Ральф Макинерни - Реликвия Времени
Она обнаружила своего отца за домом, на скамейке под троицей пальм. Вместе с ним был Джордж Уорт! Клара остановилась, вспомнив, как Катерина бросилась в объятия Фелпса. При ее появлении мужчины встали.
— Оставляю вас одних, — сказал отец Клары.
Это замечание смутило Джорджа так же, как и ее саму. По дороге к дому отец остановился, чтобы подобрать павшие листья.
— Лоури настоял на том, чтобы я отдохнул, — сказал Джордж.
— И вот ты здесь.
Клара заняла место отца на скамейке, и Джордж тоже сел. Последовало бесконечное молчание, которое в конце концов нарушил Уорт:
— Как ты хорошо выглядишь.
У нее в груди вспыхнула было надежда на то, что Джордж приехал ради нее, но тотчас же погасла. Она слишком хорошо знала его. У Катерины было свое искушение, угроза возвращения веры, а у Клары было свое. Если она не может жить так же, как живет Джордж, быть может, он сможет…
— Как дела в приюте?
Весь смысл уехать заключается в том, чтобы забыть.
Клара сомневалась в том, что у него это получится.
— Твой отец, на мой взгляд, чересчур спокойно отнесся ко всем этим последним событиям.
Только сейчас до Клары дошло, что это действительно так. Другие, до того вспоминавшие о Мадонне Гваделупской лишь от случая к случаю, в отличие от дона Ибанеса трепетно почитавшего святыню, откликнулись на известие о похищении реликвии яростью и протестом. И призывами к оружию. Напротив, дон Ибанес внешне оставался спокойным, уверенным в том, что все будет хорошо. Похоже, даже сорвавшаяся сделка в аэропорту Сан-Франциско не слишком его огорчила. Он общался с полицией — назвав Винсента Трэгера своим водителем! — рассказывая о событиях так, словно речь шла вовсе не о втором похищении священного образа.
— Он оставил все в руках Богородицы.
Джордж кивнул, обводя взглядом особняк, копию храма, холмы вдалеке.
— Определенно, в сравнении с этим моему приюту рассчитывать не на что.
Неужели он именно так видел стоявшую перед ней проблему: нищета, которую выбрал для себя он, и это очаровательное умиротворенное место, где у нее нет никаких забот?
— Ты поел?
— Я думал свозить тебя куда-нибудь.
Клара с улыбкой повернулась к нему:
— Свидание?
У них не было свиданий, встреч, обычных для молодых влюбленных. Стоять рядом на раздаче похлебки — вот большее, на что они могли рассчитывать.
— По дороге сюда я видел в городе мексиканский ресторанчик.
* * *Они сидели за столиком на улице, наслаждаясь кукурузными лепешками под острым соусом и бутылочным пивом с засунутыми в горлышки ломтиками лайма. Столик стоял в маленьком внутреннем дворике за рестораном, на щебне, но он не шатался. Джордж надавил руками на края, убеждаясь в этом. Он посмотрел на Клару. Их стол в общей комнате приюта шатался. Именно сидя за этим столом, Клара призналась, что не может оставаться.
— Мне тебя не хватает.
Она кивнула. Не в силах вынести мысль о том, что им снова придется проходить через все муки непонимания.
— Я не давал обет, — продолжал Джордж.
— Что ты имеешь в виду?
— Я не монах. Если я захочу, то смогу бросить все в любую минуту.
— И приехать в гости ко мне?
— Ты жалеешь о том, что я приехал?
— Зачем ты приехал, Джордж?
— Я тебя люблю.
— И я тебя люблю. — Она в отчаянии накрыла его руку своей ладонью. — Но я не смогу полюбить приют.
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь!
— Я думаю, чем бы еще мог заняться.
Клара почувствовала себя женщиной, с которой нетвердый духом священник, нашедший ее привлекательной, заводит разговор о том, чтобы отречься от своего духовного сана. Какое мощное оружие вложил ей в руки Джордж. Он мог бы работать у ее отца, мог бы… Но нет!
— Джордж, ты никогда не сможешь бросить приют. Даже не думай об этом! — Клара отняла свою руку. — Я тебе не позволю.
Она не могла вынести груз такой ответственности. Подумать только, возможно, давным-давно у какой-то знатной дамы состоялось такое же объяснение с Франциском Ассизским.
— Однако я поеду с тобой. На какое-то время. Как раньше.
Прилетевшая птичка стала клевать крошки, упавшие со стола, все больше смелея по мере того, как приближалась к людям.
— И снова уйдешь.
Клара ничего не сказала. Она еще никогда не видела Джорджа таким смятенным, раздираемым болью.
— Как дела у Лоури? — спросила она.
V
«Идите к черту!»
Пол Пуласки попал в засаду и был ранен. Его вынесли из-под обстрела, и сейчас он лежал в больнице в отбитом обратно Таксоне, не в силах поверить в тишину и спокойствие. Вокруг него суетились медсестры, деловитые, в накрахмаленных белоснежных халатах, приносившие ему бесчисленные стаканы воды, в которой он не нуждался, и еду, совершенно безвкусную, однако именно отсутствие опасности словно укутывало его еще одним покрывалом.
Рана не была серьезной: пуля прошла через мягкие ткани икры правой ноги, разорвав хрящи и вызвав обильное кровотечение, однако кость осталась незадетой. Когда Пола увезли от его людей, он почувствовал себя самозванцем, присвоившим себе медаль «Пурпурное сердце».[51] Лежа на больничной койке, трудно было поверить, что где-то там, в пустыне и в горах, люди продолжали стрелять друг в друга. Ранение могло оказаться гораздо более тяжелым. Его могли убить. Но теперь он мог позволить себе отдаться мыслям, которые решительно гнал прочь, пока командовал своими людьми.
Черт побери, а чем они занимались? Пол вступил в ряды «Минитменов» в Индиане. Поляк по национальности, американец в третьем поколении, он устал объяснять разницу между законными и нелегальными иммигрантами. Разумеется, он обеими руками выступал за легальную иммиграцию. Именно так прибыли в страну родители его родителей. А сейчас ему говорили, что поляки прилетают в Нью-Йорк без документов, работают в стране год-два, после чего увозят деньги в Польшу. Польские «мокрые спины».[52] Но кому какое дело, черт возьми, до них или до латиноамериканцев, день за днем приезжающих в страну целыми грузовиками?
Как только началась стрельба, все подобные мысли стали непозволительной роскошью. Задача заключалась в том, чтобы надежно перекрыть границу. Что и сделали «Минитмены» Пола, по крайней мере на протяжении сотни миль. Но разве можно перекрыть лишь один участок границы и утверждать, что она на замке? Через год Пол уже возглавлял отряд. Не все могли позволить себе полностью отдаться делу, но Пол мог. Ему было двадцать восемь лет, неженатый, он по-прежнему жил со своими родителями, если не находился в полевом лагере. Отец считал его сумасшедшим.
— Зачем нам нужна национальная гвардия? Зачем нам нужна армия, ради всего святого?
— Ты хочешь, чтобы я пошел в армию?
— Ни в коем случае, черт побери!
Это означало бы Ближний Восток, где вооруженное противостояние порождало все новых героев, однако смысл его понять было трудно. В сравнении с этим заслон на пути нелегальных иммигрантов казался простой задачей. Такой же простой, как слесарная мастерская отца. Штамповальный пресс знал свою работу и выполнял ее.
Когда этот паяц Грейди созвал в Эль-Пасо пресс-конференцию и заявил, что похищенная икона, или как там ее, у него в руках, Пол не поверил ни единому слову. Еще меньше он стал верить Грейди после того, как узнал, что все «Мужественные всадники» покинули свои лагеря и скрылись неизвестно где. После пресс-конференции столкновения стали еще более ожесточенными. И вот теперь Грейди нашли, и сукин сын признался, что понятия не имеет, где находится изображение Девы Марии. Для него все это было лишь игрой, позволяющей ему выставить себя новым Тедди Рузвельтом или Паттоном.[53] Именно серебристые револьверы у Грейди на поясе убедили Пола в том, что этот тип — клоун. «Минитмены» добровольно вызвались защищать границу, но теперь они оказались втянуты в религиозную войну.
— А что, если бы кто-то украл Богородицу из Ченстоховы? — с ужасом в голосе спросила мать Пола.
— Пусть негодяев покарает Господь, — ответил отец.
Но Господь, похоже, карал «Минитменов». В Аризоне части национальной гвардии были приведены в состояние боевой готовности, однако через двадцать четыре часа поступила отмена. Больше половины жителей штата поддерживали захватчиков. И у «Минитменов» появился враг в тылу, однако это давление несколько ослабло, после того как на сцене появились отряды всевозможного сброда. У «Минитменов» была железная дисциплина, они прошли обучение, это были самые настоящие боевые части. Новоприбывших же можно было назвать разве что ополченцами.
В палате был телевизор, и Пол не отрывался от экрана каждый раз, когда показывали какого-нибудь негодующего политика. Сенатор Гюнтер требовал привлечь армию, но, очевидно, его голос принадлежал к меньшинству. Судя по всему, Белый дом был полон решимости сосредоточить все внимание на Ближнем Востоке. В конце концов Пол выключил телевизор.
