Алексей Лукьянов - Бандиты. Ликвидация. Книга первая

Бандиты. Ликвидация. Книга первая

Алексей Лукьянов

Часть первая. Большое и таинственное дело

1920 год. Бандитский Петроград

За свои четырнадцать лет Колька Шкелет чем только не занимался. Был карманником, налетчиком, наводчиком, стоял на стреме, а теперь вот — стукачом заделался. Хотя дядь Шура говорит, что это воровское понятие, а значит — контрреволюционное. И если Колька Шкелет хочет порвать с позорным уголовным прошлым и стать советским гражданином Николаем Григорьевым, то надо понимать, в чем разница между стукачом и секретным сотрудником уголовного розыска.

Карманником Колька пробыл недолго — промышлял на толкучке, на Сенном, сам по себе и залез случайно в карман к Живому Трупу. Откуда ж он мог знать, что это фартовый? Колька и представить тогда не мог сколько именно существует мастей у питерских воров, он и воровать-то пошел с голодухи, потому что в ночлежке не кормили. А оказалось, что в воровстве правил и законов куда больше, чем у обычных фраеров. Так Кольке пальцы и отстегнули, одни култышки остались. Это Ванька Бальгаузен по прозвищу Живой Труп называл «учить дурака».

Он всяко учил — ухо мог отрезать, кончик носа, мог «лягушачьи лапки» сделать. Большой был затейник. И банду себе набрал из таких вот «ученых дураков». Только со шмарой своей, Манькой Соленой, боялся так обходиться. Она, говорили, прошлому своему хахалю отрезала кой-чего по пьяной лавочке. Может, и врали, но Живой Труп проверять не хотел.

Ванька Бальгаузен и до революции гоп-стопом промышлял, после в самочинщики подался, но там на улицы такие звери вышли, не мелкому Ваньке с ними было тягаться. Снял он с себя форму революционного матроса и вернулся к гоп-стопу. Однако хотелось ему выдумки, форсу, чтобы знали все, что Бальгаузен — это вам не мелочь какая-то, а вор с фантазией.

Был у него жестянщик знакомый, Демидов, пропойца, тот и подал идею. Возвращался с Большеохтинского кладбища, да увидел покойника, ажно протрезвел. А оказалось, что не покойник то был, а тряпка белая за куст зацепилась. Вот Ванька и придумал окучивать таких бедолаг. Демидов наделал масок-страховидл из жести да пружины на боты приладил, а Манька из старых простыней саванов нашила. Сначала Ванька сам на промысел ходил, прохожих пугал, а после придумал малолеток вместо себя отправлять. Они на тех пружинах куда как ловчее скакали, да и страху в них поменьше. Подумаешь, поймают такого шутника. Мало ли, игрался малец.

Обычно два-три «покойника» загоняли ночью припозднившегося бедолагу страшным воем на кладбище, а Ванька того и обирал до нитки. Мог и голышом оставить, если исподнее было не слишком изношенным. Колька Шкелет в банде ходил на ходулях, умел запросто перешагивать через ограды и подбирался так тихо, что жути наводил даже на подельников.

Ванька так озоровал почти два года и действительно — стал знаменит. Он на Большеохтинском кладбище промышлял, а его дело подхватили на Смоленском, что на Ваське, да, говорят, и в Москве такие же «покойники» объявились. Ванька был счастлив. На том счастье и погорел.

Мусора его долго терпели, потому что душегубства Ванька на себя брать не решался. Он и ствол-то никогда из кармана не вынимал — боялся. Но в последнее время не то народ осмелел, не то сам Живой Труп масть сменить захотел, да только пришлось ему шмальнуть пару раз. И оба раза — наповал. И главное — ни за понюшку табаку фраеров завалил. Только костюмы у господинчиков кровью зря заляпал, и всех-то сокровищ у них — у одного кольцо обручальное, у другого мундштук слоновьей кости.

После этих «мокрых» случаев уголовка «попрыгунчиками» заинтересовалась. Колька Шкелет пару раз срисовал на Большеохтинском мента, решил его пропасти до уголовки, чтобы убедиться, что это и впрямь мент, да только сам попался. Возле Ракова, бывшей Итальянской, преследуемый вдруг исчез. Колька пометался-пометался, пытаясь взять след, да и решил восвояси валить, и так слишком далеко от своих ушел, однако в этот момент его и ухватили за шиворот.

— Ты чего это за мной ходишь?

— Отпусти, дяденька!

— Как я тебя отпущу, может, ты наводчик бандитский?

— Не докажешь ничего, мент позорный!

— Вон ты как заговорил!

И тотчас два пальца так больно сжали мочку уха, что Кольке моментально расхотелось сопротивляться. Так и довел его мент до уголовки — площадь Лассаля, дом три.

Мент прошел, держа Кольку за ухо, мимо часовых, по лестнице на второй этаж, налево, и они оказались в просторной комнате, заставленной кучей столов. Вдоль стен сидели и стояли посетители разной степени классовой близости: были здесь и крестьяне, и ремесленники, и буржуйского вида фраера, как правило — с синяками, царапинами, с забинтованными руками и головами. За столами сидели молодые в основном парни, сами вида крайне бандитского, и что-то записывали со слов посетителей. На буржуйке у окна закипал чайник.

Появление Кольки и мента сразу оживило скучную обстановку. Парни отвлеклись от писанины и весело забалагурили:

— Шурка, ты откуда такого матерого бандита притащил?

— Э, товарищ Скальберг, ты отделом не ошибся? Карась принимает в кабинете напротив.

— Погоди, это не тот «килечник», который намедни несгораемый шкаф упер с трубочного завода?

На это товарищ Скальберг лишь ухмылялся. Он усадил Кольку на табурет рядом с буржуйкой и пригрозил:

— Вздумаешь бежать — расстреляю на месте, — и красноречиво показал висящий на ремне наган.

Колька и не думал. Он изрядно продрог, пока «пас» мента. Еще бы — пехом от Охты до Мойки, не жрамши, и ради чего, спрашивается? Что, Ванька спасибо скажет?

На колени Кольке упал кусок хлеба и кругляшок колбасы.

— Ешь, — сказал Скальберг.

Вообще-то брать хавку у мента — западло. Он же не по доброте душевной тебе предлагает, легавые — корыстные твари. Но жрать хотелось слишком сильно. Ванька Бальгаузен не особенно заботился пропитанием банды — сколько-то кинул со стола, и кроите, как умеете. Обычно делилось все между теми, кто постарше, младшим доставались лишь объедки. Колька же, хоть формально к старшим и относился, выглядел младше своих лет, поэтому в дележке свою долю отбить не умел.

И он схомячил ментовский хлеб, ни крошки про запас не оставив, и колбасу проглотил, даже вкуса не почувствовав. Скальберг ухмыльнулся и дал еще. Колька приготовился расправиться и с этой порцией, но Скальберг сказал:

— Не торопись.

Налил из чайника в настоящую фарфоровую чашку кипятку, накрошил туда морковной заварки и, едва вода приобрела характерный цвет, протянул Кольке кусок сахару.

— Пей, быстрей согреешься.

Колька решил, что теперь отказываться вообще не имеет смысла, и принялся прихлебывать подкрашенный кипяток и закусывать его серым сахаром. Скальберг сел напротив.

Выглядел он очень взрослым, почти старым — усики, зачесанные назад гладкие темные волосы, худое вытянутое лицо давно не высыпавшегося человека. Но оказалось, что он старше Кольки всего-то лет на десять. Впрочем, узнал Колька об этом много позже.

— Давай, друг ситный, признавайся — на каком основании преследовал сотрудника уголовного розыска? — спросил Скальберг, когда Колька окончательно осоловел от сытости и тепла.

— Отвянь, дай поспать.

— Перебьешься на изжоге. Говори, зачем меня пас?

— Да чего тебя пасти, у тебя на морде написано — легавый.

— Уж больно ты дерзкий. Зовут-то тебя как, обморок?

— Не твое дело.

— А вот запру тебя в одной камере с урками отпетыми, посмотрим, как ты запоешь.

— Прав не имеешь!

— Очень даже имею. Должен же я установить твою темную личность, если ты мне не говоришь, как тебя зовут.

— Сам ты «темный», меня Колькой зовут, Шкелетом.

— Это фамилия такая — Шкелет?

— Сам ты фамилия. Кликуха у меня такая.

— А фамилия?

— Григорьев.

— Ну вот, теперь можно с тобой уже как с нормальным человеком говорить, а не как с уголовным элементом.

Через час Колька вышел через коридоры и внутренние дворы к Екатерининскому каналу, дал большого крюка через Михайловский сад и пошел к себе, на Охту. Теперь он был секретным сотрудником под псевдонимом Лев. Это Скальберг придумал — мол, ты, Колька, такой худой, что надо бы тебе придумать псевдоним Толстый, но это показалось обидным, и потому Толстого Скальберг переделал в Графа Толстого. Быть графом Кольке тоже не улыбалось, потому дядь Шура записал Кольку Львом.

Спустя два дня Шкелет прибежал прямо на хазу к Бальгаузену и взволнованно рассказал, что ходят тут какие-то, не то артельщики, не то просто кустари-одиночки, и вроде с них есть чем разжиться. Ванька вытолкал Кольку взашей да еще и напинал по тощему заду — мол, не твоя забота фраеров высматривать.