Алексей Лукьянов - Бандиты. Ликвидация. Книга первая
— Фокусы? — рассердился Кондратий. — А вот все это тебе что, бог подает? И творог твой, и хлеб, и прочее? Бог тебя содержит? Нет, это люди делают всё. Старушка на богомолье приезжает, вдова, мать, что дите потеряла. Их слезы ешь-пьешь. На их последние гроши.
С этими словами он вынул из рукава медную монетку и швырнул ею в Антония. Отец не закрылся от снаряда, а ловко поймал его и подбросил на ладони.
— Вот, значит, как дело обстоит? — улыбнулся Булатович. — Спасибо за урок. А я-то, старый пень, думал, что не брать должен, а давать, как меня отец Иоанн учил.
Глаза Антония вдруг полыхнули зеленым и голубым цветом, он начал крестить Кондратия, и на каждое крестное знамение в лоб хитромудрому ключнику влетала медная монета:
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.
Отец Антоний читал псалом и наступал на лукавого гостя. Медяки летели в Кондратия со всех сторон, больно хлопали по щекам, по лбу, по плечам. Кондратий в ужасе не мог отвернуть лица от страшных и прекрасных глаз Булатовича.
— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни, от вещи, во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.
Они уже вышли из кельи, и голос иеромонаха гремел по коридорам, и прочие монахи высунулись посмотреть, из кого Булатович изгоняет беса. Узрев это поистине апокалипсическое действо, монахи скрывались обратно в кельи и принимались истово просить прощения у Господа за прегрешения свои, а отец Антоний продолжал гнать беса:
— На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
Посрамленный бес вывалился спиной вперед в монастырский двор и плюхнулся афедроном в пыль.
— Медяки подбери, пригодятся, — сказал напоследок Булатович и ушел к себе.
Весь следующий день в монастыре только и разговоров было, что об изгоняющем ключника Антонии да о ползающем на карачках Кондратии, подбирающем мелочь, разбросанную Булатовичем. После такого инцидента даже и думать не стоило, чтобы оставлять Кондратия в монастыре. Леннарт плюнул и вернулся в Петербург — все равно он уже достаточно подзаработал и продолжал контролировать канал до тех пор, пока его не перекрыли сами монахи.
Конечно, фокус отца Антония не изгладился из памяти Леннарта Себастьяновича. Он не верил в чудеса, но верил в некоторые необъяснимые феномены, например левитацию йогов, и полагал, что Булатович обладает каким-то даром преумножать материю. Все монеты, которые он собрал в Афоне, были точной копией той, которую бывший Леннарт Себастьянович швырнул в монаха. Эберман хотел знать — врожденный ли это талант или приобретенный.
Изучив историю Иоанна Кронштадтского, Леннарт понял, что Булатович повторяет трюки своего наставника. Иоанн тоже любил осчастливить народ, раздавая мелочь налево и направо, и, когда его спрашивали, откуда у него столько денег, он просто отвечал:
— У Бога нет ни эллинов, ни иудеев. У меня своих денег нет. Мне жертвуют — и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Поэтому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу
На такие пожертвования он строил церкви, школы, богоугодные заведения. Леннарту это казалось если не подозрительным, то по крайней мере — странным, что жертвуют священнику, а не тем же школам или больницам. Значит, талант передался от учителя к ученику... Эберману очень хотелось изучить этот феномен, но были у него дела и более злободневные — например, не угодить в лапы полиции.
Началась война с Германией. Леннарт Себастьянович нашел еще один прекрасный способ заработать. Он заключал договоры на поставки фуража, провианта или обмундирования, брал аванс — и исчезал. Методы приходилось совершенствовать, потому что военные и полиция быстро учились. В конце концов риск стал превышать выгоду, и Леннарт Себастьянович перешел на благотворительные балы, где и столкнулся с мадам Прянишниковой.
Эти яркие голубой и зеленый глаза спутать нельзя было ни с чем. Точно такие же глаза были у Булатовича, когда он читал девяностый псалом. Интересно, она тоже умеет умножать предметы?
Они познакомились. Мадам Прянишникова моментально оценила размах натуры Леннарта Себастьяновича и похвалила исполнение операции. Она сразу раскусила, зачем Эберман собрал этих толстых напыщенных индюков, пригласил к ним поэтов, которым все равно где читать свои вздорные вирши. Правда, среди ангажированных стихоплетов затесался один, которому непременно надо было все испортить. Вышел — длинный, несуразный, в безвкусной желтой кофте, с огромным бантом на шее — и давай грохотать:
— Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет...
Все рты пооткрывали. Рифмоплет припечатывал гостей, как Булатович припечатывал Леннарта медяками и молитвой.
— Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду? Да я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!
Дамы ахнули. Кавалеры скрывали желание немедленно выйти на сцену и хорошенько отмутузить возмутителя спокойствия.
— У этого как фамилия? — спросил Эберман у распорядителя бала.
— Маяковский.
— Запиши — Маяковского больше не приглашать.
Мадам Прянишникова сказала:
— Весело здесь у вас. Вы, кажется, что-то хотели у меня спросить?
— Право, не знаю — ловко ли?
— Неловко рейтузы через голову надевать. Говорите уже.
Леннарт Себастьянович начал с комплимента:
— У вас такие красивые глаза. Я такие только раз в жизни видел. У одного мужчины.
— Вот как?
— Да. И этот мужчина мог делать совершенно невообразимые вещи.
— Какие именно?
Леннарт Себастьянович рассказал. Чем подробней он рассказывал, тем больший интерес вызывал у собеседницы. Наконец она сказала:
— Вам сказочно повезло: вы видели в действии один из самых редких и могущественных артефактов прошлого — тритона. Он способен бесконечное множество раз дублировать любой объект, будь то камень или металл. Большой предмет или маленький — тритону неважно, лишь бы он был цельный, а не составной. Вот эту вилку он может удвоить, а, скажем, хрустальную люстру — нет, потому что она собрана из разных элементов.
— Откуда вы все это знаете?
— У меня есть это, — и Эмма Павловна показала висящий на элегантной золотой цепочке кулон, изображавший довольно противного на вид насекомого. — Это муравей.
— Он тоже умеет удваивать вещи?
— Нет, у него более скромное предназначение.
— Но зачем эти амулеты?
— Они помогают нам участвовать в общем событии. Позволяют увидеть мир таким, какой он есть. Ведут нас по жизни.
— А как... э... получить такой предмет?
— Если ваше имя вписано в общий замысел — вам обязательно повезет. Но не сейчас, — и мадам Прянишникова неторопливо пошла прочь.
Это загадочное «не сейчас» имело совершенно конкретный смысл. Спустя пять минут двери в зал открылись и в проходах возникли полицейские. Леннарт Геральдович понял, что бал окончен, и попытался слиться с толпой, но вокруг него стало вдруг слишком тесно, и не успел он опомниться, как на руках у него защелкнулись наручники.
— Господин Эберман? — уточнил круглолицый мужчина во фраке.
— С кем имею честь?
— Меня зовут Кремнев Сергей Николаевич. А насчет чести позвольте усомниться. Уж чего-чего, а чести вы не имеете.
— Я буду жаловаться!
— Как же, как же... конечно, будете. Начальства у меня много, можете жаловаться всем сразу. Господа, прошу внимания! У вас на глазах мы задерживаем...
Эберман попался. Впервые в жизни. Многие ли могут похвастаться, что за всю их преступную карьеру они ни разу не были не только за решеткой, но и под подозрением!
— Фамилия, имя, отчество? — спросил его на первом допросе Кремнев.
— Эберман Леннарт Себастьянович.
— Полных лет?
— Сор... — начал Леннарт Себастьянович — и осекся. Сорок лет ему было, когда он провел первую свою блестящую операцию во время денежной реформы Николая Второго.
— Забыли? — изумился Кремнев.
