Гленн Купер - Хроники неприкаянных душ
— Как дела?
— Прекрасно. Хочу тебе помочь, чтобы поскорее вернулся. Сейчас, как я понимаю, проблема в пророке?
— Да. Как ты считаешь, кого имел в виду старина Уилли? Ты ведь его фанатка.
— Вот об этом я и думаю. Шекспир, разумеется, знал всех библейских пророков — Иоиля, Иезекииля, Исаию, Иеремию. Ну и Муххамеда тоже.
— Она их упоминала.
— Кто?
Он осекся.
— Ну, Изабелла, внучка лорда Кантуэлла.
— Ах, Изабелла…
— Да, молодая девушка, студентка, — торопливо проговорил Уилл. — Но никто из них никаким боком не имеет касательства к этому дому.
— А как насчет Нострадамуса?
— Не знаю.
— Шекспир ни в одной из своих пьес прорицателя не упоминал, но в его времена Нострадамус был очень популярен в Европе. Его пророчества были тогда бестселлерами. Рано утром я посмотрела в Интернете.
— Надо подумать, — произнес Уилл. — А как Нострадамус выглядел?
— Бородатый, в широкой одежде. То ли ряса, то ли мантия.
— Да тут на портретах таких полным-полно, — вздохнул он.
С задней стороны дома сад был запущен больше всего. За забором открывался прекрасный вид на лес и окружающие поля. Когда-то дедушка Изабеллы держал садовника с помощником и сам активно участвовал в уходе за садом, но те времена минули безвозвратно. Теперь сюда иногда приглашали кого-нибудь из ближайшей деревни выкосить траву, этим все и ограничивалось.
Они обогнули некогда великолепную клумбу, теперь заросшую сорняками, среди которых кое-где выглядывали белые маргаритки.
— Сегодня нас ждет радость! — вдруг воскликнула Изабелла.
Уилл удивленно посмотрел на нее.
— Видишь, вон там, на крыше часовни, сидят две сороки? Существует примета: когда тебе попадаются где-нибудь сидящие сороки, нужно сосчитать их и вспомнить старый детский стишок. «Одна к печали, две к радости, три — встретишь девочку, четыре — мальчика».
Трава была мокрая, и они промочили ноги, пробираясь к часовне, шпиль которой ярко сиял на солнце. Уилл восхищенно разглядывал диковинное сооружение.
— Потрясающе!
Это была уменьшенная копия собора Парижской Богоматери, причем все выглядело пропорционально. Если настоящий собор вмещал шесть тысяч верующих, то часовня была рассчитана человек на двадцать. Шпиль парижского собора взмывал на высоту семьдесят пять метров, а Кантуэлл-Холла — на тринадцать с небольшим.
— Часовню построил Эдгар, — сообщила Изабелла. — Он был просто одержим.
— Эдгар Кантуэлл из письма Кальвина?
Изабелла кивнула:
— Да. Эдгар начал строительство часовни в память о своем отце почти сразу, как вернулся в Англию после учебы в Париже. Уникальный памятник архитектуры. Мы иногда позволяем туристам его осматривать, хотя в списке достопримечательностей часовня не числится. Люди как-то сами узнают.
Уилл взглянул наверх, заслонившись от солнца.
— И там на башне есть колокол?
— А как же? Бронзовая уменьшенная копия того, в который звонил Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери».
Они двинулись дальше к полю. Неожиданно Уилл остановился.
— Что? — спросила Изабелла.
— Нотр-Дам, — проговорил он и повторил, повысив голос: — Нотр-Дам. Чертовски похоже на Нострадамус. Ты полагаешь, что…
— Нострадамус! — воскликнула она. — Это же наш пророк. Нострадамус, так звали Мишеля де Нотрдама. «Высоко парит над именем пророка». Уилл, ты гений.
«Если кто и гений, так это моя жена», — подумал он.
Изабелла схватила его за руку и повела к часовне.
— Туда можно подняться? — спросил он.
— Конечно. В детстве я часто лазила на колокольню.
Изабелла толкнула плечом тяжелую деревянную дверь и ринулась к кафедре, показывая на дверцу в углу. Как в «Алисе в стране чудес».
— Через нее и наверх.
Она юркнула в узкий дверной проход так же легко, как когда-то в детстве, а вот Уиллу с его ростом и комплекцией пришлось непросто. Он снял пиджак, чтобы не порвался, и последовал по шаткой деревянной лестнице на колокольню.
— Не боишься летучих мышей? — усмехнулась Изабелла.
Висящие над их головами летучие мыши с белыми брюшками пошевелились. Несколько взлетели и начали метаться вокруг башни.
— Я их не люблю.
— А я люблю! — воскликнула Изабелла. — Они прелестные существа.
На колокольне Уилл мог стоять только пригнувшись, чтобы не упереться головой в потолок. Оттуда открывался великолепный вид на аккуратно вспаханные поля и деревенскую церковь вдалеке, но он не любовался окрестностями, а внимательно осматривал колокольню, выискивая тайник. Надавливал ладонями на скрепленные известковым раствором каменные блоки, но ни один не подавался. Изабелла ползала на четвереньках, разглядывая покрытые мышиным пометом половицы. Неожиданно она встала и начала царапать одно место каблуком.
— Тут, кажется, что-то вырезано, Уилл.
Он опустился на колени и очистил половицу. Да, там действительно вырезан цветок с пятью лепестками.
— Роза Тюдоров, — объяснила Изабелла. — Как я ее прежде не заметила.
— Потому что они тут нагадили. — Уилл показал на летучих мышей.
Половицу пошевелить не удавалось.
— Я принесу инструменты. — Изабелла скрылась на лестнице, оставив его наедине с летучими тварями.
Вернулась она быстро. Уилл осторожно вбил между половицами тонкую длинную отвертку, приподнял половицу с розой сантиметров на пять, а затем, подложив другую отвертку, резко надавил. Половица скрипнула и оказалась в его руках.
Под ней между полом и досками потолка открылось пространство примерно в тридцать сантиметров глубиной. Уиллу не хотелось засовывать туда руку, но, поморщившись, он это сделал. И сразу нащупал что-то стеклянное.
Ухватившись за край, он извлек на свет старинную бутылку из толстого темно-зеленого стекла.
Она имела форму луковицы с плоским дном и расплющенным горлышком, которое было запечатано воском. Уилл поднял бутылку, но сквозь стекло ничего не было видно. Он встряхнул бутылку. Внутри что-то слабо стукнуло.
— Там что-то есть.
— Давай же, посмотри! — воскликнула Изабелла.
Уилл сел, счистил с горлышка воск и осторожно пропихнул пробку внутрь. После чего поднял бутылку и сильно встряхнул. Ему на колени упали два листка пергамента, свернутые в рулончик. Они выглядели почти свежими, не тронутыми временем.
— Теперь твой выход! — Он протянул листки ей.
Изабелла развернула их дрожащими пальцами и быстро просмотрела. На одном было написано от руки. На другом напечатано типографской краской.
— Еще одно письмо Эдгару Кантуэллу, — прошептала она. — А это титульный лист очень старой и знаменитой книги.
— Какой?
— Пророчества Нострадамуса.
24
1532 год
Париж
За вечерней трапезой в пансионе мадам Пусель Эдгар Кантуэлл вдруг почувствовал недомогание. Уже два дня он ощущал тупую боль в паху, полагая ее причиной перенапряжение мышц. Сейчас, после съеденной за ужином телячьей отбивной с луком-пореем, он ощутил озноб настолько сильный, что это заметил сидевший за столом Ричард Дадли, его приятель, тоже школяр из Англии.
— Тебе нездоровится? — спросил он.
— Знобит что-то, — проговорил Эдгар, вставая из-за стола.
Он успел дойти до гостиной, где его вырвало на кресло мадам непереваренной едой.
Когда через пару часов Эдгара посетил доктор, он лежал в своей спальне наверху весь в поту и бледный. Боль в паху усилилась, стала почти непереносимой. Заболело и под мышками. Кроме того, не проходила тошнота и начался сухой кашель. Доктор отвернул одеяло и нащупал костлявыми пальцами в его паху несколько твердых шишек размером с куриное яйцо. При нажатии Эдгар застонал от боли.
Лекарю все было ясно.
В гостиной к нему приблизился встревоженный Дадли.
— Что с моим другом?
— Вам следует покинуть этот дом, — проговорил доктор, опустив голову. — Всем.
— Почему? — воскликнула хозяйка.
— Это чума.
Учиться Эдгару оставалось всего несколько месяцев. Теперь его было не узнать. Спокойный, уверенный в себе молодой человек благообразного вида. Он закончил Монегю с довольно приличными оценками и после пережитого полагал, что больше в жизни ему уже ничего не страшно. Три года назад он поступил в колледж Сорбонна и был там среди лучших школяров. Осталось сдать выпускные экзамены, и он вернется домой с почетом, имея диплом бакалавра церковного права. Отец станет им гордиться, и все вокруг будут его уважать.
Но ничему этому не суждено случиться. Скоро он умрет, пораженный чумой, в этой зловонной комнате, в маленьком пансионе. Сил у Эдгара оставалось, лишь чтобы глотнуть из кувшина горького чая, который оставил доктор после своего короткого последнего визита. В бредовом сознании Эдгара, постоянно сменяясь, возникали различные образы: рычащий, брызжущий слюной кабан, рыло которого трансформировалось в злое, брюзгливо нахмуренное лицо наставника Бедье, играющего своей плетью; похоронная процессия в черных траурных одеждах; его бесценная книга, раскрытая на записи «Эдгар Кантуэлл, Mors». А вот сейчас вдруг появилось незнакомое лицо. Длинное, подвижное, молодое. Рыжая борода.
