Хуан Гомес-Хурадо - Эмблема предателя
Ростовщик повернулся, с трудом сдерживая улыбку.
- Что-нибудь еще, господин барон?
- У меня нет денег, Метцгер, - сказал он. - Я разорен.
- Что вы говорите, ваша светлость!
- У меня есть казначейские облигации, которые могут что-то стоить, если правительство выплатит дивиденды или восстановит экономику. В противном случае это просто бесполезная бумага.
Старик осмотрелся по сторонам, прищурившись.
- Ну что ж, ваша светлость... Думаю, что в счет погашения задолженности за год, я мог бы взять этот столик из бронзы и мрамора, который стоит рядом с вами.
- Он стоит дороже, чем годовая плата, Метцгер.
Старик пожал плечами и ничего не ответил.
- Хорошо. Говорите.
- Кроме того, мне хотелось бы получить залог в счет оплаты будущего года, ваша светлость. Полагаю, что серебряный чайный сервиз, который стоит на столике, как раз подойдет.
- Да вы просто подлец, Метцгер, - сказал барон с нескрываемой ненавистью.
- Это всего лишь бизнес, господин барон, - усмехнулся ростовщик.
Отто на несколько секунд замолчал, но не видел другого выхода, кроме как поддаться на шантаж старика.
- Ваша взяла. Но я надеюсь, что дело хотя бы стоит того.
- Сегодня в мою контору приходил некто, пожелавший выкупить одну из вещей вашего друга.
- Это был Нагель?
- Нет, если только он не придумал способа омолодиться на тридцать лет. Это был совсем молоденький мальчик.
- Он назвал свое имя?
- Он был худенький, русоволосый, с голубыми глазами.
- Пауль...
- Я уже сказал, я его не знаю.
- И что же он выкупил?
- Шкатулку из черного дерева с пистолетом внутри.
Барон вскочил со своего кресла так быстро, что оно опрокинулось и с треском ударилось об угол камина.
- Что вы сказали? - воскликнул он, вцепившись ростовщику в глотку.
- Мне больно!
- Говорите, черт побери, или я сломаю вам шею!
- Это была шкатулка из красного дерева, без украшений, - прохрипел старик.
- Пистолет! Опишите пистолет.
- Маузер-К96 с деревянной рукояткой. Рукоятка не дубовая, как у оригинальной модели, а из черного дерева, в комплекте со шкатулкой. Великолепное оружие.
- Святые небеса! - воскликнул барон. - Как такое возможно?
Внезапно силы его покинули, он выпустил ростовщика и рухнул в первое попавшееся кресло.
Старый Метцгер стоял, потирая шею.
- Сумасшедший! Настоящий сумасшедший! - пробормотал он, бросаясь к выходу.
Барон даже не заметил его ухода. Он сидел, обхватив голову руками, погруженный в свои мрачные мысли.
35
Илзе подметала коридор, когда в свете бра на полу появилась тень посетителя. Она поняла, кто это, даже не поднимая головы, и потому замерла.
Боже милосердный, как он нас нашел?
Поселившись в этом пансионе с сыном, Илзе расплачивалась за проживание работой, поскольку жалованья Пауля в качестве угольщика не хватало. Позже, когда Пауль превратил магазин Циглера в банк, молодой человек настаивал, чтобы они подыскали жилье получше. Илзе отказалась. В ее жизни и так произошло слишком много перемен, и она хваталась за то малое, что придавало ей уверенности.
Одной из этих вещей была швабра. Пауль и хозяйка пансиона, считавшая, что пользы от Илзе всё равно немного, настаивали, чтобы она прекратила работать, но она не обращала на них внимания. Ей просто нужно было чувствовать свою необходимость, хоть каким-то образом. Молчаливая отстраненность, в которую она погрузилась после ухода из особняка, стала поначалу результатом нервного напряжения, но позже превратилась в демонстративное проявление любви к Паулю. Она избегала разговоров с сыном, потому что боялась его вопросов. Когда они говорили, то о всяких незначительных вещах, и в них Илзе вкладывала всю свою нежность. Всё остальное время она лишь молча и со стороны им любовалась, сетуя на то, что сын от нее отдалился.
И потому она чрезвычайно встревожилась, встретившись с одним из тех, кто был виновен в том, что она потеряла сына.
- Добрый день, Илзе.
Она отступила на шаг назад.
- Что тебе нужно, Отто?
Барон стукнул по полу своей тростью. Здесь он явно чувствовал себя неловко, очевидно было и то, что его визит не предвещает ничего хорошего.
- Мы можем поговорить наедине?
- Я не хочу с тобой разговаривать, - ответила она. - Скажи, что тебе нужно, и ступай прочь.
Барон недовольно фыркнул, а потом презрительно обвел вокруг руками. Обои на стенах покрылись грибком, пол в некоторых местах вздулся, тусклые лампы давали больше тени, чем света.
- Посмотри на себя, Илзе, до чего ты докатилась. Подметаешь лестницы в каком-то третьеразрядном пансионе. Тебе должно быть стыдно.
- Какая разница, где мне мести лестницы: в пансионе или в особняке. Бывает и линолеум достойнее, чем мрамор.
- Илзе, дорогая ты же знаешь, что когда мы тебя приняли, сами были в сложном положении. И ты не хотела...
- Хватит, Отто. Я знаю, чья это была идея. Но ты же не думаешь, что я приму за чистую монету эту комедию с бароном-марионеткой. Это ты с самого начала управлял моей сестрой, заставив ее расплачиваться за совершенную ошибку. За то, что совершил ты, спрятавшись за спиной жены.
Отто отшатнулся, испугавшись ярости, которой были наполнены слова Илзе. Монокль выпал из его глаза и болтался на груди поверх пальто, как висельник в петле.
- Ты меня удивляешь, Илзе. Хотя меня предупреждали, что ты...
Илзе в ответ лишь рассмеялась безрадостным смехом.
- Повредилась в уме? О нет, Отто. Я здорова, как никогда. Я молчала все эти годы, потому что боялась того, что мог бы натворить мой сын, если бы узнал правду.
- Тогда останови его. Он зашел слишком далеко.
- Так вот зачем ты явился! - бросила она, не скрывая своего презрения. - Ты боишься, что правда выплывет наружу.
Барон приблизился к ней вплотную. Мать Пауля отступила назад, упершись затылком в стену, в то время как Отто наклонился к самому ее лицу, так что она ощутила его дыхание.
- Послушай, Илзе. Ты - единственная связь с той ночью. Если ты его не остановишь, пока еще не слишком поздно, придется порвать эту связь.
- Давай, Отто, - сказала Илзе, притворяясь смелой. - Убей меня. Но только знай, что я написала письмо, в котором рассказываю всё. Всё. Если со мной что-то случится, Пауль его получит.
- Но... ты ведь это не серьезно. Ты не могла это записать! А если письмо попадет не в те руки?
Илзе не ответила. Она лишь пристально посмотрела на него, потому что вся смелость, которую она собрала, чтобы противостоять барону, иссякла. Отто - высокий, крепкий и хорошо одетый мужчина - пытался выдержать взгляд хрупкой женщины в выцветшем платье, которая опиралась на швабру, чтобы не упасть.
И в конце концов отвел взгляд.
- Я этого так не оставлю, - сказал Отто, поворачиваясь и быстро направляясь к выходу.
36
- Ты звал меня, отец?
Отто окинул Юргена подозрительным взглядом. Они не виделись уже несколько недель, ему по-прежнему трудно было признать своим сыном этого человека в форме, стоящего в центре столовой. Он вдруг осознал, как широкие плечи Юргена распирают коричневую рубашку, как красная нарукавная повязка со свастикой подчеркивает крепкий бицепс, как черные ботинки придают ему стати, так что ему даже приходится слегка наклонять голову, чтобы не задеть дверные притолоки. Он почувствовал прилив гордости, который тут же утонул в приливе жалости к самому себе. Он не мог не сравнивать себя с Юргеном и ощущал себя старым и усталым, на все свои пятьдесят два.
- Давненько ты не заглядывал домой, Юрген.
- У меня много важных дел.
Барон не ответил. Хотя он разделял идеи нацистов, но не слишком их ценил. Как и большинство жителей Мюнхена, он считал, что у этой партии нет будущего, она обречена на исчезновение. Если они дожили до этих времен, то только потому, что с выгодой использовали тяжелое положение людей, которые слепо верили экстремистам с их нелепыми обещаниями. Но сейчас у него не было времени с этим разбираться, потому что его собственное положение было не менее тяжелым.
- Таких, чтобы позабыть о матери? Она о тебе беспокоится. Можно узнать, где ты ночуешь?
- В казармах СА.
- Ты должен начать обучение в университете, и так уже опоздал на два года! - сказал Отто, качая головой. - Сейчас ноябрь, а ты так и не был ни на одной лекции.
- Я занимаю ответственный пост.
Слушая его, Отто видел, как хранящиеся в его памяти остатки того образа избалованного мальчишки, который мог бросить на мраморный пол чашку, потому что чай оказался слишком сладким, разбиваются на мелкие кусочки. Он спрашивал себя, как лучше к нему подступиться. От того, послушается ли его Юрген, зависит многое.
Он не спал много ночей, беспокойно ворочаясь на матрасе и раздумывая над тем делом, ради которого вызвал сына.
