Айра Левин - Поцелуй перед смертью
Сбросив Эллен копию зачетки, Пауэлл вернулся к себе в комнату и сел на корточки перед кроватью. Протянув руку, он больно ударился пальцами о чемодан, который был выдвинут вперед со своего обычного места у стены. Он отдернул руку, пошевелил пальцами и подул на них, проклиная невестку домохозяйки, которая, видимо, не удовлетворилась тем, что спрятала его ботинки под секретер.
Потом он, более осторожно манипулируя рукой под кроватью, вытащил тяжеленный чемодан на середину комнаты. Достал из кармана связку ключей, нашел нужный и открыл замки. Потом положил ключи в карман и поднял крышку. Сверху лежали учебники, теннисные ракетки, ботинки для гольфа… Пауэлл вытащил более крупные предметы и положил их на пол, чтобы ему было легче добраться до лежавших внизу тетрадей.
Всего их было девять — зеленые тетради, скрепленные спиралью. Он собрал их в стопку, встал и стал просматривать одну за другой, разглядывая обе обложки и одну за другой бросая тетради на дно чемодана.
Вот он — на обложке седьмой тетради. Записанный карандашом адрес был полустерт, но все еще различим. Пауэлл бросил в чемодан оставшиеся две тетради и повернулся, собираясь испустить торжествующий призыв к Эллен. Но призыва не получилось. Торжествующее выражение еще на секунду задержалось у него на лице, словно застывший кадр кино, а затем треснуло и сползло с лица, как трещит и сползает с крыши подтаявший снег.
Дверь стенного шкафа была открыта, и в ней стоял человек в плаще. Он был высок и светловолос, и в руке его, на которой была перчатка, поблескивал большой револьвер.
Глава 10
Он был мокрый от пота. Но не холодного пота — это был здоровый горячий пот, который выступил от долгого стояния в душном шкафу кладовки в водонепроницаемом плаще. Да еще на руках у него были перчатки из коричневой кожи с мягкой подкладкой и манжетами, которые тем более задерживали жар внутри; его руки вспотели так сильно, что мягкая прокладка промокла насквозь.
Автоматический револьвер, который он таскал с собой весь вечер, ощущая его тяжесть в кармане, сейчас, когда он целился им в Пауэлла, казалось, не весил ничего.
Он представлял себе неизбежную траекторию пули, словно она была отмечена в воздухе прерывистой чертой, как на чертеже. Пункт А: дуло револьвера, сжимаемого твердой рукой. Пункт Б: сердце под отворотом этого модного, возможно купленного в Айове костюма. Он посмотрел на свой кольт 45-го калибра, словно для того, чтобы убедиться в его наличии — настолько тот казался легким, — затем шагнул вперед, на полметра сократив прерывистую линию от А до Б.
«Скажи же что-нибудь, — подумал он, наслаждаясь тем, как медленно, нелепо расползается лицо Дуайта Пауэлла. — Начинай говорить. Начинай умолять. Наверно, не может. Наверно, выговорился дочиста во время своего, как это, словоизвержения в баре».
— Наверняка не знаешь, что такое словоизвержение, — сказал он, ощущая свою силу, силу своего револьвера.
Пауэлл смотрел на револьвер.
— Так это ты… это ты убил Дороти? — пробормотал он.
— Ты точно страдаешь словоизвержением. Словесным поносом. Я думал, что у меня уши отвалятся, пока я слушал тебя там, в баре. — Он усмехнулся, увидев, как у Пауэлла расширились глаза. — «Я чувствовал себя виноватым в смерти Дороти», — передразнил он. — Как жаль. Как мне тебя жаль. — Он сделал шаг вперед. — Давай сюда тетрадь, — сказал он, протягивая левую руку. — И не вздумай чего-нибудь выкинуть.
Снизу доносилось тихое пение:
Если это не любовь,Тогда зима — это лето.
Он взял тетрадь, которую ему протянул Пауэлл, отошел на шаг и прижал ее к боку, согнув пополам по длине. Зеленая обложка треснула. И все это время он не сводил глаз с Пауэлла и не опускал прицеленный в того револьвер.
— Очень жаль, что ты это нашел. Я стоял за дверью, надеясь, что не найдешь.
Он сунул согнутую тетрадь в карман плаща.
— Так ты действительно убил ее… — сказал Пауэлл.
— Говори потише. — Он предостерегающе повел револьвером. — Не стоит тревожить мисс ищейку.
Его раздражало отсутствующее выражение лица Дуайта Пауэлла. Неужели он такой дурак, что не понимает…
— Может быть, до тебя не доходит, что это настоящий револьвер и что он заряжен?
Пауэлл ничего не ответил. Он просто продолжал смотреть на револьвер — без особого страха, просто с некоторой неприязнью и интересом, словно на первую божью коровку, появившуюся весной.
— Послушай, ты! Я собираюсь тебя убить.
Пауэлл ничего не сказал.
— Ты такой мастер анализировать свои ощущения — так расскажи же, что ты чувствуешь сейчас. Небось коленки дрожат, а? Весь покрыт холодным потом?
— Она думала, что вы там поженитесь… — произнес Пауэлл.
— Забудь ты про нее! Подумай лучше о себе.
Почему он не дрожит? Воображения не хватает?
Пауэлл, наконец, поднял глаза от револьвера.
— Если ты не хотел на ней жениться, мог бы просто уйти от нее. Это было бы лучше, чем убивать.
— Хватит о ней! Ты что, ничего не соображаешь? Ты думаешь, я блефую? Думаешь…
Пауэлл бросился на него. Он не покрыл двадцати сантиметров разделяющего их пространства, как прогремел выстрел; прерывистая линия между А и Б была материализована безжалостным свинцом.
Эллен стояла на кухне, глядя на улицу через закрытое окно и прислушиваясь к затухающей музыке программы Ганта. И вдруг удивилась: окно ведь закрыто — откуда же тогда дует этот приятный сквознячок?
В заднем углу кухни был темный альков. Она пошла туда и увидела дверь. Стекло возле дверной ручки было разбито, и его осколки валялись на полу. «А Дуайт знает об этом? — подумала она. — Почему же он не подмел…»
И тут она услышала выстрел. Он прогремел на весь дом, а когда его отголоски затихли, лампочка, висящая под потолком, мигнула, будто наверху упало что-то тяжелое. Потом наступила тишина.
Радио сказало:
«Бой часов раздастся в десять часов вечера по центральному стандартному времени».
Раздался удар часов.
— Дуайт? — позвала Эллен.
Ответа не было.
Она пошла в гостиную и крикнула погромче:
— Дуайт!
Поколебавшись, она подошла к лестнице. Сверху не раздавалось ни звука. Она в третий раз позвала Дуайта осипшим от тревоги голосом.
Через несколько мгновений она услышала:
— Все в порядке, Эллен. Поднимайся наверх.
Она с колотящимся сердцем побежала вверх по лестнице.
— Сюда, — раздался голос справа.
Она бросилась к освещенной двери.
Первое, что она увидела, был лежащий посреди комнаты Пауэлл. Его ноги и руки были раскинуты в разные стороны. Пиджак был распахнут на груди, и на белой рубашке расцветал кровавый цветок от выливавшейся из его сердца крови.
Она ухватилась за косяк двери. Потом подняла глаза на человека, стоявшего позади Пауэлла, человека, державшего в руке револьвер.
Ее глаза расширились, на лице застыло вопросительное выражение, которое ее онемевшие губы не могли выразить словами.
Он как бы взвесил револьвер на ладони.
— Я был в шкафу, — сказал он, глядя ей прямо в глаза и отвечая на невысказанные вопросы. — Он открыл чемодан и вынул из него этот револьвер. Он собирался тебя убить. Я прыгнул на него сзади, и револьвер выстрелил.
— Не может быть… Господи!.. — Она непонимающе потерла лоб. — Но как ты… как ты здесь оказался?
Он положил пистолет в карман пальто.
— Я был в баре. Сидел в соседней кабинке. И слышал, как он уговорил тебя поехать к нему домой. Я ушел, когда ты пошла звонить по телефону.
— Но он сказал мне…
— Я слышал, что он тебе сказал. Он умел убедительно врать.
— Боже мой, я ему поверила… я ему поверила…
— Это — твоя главная беда, — сказал он со снисходительной улыбкой, — ты всем веришь.
— Боже мой… — Она содрогнулась.
Он подошел к ней, ступив между раскинутых ног Пауэлла.
— Я все равно не понимаю… — сказала она. — Почему ты оказался в баре?
— Я дожидался тебя в вестибюле. Я опоздал и не видел, когда ты с ним ушла. Как я себя проклинал! Но решил попробовать тебя дождаться. Что еще мне оставалась делать?
— Но как… почему?..
Он стоял перед ней раскрыв объятия, как вернувшийся с войны солдат.
— Послушай, героине не полагается задавать вопросы своему спасителю. Радуйся, что дала мне его адрес. Может, я и думал, что это все глупости, но не смел рисковать — ты могла попасть в руки опасного человека.
Она бросилась ему в объятия, рыдая от облегчения и запоздалого страха. Твердые руки в кожаных перчатках гладили ее по спине.
— Не плачь, Эллен, — говорил он. — Все страшное позади.
Она прижалась щекой к его плечу.
— О Берт, — рыдала она, — какое счастье, что ты есть. Спасибо Господу Богу за тебя, Берт!
