Дин Кунц - Лицо в зеркале
— Следующая остановка этой линии — Ад, с удобными кроватями из гвоздей, с горячими и холодными тараканами и бесплатным континентальным завтраком из расплавленной серы.
Слева лежали восемь тел, одна полка пустовала. Справа — семь и, соответственно, пустовали две полки. Пять тел и одна пустая полка занимали противоположную стену. Двадцать трупов, и свободные места еще для четырех.
Эти спящие, которые не могли увидеть никаких снов, лежали не на матрацах, а на стальных решетках. Решетки проектировались для установки в вентиляционных системах.
Холодильная камера обеспечивала температурный диапазон 5—8 градусов выше нуля. Так что воздух, который выдыхал Корки, выходил из его ноздрей двумя струйками белого пара.
Сложная вентиляционная система обеспечивала в комнате постоянную циркуляцию воздуха, вытягивая застоявшийся через отводящие каналы, решетки которых находились у самого пола, и подавая свежий через отверстия в потолке.
И хотя запах не соответствовал романтическому обеду при свечах, он оставался вполне терпимым. Не приходилось особо уговаривать себя, он отличался от запаха пота, грязных носков и плесени, свойственного многим раздевалкам в средней школе.
Трупы лежали не в мешках. Низкая температура и строго контролируемая влажность замедляли процессы разложения практически до нуля, но они, конечно, шли, пусть и с очень маленькой скоростью. В виниловом мешке выделяющиеся газы могли накапливаться, создавать парниковый эффект и снижать эффект охлаждения.
Вместо виниловых коконов тела запаковали в свободные белые саваны. Если бы не холод и не запах, они вполне могли сойти за посетителей дорогого оздоровительного центра, решивших прилечь в сауне.
При жизни редко кто из них мог побаловать себя такой радостью. Если кому-то, уж непонятно как, и удалось бы проникнуть в оздоровительный центр, охра-
ни гут же выставила бы его за порог, предупредив, что в следующий раз придется долго поправлять здоровье coвсем в другом месте.
На полках лежали неудачники. Все они умерли одинокими и никому не нужными.
По закону умершие насильственной смертью обязательно подвергались вскрытию. Как и те, кто стал жертвой несчастного случая, вроде бы покончил с собой, умер от не установленной заранее болезни и по непонятным, а потому подозрительным, причинам.
В любом большом городе, особенно таком плохо управляемом, как современный Лос-Анджелес, тела чисто поступали в морг в большем количестве, чем их могла обработать служба судебно-медицинского эксперта, сотрудники которой вкалывали не разгибаясь. Приоритет отдавался жертвам насилия, возможным жертвам медицинских ошибок и покойникам, родственники которых требовали выдать им останки усопшею для захоронения.
Бездомные бродяги, личность которых зачастую не удавалось установить, их тела находили в темных проулках, в парках, под мостами, умершие от передозировки наркотиков, холода или жары, а то и просто из-за цирроза печени, могли лежать здесь несколько дней, неделю, а то и больше, до тех пор, пока патологоанатомы успевали провести хотя бы беглое вскрытие.
В смерти, как и в жизни, обитатели общественного дна обслуживались в последнюю очередь.
У двери висел настенный телефон, заботливо установленный словно бы для того, чтобы кто-то из покойников мог при необходимости заказать пиццу.
Но большинство телефонных аппаратов обеспечивали только внутреннюю связь. Лишь шесть линий имели выход в город.
Корки набрал номер сотового Романа Каствета.
Роман, патологоанатом, работающий в службе судебно-медицинского эксперта, только что вышел в ночную смену. И наверняка находился в одном из секционных залов, готовясь приступить к вскрытию.
Ответил он после третьего звонка. Представившись, Корки спросил: «Догадайся, где я?»
— Ты забрался в собственный зад и не можешь оттуда выбраться, — предположил Роман.
Его отличало нестандартное чувство юмора.
Более года тому назад они познакомились на встрече анархистов в университете, где преподавал Корки. Еду давали посредственную, спиртное разбавляли, цветы навевали тоску, но компания подобралась что надо.
— Хорошо, что это не телефон-автомат, — продолжил Корки. — Мелочи у меня нет, а здешние бедолаги не могут одолжить мне четвертак.
— Значит, ты на заседании факультета. Самые жадины — ученые, которые обличают капитализм, купаясь в деньгах налогоплательщиков.
— Некоторым может показаться, что в твоем юморе слишком уж много жестокости, — в голосе Корки прозвучали столь нехарактерные для него стальные нотки.
— Они бы не ошиблись. Жестокость — мое кредо, помнишь?
Роман был сатанистом. Да здравствует Принц Тьмы, и все такое. Не все анархисты были еще и сатанистами, но многие сатанисты считали себя и анархистами.
Корки знал одну буддистку, которая при этом была анархисткой, очень противоречивую молодую женщину. Но огромное большинство анархистов, и Корки мог подтвердить это по собственному опыту, были атеистами.
Потому что истинные анархисты не верили в сверхъестественное, ни в силы Тьмы, ни в силы Света. Сила разрушения и новый, лучший порядок, который возникнет на руинах прежнего, вот что составляло основу их веры.
— Учитывая сущность твоей работы, мне представляется, что не только ученые жируют на деньгах налогоплательщиков. Что вот вы здесь делаете в ночную смену? Играете в покер или рассказываете страшные истории о призраках?
Роман, похоже, слушал вполуха. Слово здесь он не уловил.
— Подтрунивание — не твоя сильная сторона. Давай к делу. Что тебе нужно? Тебе всегда что-нибудь нужно.
— И я всегда за это хорошо плачу, не так ли?
— Способность расплачиваться наличными и в полном объеме я всегда полагал высшей добродетелью.
— Вижу, что вы решили крысиную проблему.
— Какую крысиную проблему?
Два года тому назад пресса подняла дикий вой по поводу антисанитарии и засилья крыс как в этой комнате, так и во всем здании.
— Должно быть, с крысами вы справились. Я вот оглядываюсь и не вижу ни одной кузины Микки-Мауса, отгрызающей чей-то нос.
Последовала короткая пауза, свидетельствующая о том, что собеседник Корки не мог поверить своим ушам.
— Ты не можешь быть там, где, я думаю, ты находишься.
— Я именно там, где ты и думаешь. Самодовольство и сарказм, ранее слышавшиеся в
голосе Романа, испарились, как дым. Их заменила тренога.
— Как ты мог туда пройти? Ты не имеешь права. Тебе нечего делать в морге вообще, а особенно там.
— У меня есть пропуск.
— Черта с два.
— Я могу уйти отсюда и прийти к тебе. Ты в секционном зале или в своем кабинете?
Роман перешел на яростный шепот:
— Ты рехнулся? Хочешь, чтобы меня уволили? — Я хочу сделать заказ.
Недавно Роман передал ему банку с консервантом органики и десятью обрезками крайней плоти, которые он срезал с трупов, предназначенных для кремации.
Корки переправил банку Рольфу Райнерду с четкими инструкциями. И Райнерд, несмотря на патологическую глупость, смог упаковать банку в черную подарочную коробку и отослать Ченнингу Манхейму.
— Мне нужно еще десять.
— Ты не должен приходить сюда, чтобы поговорить об этом. Вообще не приходи сюда, идиот. Звони мне домой.
— Ядумал, ты оценишь шутку, посмеешься.
— Господи Иисусе, — выдохнул Роман. — Ты же сатанист, — напомнил Корки.
— Кретин.
— Послушай, Роман, где ты сейчас? Скажи, как мне пройти к тебе. Есть одно дельце.
— Оставайся на месте.
— Ну, не знаю. У меня начинается приступ клаустрофобии. И мне мерещатся призраки.
— Оставайся на месте! Я подойду через две минуты.
— Я только что услышал какой-то странный звук. Думаю, один из трупов ожил.
— Живых там нет.
— Я уверен, что парень в углу что-то сказал.
— Тогда он сказал, что ты идиот.
— Может, вы по ошибке действительно затащили сюда живого. У меня мурашки бегут по коже.
— Две минуты, — повторил Роман. — Жди, где стоишь. Не шляйся по моргу, не привлекай к себе внимание, а не то я отрежу крайнюю плоть тебе.
Роман отключил сотовый.
В склепе неопознанных и нищих мертвецов Корки вернул трубку на рычаг.
Оглядел закутанную в саваны аудиторию.
— При всей моей скромности, я могу кое-чему научить и Ченнинга Манхейма.
Он не ждал, да и не нуждался в аплодисментах зрительного зала. И так знал, что идеально сыграл эту роль.
Глава 25
В Городе Ангелов пошел снег.
Пастух-ветер выгонял белые стада с темных лугов, которые раскинулись над миром, направлял их меж фикусов и пальм, по авеню, которые никогда не знали снежного Рождества.
В изумлении, Этан всматривался в белесую ночь.
Лежа на кровати в своей комнате, он вдруг осознал, что ветром, должно быть, снесло крышу. И теперь снег завалит мебель, испортит ковер.
Так что скоро ему придется встать, пройти в спальню к родителям: отец наверняка знает, что нужно делать, если у дома сносит крышу.
