работали на Востоке, избивать их своими цинковыми трубами и бейсбольными битами, заставляя уезжать туда, откуда те прибыли. «Германия — немецкое Отечество (фатерланд)». Это стало распространенным и популярным лозунгом для безработных, для стремящихся к национальному самоутверждению. Сплотившись, мечтатели стали работать над тем, чтобы их затаенные слова были подкреплены современной техникой, современными организациями, финансовой поддержкой крупных предпринимателей, осознающих значение германской судьбы. Но будущее нуждалось в хаосе. Из этого хаоса в один прекрасный день они выведут Германию к свету и величию. Именно так, как это сделал Гитлер в 1930-х годах.
Вилли Кушман был выбран идеологом и лидером, который поведет их вперед в тот день, когда национал-социалисты заявят о себе в полный голос. Но Вилли Кушмана не стало, и Совет двенадцати, одним из членов которого был Митцер, избрал нового лидера.
Тридцатишестилетний Петер Фрик, как и покойный Вилли Кушман, был дрезденским юристом и выполнял обязанности личного секретаря прежнего лидера, а также технического организатора нарождавшегося движения. Он действовал как Яго при Отелло — человек из стали, вынужденный находиться в тени вождя-мечтателя.
Кушман был ставленником Митцера. А Фрик хотел иметь лично ему преданных людей, свою собственную программу на будущее. Он устал от мечтателей, которые говорили только о прошлом. Но ему нужны были их деньги, их связи. Они должны были стать его таранами. Он мог бы вести такую игру как угодно долго, в меру необходимости. Митцер и другие полезны на своих местах, но они должны понять его собственные планы и возможности.
Именно поэтому он и заставлял ждать крупного промышленника в коридоре, делая вид, что проводит важную встречу организационного характера.
А за рекой, на Театерплац, которую окружали Цвингер, Хофкирхе Кафедраль и опера Семпер, Митцер мог видеть толпу туристов. Стоял холодный день, но небо было ясным, и площадь купалась в солнечном свете. Хороший день для прогулок, хороший день для того, чтобы жить.
— Сожалею, Гроб, что пришлось заставить вас ждать, — услышал он за спиной голос Фрика. Митцер обернулся. Фрик подошел с приподнятой в знакомом жесте рукой.
— Петер, — сказал Митцер, также поднимая руку, но чувствуя определенную неловкость от этого запретного приветствия.
