Кристофер Эйтс - Черный мел
Только Дэ с ее неповторимой тягой к цветовой сочетаемости способна была надеть к такому наряду еще и ярко-красную куртку в стиле милитари с позолотой. От ярких шевронов, галунов, эполет и пуговиц рябило в глазах. Под расстегнутой курткой виднелась футболка с изображением группы «Секс пистолз». На груди футболка натянулась. (В голове Чада в промелькнуло сравнение: «Как прозрачная пленка поверх куска говядины».)
Чад тут же почувствовал себя виноватым за мысленное сравнение Дэ с куском мяса. Она не такая. Дэ забавная, непредсказуемая и очень умная. И бюст у нее выдающийся… даже лучше, чем у Эмилии.
Но Дэ и Чад жили в разных мирах. Он понимал: с ней у него нет никаких шансов. Интересно, когда-нибудь, хоть раз в жизни, она бывала нормальной? Нормальной в таком же понимании, что и он… Может, когда-то она сама нажала переключатель и сознательно решила измениться? А вдруг преображение случилось в момент переезда из одной приемной семьи в другую? Долгое путешествие, окошко машины, за каплями и струйками дождя — гнетущие горы еще одной неудавшейся жизни. Позади серость, впереди новая жизнь.
Митци совсем не такая. Митци жила в одном общежитии с Чадом, как и другие американцы. Она, наоборот, приехала из одного с ним мира. И… да, последнее время Митци явно проявляет к нему интерес. Несмотря на свою неопытность, Чад был не настолько туп, чтобы ничего не замечать. И чем больше он ее игнорировал, тем больше она старалась. Похоже, он совершенно случайно выбрал верную тактику. А ведь Митци совсем не уродина. Правда, очень даже хорошенькая. А кого еще он знает?
Чад снова прислушался к Джеку. Рассказ приближался к концу, и теперь даже Марк хохотал во все горло.
— Больше всего я испугался совсем не того, что Дориан мне врежет, — признался он. — Мне показалось, он вот-вот разрыдается, ведь терпеть не может проигрывать, для него ничего нет ужаснее.
— И воспринимает все так серьезно, — подхватил Джек. — Записывает ответы, планирует стратегию… Меня так и подмывало сказать: «Дор, знаешь, даже какого-нибудь сраного голубя можно выдрессировать, и он будет нажимать нужную кнопку в обмен на зерно. Кто угодно, если захочет, в состоянии выиграть в эту викторину. Только никто не хочет. Понимаешь? Всем наплевать».
Джолион лежал на кровати и курил самокрутку, которая еще не успела обойти всех присутствующих. Он выпускал дым колечками, а пальцы его свободной руки без устали расправляли простыню. Они проворно двигались туда-сюда, как будто Джолион репетировал фокус.
— Джолион, — обратился Марк, — не жадничай, дай сюда косячок, ты его сейчас весь прикончишь.
Джолион ничего не ответил. Пальцы на миг замерли, а потом снова пришли в движение.
— Джо! — Марк щелкнул пальцами. — Эй, проснись!
Джолион сел, его передернуло, как будто он проснулся после страшного сна.
— Как ты меня назвал?
— Я попросил у тебя косячок, пока ты весь не выкурил.
— Мать твою, как ты меня назвал?!
— Джолион, забей. Отдохни. Не кипятись из-за пустяков.
— Неужели ты назвал меня Джо? — Гнев Джолиона пульсировал и заполнял комнату, так черная краска постепенно окрашивает банку с водой.
— Какая разница, Джолион? — удивился Марк.
— Нет-нет-нет, Марк! Ты назвал меня Джо или не назвал? Вот видишь, я слышал, что назвал. А уж ты сам решай, хочешь ты обсудить это или нет.
Марк удивленно моргал и пожимал плечами, Джолион смерил его тяжелым взглядом.
— Ну да, — сказал Марк. — Может быть, и назвал.
— Тогда объясни, Маркус,кто такой, на хрен, этот Джо? Кто, мать твою, тебе позволил называть меня Джо? Я просил называть меня Джо? Ты спрашивал разрешения называть меня Джо? Что еще за Джо? Какой Джо? Я даже не знаю, кто такой твой долбаный Джо!
— Отлично, Джолион, я все понял. — Марк поднял руки вверх и безвольно уронил их на пол.
Джолион тяжело смотрел на Марка, но не видел его. Перед ним чернел огромный туннель, а в конце его брезжило пятнышко света — не больше монетки.
— Самое главное сейчас другое, — сказал он. — Если даже кто-то и имеет право называть меня Джо, то точно не ты, Марк. Понял? Тебе ясно?
— Джолион, остынь.
— Какое, на хрен, «остынь»? Стать таким же остывшим-застывшим, как ты, Маркус? Хочешь сказать, что я должен все время, когда не сплю, изображать из себя дистрофика, чтобы меня все жалели и не нагружали, потому что я такой супер-пупер-умный? Или, может, мне изменить говенные правила говенной Игры, потому что у меня духу не хватает им подчиняться? Ты так понимаешь смысл слова «остыть»? Считаешь себя самым крутым, что ли?
— Нет, — ответил Марк. — Джолион, пожалуйста, сбавь обороты. Я ничего плохого в виду не имел.
— Знаешь что, Маркус? Ты не станешь крутым оттого, что каждые пять минут закрываешь глаза, изображаешь из себя зомби и дрыхнешь по шестнадцать часов кряду. Ты самый обыкновенный раздолбай, Марк. Ленивый, хитрый раздолбай, только и всего.
Марк медленно встал. Переход из одного состояния в другое потребовал от него громадного количества энергии, он стоял на ногах и выглядел потерянным.
— Вот именно, Маркус, — сказал Джолион, — теперь можешь отваливать. — Он жестом показал на дверь и боком сел на кровать. — И все остальные тоже, давайте валите отсюда. — Джолион смял окурок в пепельнице. — Осточертело, у себя в комнате я никогда не бываю один. Неужели не имею права хоть немного побыть один?
Все начали вставать. Джек хотел было что-то сказать, но передумал и вышел из комнаты следом за Марком. Они шагали друг за другом, гуськом. Чад замыкал шествие. Эмилия отделилась от них и осторожно шагнула к кровати, на которой растянулся Джолион. Чад замялся на пороге.
— Все в порядке, Чад, — успокоила Эмилия. — Я справлюсь.
Чад улыбнулся, вышел и закрыл за собой дверь.
XXXVII(i).Наверное, я так резко набросился на Марка потому, что его раздолбайство угрожало нашим правилам. Марк считал не зазорным нарушать правила, ведь он умеет отличать добро от зла… Почему же обязанность отстаивать правила выпала мне? Остальные хотели, чтобы правила были навязаны, но предпочитали отмалчиваться и выжидать. Вдруг кто-то еще подаст голос первым?
То же самое я видел вокруг себя постоянно до решения отгородиться от внешнего мира. Повсюду — в автобусах, в барах, на улице — творилось одно и то же. Муж бьет жену. Та в страхе сжимается и отшатывается. А двадцать или тридцать зевак тоже сжимаются. Они переглядываются и надеются на чье-либо заступничество, кто-то вмешается и спасет жертву.
И этим «кто-то» раньше непременно оказывался я. Не сейчас, а давно. Игра лишила меня чего-то важного, украла какую-то часть моей личности. Вероятно, жизнь так или иначе обтесала бы меня, но Игра внесла первый вклад. И Чад внес первый вклад. И смерть внесла первый вклад.
* * *XXVII(ii).Сегодня утром сосед напротив ни разу не оторвался от кроссворда. Моя бывшая жена вышла замуж за адвоката, специалиста по налогообложению. Его зовут Трип. Всякий раз, как я на улице натыкаюсь на бомжа, он свирепо смотрит на меня, словно предупреждает: «Не подходи!»
У меня не остается другого выхода. Я вынужден действовать. Но сделать, что я хочу, в одиночку не могу.
Вечерние дела готовят меня к выполнению предстоящей задачи. Я наливаю виски до линии, нарисованной черным несмываемым фломастером, — на треть. Две розовые таблетки, две желтые, две голубые. Когда сгущаются сумерки, я выхожу из дома, до сих пор я не решался подвергнуть себя такому суровому испытанию. Ист-Виллидж каждую ночь похожа на веселый карнавал.
Я дохожу до авеню А, где на улицах полно народу. Целые толпы переходят из одной забегаловки в другую. Девицы идут гуськом, взявшись за руки, отчего передние движутся боком, по-крабьи. Мне приходится посторониться, чтобы пропустить их — они заполнили собой весь тротуар. Двери баров изрыгают посетителей, как кошки извергают комочки шерсти из желудков. На капот вскочил какой-то тип в плавательных шортах и, приставив ко рту руки раструбом, орет:
— Все на вечери-и-и-нку!
Я пытаюсь вспомнить, какой сегодня день недели. Кажется, понедельник. Что-то я еще помню.
Потихоньку двигаюсь вперед.
XXXVII(iii).Бар «Туз» затягивает меня в свой мрак.
Виски, говорю я, когда мне удается наконец протолкнуться к стойке. Официантка чуть прищуривается. Нет, говорю я, не надо виски. Лучше пиво, «Бруклин».
Под подвесным металлическим потолком крутятся два вентилятора, но жару они не рассеивают. Вспотевшие посетители спешат утолить жажду. Я замечаю: женщин здесь меньше, чем мужчин, тем более молодых. Девушки загорели не по сезону рано и надели тонкие платья на бретельках. Я оглядываю их по очереди, но не вижу ни одного знакомого лица.
